Рассвет над волнами (сборник) - Ион Арамэ

— Братцы, послушайте, что пишет наш Писатель… — ехидно начал он.

Матросы вздрогнули. Одни поднялись с мест, другие остались лежать или сидеть, опершись о якорную лебедку или мотки канатов.

— «Дорогая мама, ты не представляешь, как я скучаю по тебе, иногда даже вижу тебя во сне. Я знаю, какая ты у меня добрая и ласковая. И глаза у тебя такие же, как у меня…» — Алексе остановился на секунду, свысока посмотрел на Юрашку и издевательски спросил: — А ну-ка, какие у тебя глаза?

Когда к нему подскочил Саломир, все замерли.

— Отдай тетрадь! — требовательно произнес он.

Алексе, ухмыляясь, посмотрел вокруг:

— Поглядите-ка на этого родителя-покровителя, как он бросается на защиту своего дитяти… На вот, возьми!

Глаза Саломира гневно сверкали. Мышцы напряглись.

— Ну давай, бери ее, бери! — подзадоривал Алексе, протягивая ему тетрадь.

За какую-то долю секунды пальцы Саломира впились в запястье Алексе. Послышался глухой удар. Алексе с завернутой за спину рукой упал на одно колено. Саломир не ослаблял хватку, и лицо Алексе исказилось от боли. Он пыхтел и едва выговаривал:

— Ты что, ты что?.. — Голос был просительным, со всхлипами. — Отпусти, мне больно.

— А ему, думаешь, не больно? Почему ты не оставляешь его в покое? Ты знаешь, что у него нет матери? А? Знаешь? Кто тебе дает право издеваться над ним?

Саломир сжимал запястье все крепче. Матросы, застыв на месте, молчали. Если бы не раздался громовой голос боцмана Мику, неизвестно, чем бы все кончилось.

— Смирно! Что здесь происходит? Все в кубрик. Саломир и Алексе, ко мне!

Матросы медленно разошлись.

Позднее стало известно, что оба, и Саломир, и Алексе, были лишены увольнения в город во время следующего захода в порт. Инцидент был исчерпан, но Алексе больше не привязывался к Юрашку. Время от времени отпускал свои шуточки, но на большее не осмеливался.

* * *

Вместе с вещевым мешком или чемоданом моряки приносят на борт корабля и свою прошлую жизнь с ее особыми чертами, которые делают одного человека не похожим на другого.

За время долгого плавания люди настолько привыкают друг к другу, что по жесту, по голосу, по походке чувствуют настроение каждого.

Так было и на «Мирче». Матросы научились понимать, что творится в душе соседа, который вечером привязывал рядом гамак или менял тебя на вахте. И если радовался один, радовались все, а когда какое-либо облачко омрачало настроение одного, вместе с ним переживал и другой.

Люди, совсем незнакомые до похода, на «Мирче» жили единой семьей, общими радостями и общими заботами.

* * *

Море и небо сказались одинакового цвета. У матросов было такое ощущение, будто они находятся в центре большого вогнутого зеркала, которое собирало все солнечные лучи и направляло их в одну точку — на конвой. Их преследовала удушливая жара, и они, словно манны небесной, ждали малейшего дуновения ветерка. Искали, где бы укрыться от зноя — под шлюпками, за мачтами. Только за несколько минут до ударов колокола, оповещавшего о времени заступления на вахту, они выбирались из тени и направлялись к своим постам. Давила монотонность движения, жара изнуряла, выматывала силы, и люди становились молчаливыми и раздражительными. Профир знал, сколь важно хорошее настроение экипажа, боевой дух команды, и старался больше быть с матросами. Он ходил по палубе из конца в конец, а те, завидев его, вставали по стойке «смирно» и отдавали честь.

После обеда Профир вызвал в рулевую рубку Мынеча. Только что командир и старпом закончили определение местонахождения корабля, и Кутяну с нетерпением ждал момента, когда он сможет уйти к себе в каюту, чтобы раздеться и немного передохнуть. Командир переносил жару стоически, и Кутяну не мог расслабиться в его присутствии, хотя то и дело бросал взгляд в сторону Профира, надеясь, что тот расстегнет хотя бы одну пуговицу, и тогда старпом последует его примеру.

Мынеч тяжело поднялся по ступенькам, ведущим в рулевую рубку, и остановился на пороге:

— Слушаю вас.

— Входите, товарищ капитан-лейтенант, — пригласил его Профир. — Как обстоят дела?

Этот вопрос Профир задавал главному механику ежедневно. Он означал: «Сколько питьевой воды, топлива имеется на борту?» Мынеч начал докладывать: столько-то тонн воды в таком-то танке, столько-то тонн топлива в другом танке. Эти цифры он знал с точностью до литра и килограмма в любой час дня и ночи. Профир его выслушал, потом сказал:

— Как вы считаете, не устроить ли нам баню?

