План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941–1945 - Алан Кларк

Тем временем численность русских танков в Курском выступе постепенно увеличивалась до уровня, имевшегося до битвы. Рокоссовский и Ватутин начали сражение, имея 35 танковых дивизий, и эта цифра едва ли снизилась, хотя, разумеется, численный состав многих дивизий уменьшился. Оставшись победителями, русские смогли собрать и отремонтировать большую часть легко поврежденных танков к концу июля. К тому же у них не было затруднений с запасными частями благодаря тому, что они применяли в сражении только один тип танка – Т-34, тогда как у немцев использовалось пять разных типов танков и два – самоходных орудий. Количество русских танков, находившихся в боеготовности в Курском выступе на 5 июля, было около 3800; к 13 июля эта цифра снизилась до 1500 или менее; но к 3 августа она снова возросла до 2750. Представляется маловероятным, чтобы Рокоссовскому досталась новая техника (хотя в конце июля Ватутин получил три свежих полка самоходной артиллерии), потому что Соколовский на севере и Конев и Малиновский ниже Донца получили задачу предпринять второстепенные наступления в это время. Следовательно, восстановление численности техники обеспечили своей энергией и умением полевые ремонтные мастерские, и оно было бы полнее, если бы не потери в составе экипажей на ранней стадии битвы, для которых пока не было подготовленной замены.

Во время этого недолгого затишья обе стороны продолжали ускоренно готовить собственные планы. Но немцы делали это куда менее собранно. Их идея заключалась в «коротком резком ударе с целью выпрямления позиции 1-й танковой армии южнее Донца» (напротив Конева), затем намечалось «использовать все танки для уничтожения большого плацдарма противника в секторе 6-й армии и восстановить Миусский фронт». Ставка, с другой стороны, продолжала готовить планы прорыва всего германского фронта на юге России. Этот план был типичен для всех крупных операций русских на Востоке (кроме одного блестящего исключения – Сталинграда); он был лишен изобретательности, тонкости и диктовался исключительно количественной мощью сил и ограниченными способностями подчиненных командиров.

Разбив немцев в лобовом столкновении техники под Курском, русские планировали три отдельных второстепенных наступления, целью которых было удержать рассеянными немецкие резервы, кроме обычной неясно определенной цели, даваемой «на всякий случай», захватить любой участок при выявлении слабого места. Наступление Соколовского под Орлом было чисто отвлекающим, тогда как наступление Конева на верхнем Донце было задумано как северная клешня гигантского двустороннего охвата, направленного на Харьков, против которого должен был быть нанесен поддерживающий удар Малиновского из южного сектора.

Таким образом, можно видеть, что передислокация всех боеспособных немецких танков на крайнюю южную оконечность фронта, чтобы расправиться с Малиновским, явилась самым опасным ходом, который могли совершить немцы. Парадоксально, что Гитлер, интуитивно почувствовавший угрозу наступления на Харьков и попытавшийся оставить войска СС для обороны, только усугубил опасность. Ибо, если бы Манштейну было разрешено вначале провести атаку на Донце против Конева, мощность противодействия русских дала бы почувствовать группе армий «Юг», что что-то затевается. А так, 3-й танковый корпус и две из танковых дивизий СС 30 июля начали наступление против Малиновского. У русских не хватало танков (немецкая разведка выявила только одну танковую бригаду на всем Миусском плацдарме), и через несколько дней их пехота была оттеснена назад за реку, понеся большие потери (свыше 1700 солдат одними пленными). По данным 3-го танкового корпуса, они также захватили 400 противотанковых пушек и 200 полевых орудий.

Это было одним из последних тактических успехов немцев на Восточном фронте, и ему было суждено иметь непосредственные и серьезные стратегические последствия. Ибо пока 3-й танковый корпус подсчитывал свои трофеи, 24 танковые дивизии Рокоссовского занимали исходный рубеж в 350 милях к северо-западу.

В то время как военная обстановка ухудшалась и в России, и в Италии, время неуклонно приближало день, намеченный для встречи Гиммлера и Попитца. С момента, когда Лангбен заговорил на эту тему, ничего не случилось, что могло бы изменить убеждение рейхсфюрера в том, что мировые события вскоре сделают крайне желательной какую-нибудь форму личной «страховки». Однако Гиммлер не мог со спокойной душой думать об этом непосредственном контакте с одним из ведущих заговорщиков против национал-социалистического режима и жизни самого фюрера.

