Наследство - Владимир Кормер

На Никитской в магазине он выпил из горлышка бутылку пива. Денег у него оставалось теперь копеек десять. От пива чуть полегчало; ловя эти блаженные минуты, Мелик медленно побрел бульваром к Арбату, присевши даже раз от слабости на скамеечку. Вирхова дома не было, соседка, молодая баба, сама, как видно, со здорового хмелья, с синяком под глазом и почти без голоса, сказала, что не заметила, ночевал ли сегодня Вирхов. Мелику это не понравилось. Он подумал, что, как это ни противно, ему следует теперь зайти к себе на работу, сделать оттуда несколько звонков (и, в частности, попробовать разыскать Вирхова), а заодно сшибить у кого-нибудь денег.

Работа его находилась совсем недалеко отсюда (он учитывал это, когда предполагал навестить с утра Вирхова), на Зубовском бульваре. Это была маленькая лаборатория при Комитете стандартов, занимавшаяся перспективным планированием или чем-то в этом роде, в чем Мелик участия не принимал; его начальник Петр Николаевич Петровский был человек на службе довольно ловкий, но вместе с тем в душе интеллигент, романтик, собирался вот-вот креститься, а своего лаборанта почитал чуть ли не за святого. Лаборатория их размещалась в глубине хорошенького дворика, в полуподвале жилого дома. Здесь они занимали две комнатки, одну побольше, другую совсем маленькую, метров пяти, бывшую кухню; в квартире напротив, также предназначавшейся для их лаборатории, еще жили жильцы, которые никак не хотели выезжать в отдаленный район.

Мелик вошел. В большой комнате сидели лишь две девицы: машинистка и одна из лабораторских инженерш, обе некрасивые и сейчас неимоверно злобные оттого, что начальник сегодня тоже был здесь и они должны были изображать, будто работают. Мелика они откровенно не любили; презрительно и настороженно они кивнули ему, но он, рассчитывая, что, может быть, придется взять у них взаймы, улыбнулся им поласковее и даже потянулся шутливо погладить инженершу по головке. Инженерша была из какой-то богатой семьи. Она возмущенно отдернулась и принялась долбить вульгарно накрашенными руками в перстнях и кольцах электрическую счетную машину.

— А, это вы, Валерий Александрович! — обрадовался Петровский, высовываясь из своего закуточка. — Заходите, заходите, дорогой, очень рад вас видеть. — Он поплотнее притворил дверь, они троекратно поцеловались, причем Мелик старался отворачиваться, чтобы не дохнуть на него пивом. — Что-то вы неважно выглядите сегодня, — сказал он, всматриваясь в Мелика. — Поститесь? — произнес он одними губами. — Смотрите, нужно все же поаккуратнее. Режим какой-то нужно соблюдать, нельзя себя доводить до крайности. Вы нам еще нужны, — пошутил он. — Я хоть и сам, конечно… все правила соблюдаю, но стараюсь держать себя в форме. Я ведь когда-то и спортом занимался. Я ведь теперь как? С утра зарядочку, кашки. Бегаю два раза в неделю. А как же иначе? Иначе получится, что не мы (…). Нет, мы должны не только сохранить себя, но и дело сделать, — подчеркнул он, уже не понижая голоса, потому что электрический арифмометр за стеной в эту минуту начал хрипеть и надсадно кашлять, как старый курильщик поутру.

Мелик кивнул, оглядывая благочестивое и вместе с тем волевое лицо Петровского. Пивной кайф его улетучился. Чувствуя вялость в голове и во всем теле, Мелик, не скинув пальто, поудобнее сел и облокотился на стол, опять же незаметно прикрыв рукою рот.

— Мы, православные, — продолжал рассуждать Петровский, — должны в некоторых отношениях брать пример с католиков. Татьяна Дмитриевна Манн недавно рассказывала, что у католиков существуют градации поста: когда человек находится в исключительно трудных условиях, он может и вовсе не соблюдать поста; в других случаях он может поститься по сокращенной, так сказать, программе. В некоторых странах, например, где и без того нечего есть, было бы, разумеется, бесчеловечно заставлять христианина совсем уж морить себя голодом. Скажем, где-нибудь в бывших колониальных странах, в Тропической Африке, в Боливии. А поскольку мы вполне можем быть приравнены к… — он не договорил, — то, стало быть, и в отношении поста нужно соблюдать известную умеренность. Черт знает что делается. Цены ведь просто страшные. Ничего купить невозможно. А ко мне приехал племянник из Новосибирска, так там мяса они не видят уже третий год.

— Пожалуй, вы правы, — отозвался Мелик, непроизвольно сглатывая слюну.

