Тайная алхимия - Эмма Дарвин

В Графтоне немногое стоит посмотреть: несколько домов, сгрудившихся возле развилки дороги, ведущей от Нортхемптона к Стоуни-Страдфорд.

Ничего не осталось от манора, который знали Елизавета и Энтони, а церковь, существовавшая в те времена, заперта с наставлениями получить ключ у церковного старосты, который уехал на весь день.

Мы стоим у крыльца, думая, что делать. Указатели, направленные вдоль дороги и вниз по склону холма, гласят: «Эштон» и «Хартвелл».

— Какие хорошие названия, — говорю я. — Они звучат так, как будто что-то значат.[103] Где карта? Река в той стороне?

— Да, — отвечает Марк, показывая карту. — Сперва идет канал — он должен быть вот тут, потом — река и, посмотри, завод. Ты в настроении размять ноги?

— С удовольствием, — произношу я, глядя на карту. — Полагаю, железной дороги не будет ни там, ни там.

— Но завод стоит на земле, которая предписывает строительство железных дорог, и у старой магистрали.

— И путь, посмотри, идет через лес Салси. А эта главная железнодорожная магистраль на восточном побережье движется на север, я уверена. И все они в паре миль друг от друга. Артерии королевства. — Дорога старая, осевшая между глубокими берегами. — Хотела бы я знать, на что была похожа деревня. Может быть, она не так уж отличалась от нынешней. Все те же поля и деревья. Только поля поменьше и дорожки грязнее. Свинья в каждом саду. Даже сейчас тут должно быть очень тихо по ночам.

— Если не считать совиного уханья, — замечает Марк. — Слышно даже, как сова ловит кролика.

— Знакомые ведьмы… Думаю, нет причин не упоминать о таком в книге — о том, во что верили люди. Но я не знаю, во что верили Елизавета и Энтони. Их истории были порядком фальсифицированы. Никто не может точно сказать, как все было.

Марк, жестко смотревший на меня, теперь улыбается.

— О, Уна, я понимаю. Ты ничего не знаешь наверняка. Но почему не попытаться узнать?

Мы доходим до того места, куда дотягивается канал, потом бредем обратно, вверх по холму.

— Просто чтобы я не ляпнула глупость при Морган, — добравшись до машины, говорю я. — Почему вы с Джин расстались?

— Она нашла другого, — отвечает Марк. — Обычная история. Дела у нас тогда шли неважно, но мы тянули лямку и прожили вместе десять лет, а потом… Что ж, люди меняются, верно? Теперь надо просто признать, что все кончено. И Мэри… Морган… Она смирилась с этим. Я беспокоился о ней, когда Джин эмигрировала в Канаду. Но, думаю, с Морган все в порядке.

Я киваю, но ничего не говорю, ведь, судя по словам Марка, вся его история осталась в прошлом.

Я завожу машину. Хорошо, что Марк в конце концов кого-то нашел, хотя бывали времена, когда осознание этого причинило бы мне невыносимую боль. Но как же на самом деле я мало знаю о его жизни! Он почти ничего не рассказывает.

— Итак, каков следующий пункт нашего паломничества? — интересуется он.

«Паломничество», — думаю я, когда дорога ныряет вниз и идет от перекрестка Графтона к Нортхемптону.

Оно было таким важным. То могло быть паломничество в Иерусалим — и жара и опасность были жертвоприношением, которое ты совершал во имя Бога. Паломничество могло быть тем, что мы называем Крестовым походом, — убийством язычников или обращением их в свою веру под угрозой меча, когда твоя собственная благодать покупалась ценой душ других. Оно могло быть странствием с толпой женщин по холодной, соленой дороге в Волсингам. А может быть, в Кентербери, полный чудесных историй, с домами, громаднее которых ты никогда не видел, с усыпальницей, чье золото, слоновую кость и драгоценности невозможно вообразить, чьи громадные арки протянулись к облакам ладана.

Но ты можешь совершить паломничество и к святыне соседнего города, того самого города, куда ты обычно отправлялся, чтобы купить свинью и услышать последние новости, и у тебя, может быть, уйдет на дорогу всего один день. Если один и тот же путь может быть паломничеством, а может и не быть им, важно то, как ты совершаешь этот путь. Истинные шаги, движения твоего тела, песни, которые ты поешь, и молитвы, которые читаешь, образы, что стоят у тебя перед глазами.

Должно быть, я говорила вслух, потому что Марк поворачивает голову и приподнимает бровь.

— Я думала о паломничествах, — объясняю я. — Ведь раньше само путешествие было таким же важным, как и цель назначения.

— Ты помнишь, что Иззи сказала о своих кальвариях?

— Нет.

— В интервью, которое она дала для одного из журналов изобразительного искусства. Она сказала: «Для меня все дело в правильном образе для каждого мгновения. Но я должна помнить, что для верующих столь же важно то, что происходит между этими мгновениями». — Марк говорит медленно, как будто эти слова являются для него неким талисманом. — Уна, что случилось с Иззи? — Его голос звучит потерянно, и мне становится больно за него.

Не надо спрашивать, что он имеет в виду: я и так часто задаю себе этот вопрос.

— Не знаю точно. Думаю, дело не в том, что она была дурнушкой, особенно когда ей было лет двадцать. Пол тогда гордился ею. Но он не хотел жить в Чантри, и вряд ли его можно в этом винить. А когда родилась Фэй, им стало трудно. Не хватало денег, и некому было помочь — такого не случилось бы, если бы они жили в Чантри. Иззи стало трудно получать заказы, а Пол… Он неплохой малый, но вряд ли понимал истинные чувства Иззи — как ей нужно, чтобы все вокруг говорили об искусстве и рисовали. Она не могла работать в вакууме, и присматривать за Фэй, и бросать все, чтобы на столе был ужин, когда Пол возвращается из офиса. Вдали от Чантри, без работы… без заказов… она выпала из привычного круга… Но почему это так настроило ее против реставрации, я не знаю…

В Астли еще меньше того, на что стоит посмотреть, чем в Графтоне. Ландшафт здесь более плоский, не такой холмистый, как в Нортхемптоншире, и не такой умиротворенно-сельский. Поля зажаты между предприятиями легкой промышленности и домами тех, кто выплеснулся из перенаселенных Ковентри и Бирмингема.

Когда Елизавета была госпожой Астли, замок был домом манора, но сейчас здесь остались только обгоревшие, перешедшие в частную собственность развалины викторианских укреплений, к которым трудно пробраться, а увидеть можно только с церковного двора. И эта церковь тоже заперта.

— Ты не хочешь выяснить, у кого ключ?

— Нет, — отвечаю я. — Когда-нибудь я это увижу, но сейчас давай не будем останавливаться. Если мы встречаемся с Морган около четырех, нам лучше отправляться в путь.

Мы вернулись на автостраду, и, поскольку править было легко, в моей голове начали биться все те же вопросы.