Рассвет над волнами (сборник) - Ион Арамэ

Матрос начал называть товарищей и то, что они говорили о Кутяну. Слова, лившиеся одно за другим потоком, обжигали старпома, и он старался не слушать. А Алексе все говорил и говорил… Наконец Кутяну не выдержал и резко поднялся, прервав подчиненного:

— Матрос Алексе!

Тот вздрогнул, вскочил со стула, как подброшенный пружиной. Слова застыли у него на губах. Лицо исказила глупая улыбка.

— Слушаю вас… — пробормотал он.

— Я вызвал вас уточнить подробности случившегося на палубе и сообщить, что вы будете лишены увольнения на берег на все время захода в ближайший порт. Вы свободны!

Алексе не осмеливался пошевелиться.

— Вы свободны! — почти закричал Кутяну, и только после этого Алексе попятился к двери.

Старший лейтенант почувствовал, что задыхается в своей маленькой каюте, и вышел на палубу. Рассекаемый мачтами воздух охладил его разгоряченный лоб. Быстрым шагом он направился к кубрику. Спустился по трапу и остановился на пороге. Через открытую дверь доносилась знакомая песня о Дунае.

Несколько матросов тихо, с грустью пели о родной земле. Мелодия была дорога и Кутяну, она всколыхнула в нем воспоминания о доме. Он присел на край скамьи и незаметно для себя стал подпевать.

* * *

Боцман Мику принадлежал к числу немногих людей, которые при любых обстоятельствах сохраняют спокойствие. В свою очередь он и сам не хотел никого беспокоить.

Барк вышел в море, в мир — сбылась его мечта. Голубой простор был для Мику миром, тайны которого он научился постигать. Как давно — он и сам не смог бы сказать. Полный тайн шепот волн казался ему почти человеческим. Ему нравилось стоять у борта вечерами и слушать рокот волн. Иногда казалось, что он слышит вздохи, идущие из морской бездны, но тут же он уверяя себя, что это причуды пожилого человека. Он вырывался из опутывавших его сладких чар и, пристыженный, оглядывался вокруг: не застал ли кто-нибудь его за этими мечтаниями?

Бесконечная голубизна с давних пор стала для него единственным смыслом жизни. Вода волновалась, металась беспокойно, жаловалась, ревела, хлестаемая штормами, весело перекатывалась и играла на солнце. У нее была душа, она дышала, жила и умирала, изнуренная, где-то у берега. И старому моряку казалось, что море разговаривает с ним, отвечает на его безмолвные вопросы.

Мику был одинок. Иногда ему было грустно, хотелось услышать доброе, целительное слово, но на борту корабля у всех были свои заботы, свои радости и огорчения, и каждый их переживал по-разному: Мынеч — затаенно и скрытно — так тлеет огонь под слоем золы, Профир — без особых эмоций, Кутяну — в непрерывных терзаниях… У кого есть время выслушивать мысли пожилого боцмана?.. И тогда он молча смотрел на чистую, прозрачную воду, облегчая душу. И море, доброе и ласковое, принимало его исповеди, платя ему пониманием…

За свою долгую жизнь Мику пережил много бурь, и теперь ничто не казалось ему из ряда вон выходящим.

Раны в его душе давно зарубцевались. И только одна мысль терзала его: что оставит он на земле после себя, чем оплатит прожитые годы? По его мнению, человек должен не только брать от жизни, но и отдавать ей. Отдавать как можно больше. Он много лет трудился на флоте, воспитал двух крепких парней и все свои беды и печали заглушал работой.

Его жена Иляна умерла молодой. Болезнь навсегда отняла ее, и Мику остался один с двумя мальчиками. Он предпринял попытку жениться еще раз — нашел красивую трудолюбивую женщину. Море разлучило их. Вернувшись однажды из плавания, он нашел дома записку: «Мне нужен муж, а не моряк». Та женщина ушла, и он не стал искать ее. Отвез детей в школу-интернат. Так они окончили начальную школу, а затем и лицей. Он был для них отцом в выходные и во время отпуска. Единственным его другом было море, которое волновалось, глухо стонало и терзалось, как и он. Многие считали его скрягой. Мало кто знал, что он мог позволить себе лишь чашку кофе на террасе у моря. Остальные деньги высылал сыновьям. Теперь они стали совсем взрослыми…

Корнела он видел в прошлом году. Высокий, красивый, с черными блестящими глазами, он походил на Иляну. Они вместе пошли в город. Мику хвастался: «Мой парень, студент, скоро станет инженером». Душа радовалась, когда он говорил «мои парни». Сыновья были его гордостью, радостью его жизни. Уезжая, отец потянулся за бумажником, но Корнел остановил его: «Не надо, отец, убери свои деньги. Мы с Юлианом сами справимся… Ты…»

