Шаман - Кристофер Сташеф

— Ну а Рахани-то во всем этом что углядела? — спросил Лукойо.

— Она увидела существ, которые нуждаются в любви и заботе, и присоединилась к Ломаллину и стала учить аграпаксанцев вместе с ним. — Манало уставился в пространство, и на губах его заиграла улыбка. — Целое столетие или даже больше Рахани трудилась рядом с Ломаллином, до тех пор, пока все аграпаксанцы не обучились в меру своих способностей.

— И все это время, — понимающе усмехнулся Лукойо, — мужчины-улины искали расположения Рахани, но не находили и проклинали за это Ломаллина?

Манало ответил ему улыбкой.

— Ты угадал. А еще сильнее они проклинали Ломаллина с тех пор, как Рахани, получив от жизни горький урок, вообще стала как бы не замечать улинов, а обратила свое внимание к людям. Ведь ей все равно надо было кому-то дарить свою любовь и заботу. Она стала одной из самых преданных защитниц людей, самой верной соратницей Ломаллина.

Лукойо нахмурил брови.

— А когда Ломаллин стал драться, разве Рахани не зауважала его?

— Если ты хочешь спросить, не стала ли она звать его к себе на ложе, то я тебе отвечу: «Нет». Наверное, она очень дорожила им, как другом, наверное, как соратник он для нее значил больше, нежели как возлюбленный. А вообще… кто способен разобраться в чувствах и поступках женщин?

— Что, даже в улинских женщинах трудно разобраться?

— В них — еще труднее. — Манало посмотрел на Огерна.

Тот стоял вытянувшись, напряженно слушая и впитывая каждое слово. Какая-то тень промелькнула в глазах Манало, и когда он снова обратился к Лукойо, то заговорил уже не о любви и не о богине, а о войне.

— Из-за стараний Ломаллина и Рахани человечество стало множиться и процветать, ибо Ломаллин учил людей тому, как надо охотиться и рыбачить, тому, как пользоваться луком и сетями, и вскоре люди стали добывать себе гораздо больше пропитания. Рахани учила женщин собирать съедобные ягоды и коренья, и даже тому, как сажать некоторые растения, чтобы людям было чем питаться на будущий год. И еще она научила людей мастерству целительства, и поэтому многие были спасены от болезней, от которых могли бы умереть в детстве. Маркоблин ничего этого не ведал, но его подручный Улаган видел, как умножаются люди, и воспринял это как угрозу для улинов, которых становилось все меньше и меньше, а после войны осталось и совсем мало. Он ненавидел Ломаллина и Рахани, потому что теперь из всех улинов только они двое и покровительствовали людям. Вдобавок Улаган винил Ломаллина в войне.

Огерн очнулся от замешательства.

— Улаган винил Ломаллина в войне? Как же это?

Манало пожал плечами.

— В глазах Улагана все выглядело так, что причиной войны был не Маркоблин, не его жестокость, а сочувствие Ломаллина к аграпаксанцам и людям. Потому Улаган зачал сына с человеческой женщиной…

— Которая этого не желала? — догадался Лукойо.

— Которая этого, безусловно, не желала. Она не желала ни сына, ни объятий Улагана! Но Улаган до такой степени ненавидел человечество, ему бы не доставило радости совокупление с женщиной, даже если бы она этого пожелала. Нет, это было изнасилование, самое обычное изнасилование, и ничего больше. А потом он держал эту женщину в плену до тех пор, пока не родился сын. Улаган боялся, как бы она каким-нибудь способом не избавилась от ребенка или не убила себя. Но она все-таки покончила с собой, когда после рождения ребенка Улаган ее выгнал.

— А Улагана это хоть капельку тронуло? — спросил дверг.

— Да ни капельки! — воскликнул Лукойо. — Она сделала свое дело, и все.

Манало кивнул.

— Вот так и родился Кадура, воспитанный отцом в беспрекословном послушании и несший наказание за каждый проступок. Вот так и вырос первый из многих отпрысков Улагана — ульгарлов, которых презирали и которыми помыкали улины…

Лукойо помрачнел.

— А разве папаша не защищал их от всяческих посягательств?

— Зачем? Для Улагана Кадура был не более чем слугой-рабом, в котором текла ненавистная человеческая кровь. Как только он подрос, Улаган отправил его к людям, дабы Кадура учил их поклоняться Улагану хотя бы из страха — страха, подобного тому, в котором возрос сам Кадура. Люди, чтившие Улагана, должны были ловить своих сородичей и приносить их в жертву Багряному. А в незапамятные времена, когда людей еще было мало, Улаган лично являлся, чтобы пытать тех, кто предназначался ему в жертву, и наслаждаться их муками.

Дверг передернул плечами.

— Но зачем же его почитали, если он такие штуки выделывал?

— Затем, что если Улагану приносились жертвы, то он щадил своих почитателей. — Манало уставился в землю и нахмурился. — Вот так среди людей зародилась религия страха, так началась война — когда другие народы объединились и стали искать защиты у Ломаллина, Рахани и их союзников, стали обороняться от нападок приверженцев Улагана.

— Но разве рабы Улагана не понимали, что и они могут спастись, если переметнутся в храмы, где почитают защитников человечества?

— Они это понимали, — кивнул Манало. — Но именно тогда, когда многим стали являться подобные мысли, Улаган и перешел к соблазнам и обманам, к совращению и подкупам, именно тогда он и начал сулить плотские радости и богатство…

— Как тем крестьянам, от которых нам удалось убежать! — воскликнул Лукойо.

— Вот именно, — подтвердил Манало. — Жрица Лабина — всего лишь рабыня Улагана, которая нарядилась так, чтобы выглядеть похожей на лжебогиню, и принялась соблазнять народ, прежде почитавший Рахани. Вот почему я и говорил, что Алика — это насмешка над Рахани. А что так тревожит тебя? — спросил мудрец у Огерна.

Значит, он заметил тревогу, терзавшую кузнеца! Огерн спросил:

— А нет ли каких-нибудь иных улинок, которые могли бы заставить мужчину-человека служить себе, обещая ему утехи на своем ложе?

— Таких много, — отвечал Манало, проницательно глядя на Огерна. — Но только Рахани выполнит данное слово и при этом не проявит к такому мужчине жестокости. На самом деле только Рахани способна приколдовать мужчину любовью, но не такой, какую бы она испытала к мужчине-улину.

— Понятно, — кивнул Огерн, удрученно усмехнувшись. — Человека она может любить только как любимую собаку, да?

Как ни странно, ему стало легче, когда он понял, как глупы его чувства…

— Нет, сильнее, гораздо сильнее, — заверил его Манало. — Но опасайся своих снов, Огерн. Ты же знаешь, что хорошо, а что плохо. Не доверяйся каждому, кто может увести тебя с прямой дороги!

— Ничего такого нет и в помине, — пробурчал Огерн. — Опасаться мне надо других — тех, кто уговаривает меня и обещает золотые горы.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});