Окончательные детали встречи 26 августа были организованы начальником личного штаба СС, обергруппенфюрером СС Карлом Вольфом. Четыре человека – Гиммлер, Вольф, Попитц и Лангбен – встретились в помещении рейхсминистерства внутренних дел. После начального обмена любезными шутками (и в истории было мало случаев, когда «шутливость» была такой вымученной) Попитц вбросил мяч на поле. Он был очень скромен и осмотрителен.

«Он подошел к теме с точки зрения критической военной и политической обстановки, которая складывается для Германии. Возможно ли, чтобы кое-какие вещи не подпадали под контроль фюрера? Не должен ли он освободиться от части того тяжелого бремени, которое он несет? Не стоило ли бы, может быть, снять с него часть забот и власти, разумеется, с тем, чтобы она перешла к какой-нибудь сильной фигуре – самому Гиммлеру, может быть, кому же лучше? – кто бы мог предпринять действия для спасения рейха?»

Не вызывает удивления то, что отсутствуют записи слов Гиммлера. Теперь никого из его участников нет в живых, и мы никогда не узнаем, но едва ли он сказал что-либо, скорее всего, уклончиво промямлил, что вопросы будет задавать Вольф. Но, во всяком случае, мы знаем, чего он не сделал, – он не приказал немедленно бросить в тюрьму Попитца и Лангбена за государственную измену, и впоследствии Попитц сказал Гёрделеру, что Гиммлер «в принципе не против» подобных предложений. Через два дня Лангбен получил документы на выезд в Швейцарию, где он должен был «прощупать… реакцию союзников на изменение режима».

Все пока шло хорошо. Но для заговорщиков в этом таилась опасность. Они решили довериться одному из самых проницательных и безжалостных охотников в том мире джунглей, где они сами были всего-навсего новички, дилетанты, любители, джентльмены по определению. Предложения Попитца, может быть, и пощекотали тщеславие Гиммлера. Но он был слишком проницателен, чтобы не почувствовать органическое отталкивание заговорщиков от себя всего того, что олицетворял лично он. Наивность предложений Попитца скорее подчеркивала, чем скрывала тот факт, что устранение фюрера будет лишь предварительным шагом, за которым последует чистка всего нацистского аппарата. Тот, кто полагал, что сможет сыграть с Гиммлером вничью, особенно после событий июня 1934 года, должен был быть очень отважным человеком.

Сам же Гиммлер, оставаясь достаточно уверенным в своей власти в любой момент разделаться с заговорщиками, не мог не испытывать опасений, зная, как много у него врагов. Мы уже обсуждали эту тему постоянной борьбы за власть в высших эшелонах нацистской партии, и она становилась все острее и беспощаднее по мере того, как военная удача все больше изменяла Германии, и вероятность появления преемника фюрера начинала открыто обсуждаться. Именно внезапное вмешательство людей из этих сфер поставило точку в «миссии Лангбена» и привело несчастного доктора к более ужасному концу, который был бы уготован для него в другом случае.

Лангбен выехал из Берлина вместе со своей женой в конце августа и направился в Берн. Там он стал искать контактов с офицерами британской и американской разведок. То ли из нетерпения, то ли от разочарования он расширил сферу своих поисков, включив в них миссии не только «союзников», но и нейтральных государств, с которыми он говорил менее осторожно. Могло быть и то, что он опасался за свою судьбу, если вернется к Гиммлеру без какого-нибудь положительного ответа. Во всяком случае, одно из этих менее заметных агентств (вероятно, «Свободная Франция») послало телеграмму в Лондон, в которой говорилось, что «…адвокат Гиммлера подтверждает безнадежность военного и политического положения Германии и прибыл для зондирования возможности переговоров о мире».

Телеграмма была закодирована тем шифром, который немцы уже разгадали, и была расшифрована (независимо друг от друга) абвером и СД. Канарис немедленно предупредил Попитца об опасности, но оба они считали, что покровительства Гиммлера будет достаточно. Их расчеты не учитывали завихрений личного соперничества вокруг этого центра власти. Шелленберг – глава СД, и сам не чуждый миру плаща и кинжала[99], действовал мгновенно. Он уже давно знал, что между Гиммлером и Лангбеном что-то затевается; теперь он ухватился за возможность посадить своего шефа под колпак[100].