— Татьяна Дмитриевна замечательный человек! — возобновил Петровский, сияя. — Вы ведь встречаетесь с ней? Какой ум, сколько знаний. Я со своим инженерством чувствую себя всегда с нею безнадежно отставшим. Такие знания нужно набирать с детства. Кстати, вот смотрите, я достал любопытную вещь. Вы, конечно, знаете. — Он вынул из портфеля ветхую книгу в кожаном переплете. Это были писания преподобного отца Иоанна Кассиана Римлянина, вещь аскетическая и совершенно неудобочитаемая.

Мелик опять тихо покивал. Петровский, обеспокоенно приглядываясь к нему, почтительно спросил, давно ли он видел отца Владимира.

— Исключительный человек! — добавил он.

— Я видел его дня два или три назад, — спокойно и солидно ответил Мелик.

— Скажите, а что слышно о Хазине? — поинтересовался тот. — Говорят, что за ним следят. Он как, дома? Или… — он пробежал по столу пальцами. — Мне тут удалось послушать «вражеский голосок», Анатолий Максимыч[16] сказал, что они сделали какое-то новое заявление. Но вообще-то Движение распалось, конечно. На сей раз не вышло. Хазин, говорят, пишет мемуары. Вы читали?

— Он читал мне отрывки, — соврал Мелик; пересиливая вялость, он старался держаться по-прежнему солидно, так, как держался с этим человеком всегда.

— Удивительно сильная личность! — воскликнул Петровский. — Я отношусь к нему с большим уважением, хотя видел его у вас только два или три раза. Герой нашего времени. Совесть России. Та позиция, которую он избрал, достойна всяческого одобрения… Но рекомендовать всем стать (…), конечно, нельзя. Мы должны каждый оставаться на своем месте. В доме Господа Бога нашего келий много. А что слышно про отца Алексея? — улыбнулся он. — В Москве он теперь или снова в Цюрихе?

Мелик про себя пожалел, что в свое время, желая произвести на начальника впечатление, рассказал ему слишком много.

— Видел я и его, — криво усмехнувшись, сказал он.

— Сложный человек, — понимающе прикрыл глаза Петровский. — Но ведь и он большое дело делает! Вы не согласны? Ведь жизнь тоже не простая штука. Я сам, например, сейчас в довольно трудном положении. Но если человек не предпринимает ничего без веления сердца и совета своего духовного руководителя… — Он запнулся.

— Конечно, конечно, — подтвердил Мелик, прислушиваясь с несколько возросшим вниманием. Впрочем, речь наверняка шла о докторской диссертации. Мелик знал, что вся лаборатория давно уже исподволь готовила Петровскому материалы для диссертации; об этом не раз с возмущением говорили местные девицы. — Конечно, вам надо защищаться, — сказал Мелик равнодушно. — Почему бы нет. А что, есть препятствия?

Выяснилось, что препятствия имеются: Петровскому предлагали вступить в партию.

— Докторскую-то можно было бы защитить и без этого, — поджал губы Петровский. — Но тут возникло еще одно… Меня прочат на пост замдиректора института. И вот здесь, безусловно, этот вопрос неизбежно возникнет. Я хотел посоветоваться и с… вами, и с отцом Владимиром. Я предвижу, что некоторые будут обвинять меня в карьеризме. Но ведь вы-то меня знаете! Это, конечно, очень рискованное дело. Могут ведь еще настучать и эти, — он махнул головой в сторону двери. В большой комнате слышно было, как девицы решительно поднялись и ушли пить кофе; они всегда уходили пить кофе в это время. — Они, безусловно, не в курсе всего, — повел руками Петровский, — но что-то могут подозревать.

— Плюньте, — посоветовал Мелик. — Они достаточно бестолковы и не представляют себе настоящего положения вещей.

— Вы так считаете? — обрадовался тот. — Ведь кроме всего остального я смогу приносить больше пользы… всем нашим. Правда? А так тылы будут обеспечены лучше. Это ведь важно. Потом, не скрою, мне нравится работать, я люблю, чтоб было к чему приложить руки, а здесь разве это возможно. Там у меня будет больше возможностей… Есть и еще одно соображение. — Он пригнулся к столу. — Сейчас ведь похоже, что будут пытаться завернуть гайку. Что скрывать, есть люди, которые только и ждут сигнала. Повторение тридцать седьмого года вполне реально. Вы, кстати, не читали Конквиста «Великий террор»? — (Мелик, чувствуя, что уже предельно устал, опять кивнул, хотя только видел эту книгу однажды и, полистав, бросил; помимо всего прочего, он не знал английского, но никому не признавался в этом.) — Если будет возможность, достаньте мне обязательно, — попросил Петровский.