Мику хотел было сказать, что деньги у него лишние, что ему ничего не нужно. Ему нужна была только их любовь. Корнел ушел, а он остался стоять с пачкой банкнотов в руке. Мику почувствовал на своих плечах тяжесть прожитых лет. Сыновья стали взрослыми и не нуждались в его помощи. Его душило одиночество, он вышел на берег моря и там, чтобы никто не видел, заплакал. И только море, спокойное и доброе, обволокло его своим дыханием и успокоило…

Боцман делал все, чтобы никого не огорчать: ни Профира, ни Мынеча, ни Кутяну. Хотя у него складывалось впечатление, что старпом относится к нему не очень дружелюбно. «Ему не в чем меня упрекнуть», — говорил он самому себе.

Мику, стоя на палубе, всматривался в голубую, с зелеными переливами даль, скрывавшуюся за горизонтом. Палуба была пустынной. Только вахтенные стоически переносили тропическую жару. Со стороны кубрика до него донеслась песня. Вырвавшись из плена обступивших его мыслей, он направился туда. Ступив на порог, он не поверил своим глазам. Что там пели — в этом не было ничего нового. Таковы все моряки: когда им грустно, они поют. Но среди них был Кутяну — он пел, раскачиваясь с закрытыми глазами.

Мику с удивлением смотрел на эту сцену. Затем улыбнулся пришедшей в голову мысли: «Постарел я, а вот не могу похвастаться, что научился разбираться в душах людей…»

* * *

Облака, похожие на черных буйволов, незаметно приволокли из-за горизонта ночь. Конвой погрузился в глубокую тишину. Через плотную темноту был слышен лишь гул двигателей на буксирах. На море опустилась прохлада. Путь конвоя пролегал неподалеку от побережья, и сквозь черную бездну время от времени одиноко мерцали огоньки. Иногда ночь прорезали светлячки маяков. С носа «Мирчи» можно было различить пучки света на корме буксиров. Профир некоторое время наблюдал за ними, потом поставил у руля Кутяну, а сам улегся на диван в помещении позади рулевой рубки. Накопившаяся за день усталость быстро смежила веки, и через несколько минут он заснул крепким сном.

Профир доверял Кутяну. Ему нравились его энергия и ожесточение, с которым он стремился доказать свое право управлять кораблем, его острый взгляд. Почти все время он был возле командира, в рулевой рубке. Внимательно наблюдал за его работой, стремясь продемонстрировать знание морского дела, показать, что он умеет. Этот невысокий, подвижный как ртуть молодой человек хорошо зарекомендовал себя в судовождении: он легко производил расчеты, помнил сведения о морских течениях, морских маршрутах, быстро ориентировался во множестве линий и знаков, нанесенных на карты. По крайней мере, до сих пор старпом четко и властно руководил всеми делами на барке: следил за состоянием корабля, за заправкой питьевой водой и топливом, его живучестью, занимался организацией вахт, приборок. В любое время — а Профир не раз проверял его — мог точно ответить на вопросы, связанные с движением корабля.

Чего не понимал Профир — так это стремления Кутяну во что бы то ни стало навязать свою точку зрения. Командир наблюдал за его реакцией и не раз замечал поспешность решений, импульсивность в отношениях с экипажем. Когда разбирался конфликт между Саломиром и Алексе, Кутяну пришел и, кипя от возмущения, доложил, что злой Саломир набросился на хорошего парня Алексе и что необходимо сурово наказать обидчика. Профир дал старпому высказаться, а когда тот немного успокоился, спросил:

— А вы хорошо знаете, как все произошло?

Кутяну растерянно замолчал. Его глаза горели словно горячие угли.

— Нет, но…

Профир не стал тогда вникать в подробности случившегося, указывать Кутяну на ошибку. Он заключил:

— В любом случае вы правы. Мы примем меры. На борту нужен абсолютный порядок. Здесь никто не должен сам устанавливать справедливость.

Это «в любом случае», произнесенное без какого-либо оттенка, дало Кутяну понять, что он в чем-то ошибся. А Профир упрекал себя в одном: он сохранял слишком большую дистанцию между собой и подчиненным, все время поправлял его, правда без оттенка злости в голосе, но и не давал ему возможности почувствовать удовлетворение от своей работы. Начиная с этого вечера, он решил: что бы ни случилось, он будет оставлять Кутяну за рулем на время «собачьей вахты».

* * *

…Проснувшись, командир увидел Кутяну в рулевой рубке. Слабый свет от лампочки освещал его лицо с прилипшей ко лбу мокрой прядью. Профир вздрогнул, предчувствуя что-то неладное, но Кутяну устало улыбнулся ему.