Мынеч помрачнел. Разве командир не знает, что вода на борту на вес золота? Особенно во время перехода. Он не понимал Профира, но и противоречить ему не смел. Если он прикажет… Все же он пробормотал:

— Товарищ командир… Знаете… питьевая вода…

Профир усмехнулся:

— Я не о питьевой воде думаю, а о морской… Что вы скажете, если устроить баню, используя морскую воду? Насосы работают?

Лицо у Мынеча просветлело.

— Конечно работают, я их тут же запущу… — с готовностью доложил он.

После того как главный механик вышел, Профир обратился к старпому:

— Идите и освежитесь. И потом, крещение средиземноморской водой вам не помешает.

Через несколько минут на палубе хлестала вода. Матросы резвились под сильными струями. «Крещение» вывело их из состояния вялости и стало еще одним добрым воспоминанием о походе.

* * *

Кутяну был по натуре категоричен: он делил людей на хороших и плохих. По каким критериям он проводил это деление, что означало для него: хороший человек, плохой человек — если бы кто-нибудь спросил его об этом, он не смог бы твердо ответить. «Хороший солдат тот, кто выполняет приказы, дисциплинирован, не вступает в пререкания с командирами, который…» Напрасно ломал голову старпом. Он не находил достаточно убедительных аргументов в поддержку того или иного критерия.

Из училища он вышел с кучей заученных до последней буквы правил, но, когда ему пришлось работать с людьми, он действовал на ощупь. Готовые шаблоны не подходили, и он обнаружил, что жизнь совсем не такая, какой он себе ее представлял. На корабле, где он служил до этого, все шло если не очень хорошо, то, по крайней мере, нормально. Нормально, то есть без хлопот. У него было лишь несколько подчиненных, не более трех-четырех. Они выполняли задания на отведенных им постах, и Кутяну не припоминал случая, чтобы кто-нибудь бросал ему вызов хотя бы взглядом.

Здесь все против него. Профир смотрел на него свысока, с холодком. С Мынечем он обменивался двумя-тремя словами в течение дня. Боцман Мику… С ним он не стал бы разговаривать. Матросы роились вокруг него, а он, Кутяну, в такой дешевой популярности не нуждался. Хотя ему очень хотелось, чтобы матросы не избегали его, стали его добрыми друзьями. Самым порядочным ему представлялся Алексе. Любит немного подшутить над другими, но справедлив и исполнителен. Не было случая, чтобы он при встрече не уступил уважительно дорогу старпому и не отдал по всем правилам честь. Хороший парень… Для себя Кутяну выделил две группы матросов: по одну сторону — Саломир и его друзья, по другую — Алексе и матросы, беспрекословно выполняющие требования устава.

Жаль Алексе! Лишиться увольнения на берег из-за такого вспыльчивого человека, как Саломир! Старпом посмотрел на ручные часы. По графику Алексе должен заступить на вахту через час. Он вызовет его и поговорит с ним. Старпом нажал на кнопку звонка. Через несколько секунд услышал на пороге голос вахтенного:

— Явился по вашему приказанию, товарищ старший лейтенант.

— Позовите ко мне матроса Алексе.

— Слушаюсь!

Матрос кинулся исполнять приказ, топая по ступенькам.

Алексе постучался, вошел и стал по стойке «смирно».

— Садись, — пригласил Кутяну.

Ему пришлось повторить свое приглашение — только после этого Алексе сдвинулся с места.

«Я не ошибся. Хороший, уважительный парень», — подумал Кутяну и сказал:

— Я слышал, у тебя была стычка с Саломиром. Что случилось?

Алексе вздрогнул, хотел было вскочить, но Кутяну мягко положил ему руку на плечо:

— Докладывай сидя.

Алексе начал сбивчиво, делая большие паузы, не глядя на Кутяну, докладывать. И лишь после того, как встретил ободряющий взгляд старшего лейтенанта, заговорил смелее:

— Я, товарищ старший лейтенант, хотел только пошутить, а он накинулся на меня, вывернул мне руку так, что чуть не сломал… Злой он человек, этот Саломир…

— То есть? — вмешался Кутяну, пожалев, что прервал признание Алексе.

Однако тот продолжал:

— Угрюмый, замкнутый, всегда готов к ссоре. Если его что-нибудь не устраивает, рычит как медведь. Знаете, как он вас называет? Воробей. Честное слово, я сам слышал. Но со мной у них это не пройдет. Я не позволю им говорить плохо о таком человеке, как вы. Я знаю, что вы хороший человек, хотя другие говорят, что это не так. Я обо всех вам расскажу… Они думают, что им все сойдет с рук. Как бы не так! Вот, например, Аксенте сказал… Кондря… Спиря…