Грозная опричнина - Игорь Фроянов

Учитывая сказанное, мы не станем вслед за другими историками толковать конфискацию Иваном III земель дома Св. Софии и новгородских монастырей, их раздачу служилым людям как указание на недостаток земельного фонда у самого великого князя. Испомещение московских служилых людей в Новгородской земле имело не столько экономическое, сколько военно-политическое значение. Образование корпуса помещиков в Новгородской земле преследовало три, как минимум, основные цели: 1) сделать прочным и необратимым территориально-политическое объединение Новгорода с Москвой{1292}; 2) наладить управление вновь присоединенной землей{1293}; 3) обезопасить границы Русского государства на западе.

Едва ли произведенное Иваном III изъятие церковных земель в Новгороде означало секуляризацию, пусть даже «местную» и «случайную», как полагал, например, А. С. Павлов{1294}. Особенно проблематичной является мысль о подобной сути земельных конфискаций, осуществленных вслед за присоединением Новгорода к Москве в 1478 году под предлогом восстановления прежнего княжеского домена: «А государьство нам свое держати, ино на чем великым княземь быти в своей отчине, волостем быти, селом быти, как у нас в Низовскои земле, а которые земли наши великых князей за вами, а то бы было наше»{1295}. Перед нами, несомненно, акция победителя в стане побежденных, долженствующая покрепче связать только что покоренное Новгородское государство с Московским княжеством. «В положении победителя, умеющего пользоваться своей победой и хорошо понимающего значение приобретенного, — говорит Б. Д. Греков, — иначе поступать, быть может, и нельзя было»{1296}. В результате «первые конфискации новгородских земель дали московской казне 17 тысяч обеж. Из них… 15 тысяч обеж были включены в фонд дворцовых и великокняжеских оброчных и только 2 тысячи со временем пошли в раздачу. После 1483–1484 годов в собственность великого князя поступило еще 12 тысяч обеж. Княжеский домен в Новгороде был восстановлен, поэтому львиную долю вновь конфискованных земель — до 10 тысяч обеж — казна раздала московским боярам и служилым людям. К концу XV века в собственность государства перешло свыше 72 тысяч обеж, из которых более половины осталось под непосредственным управлением великокняжеского ведомства, а меньшая часть попала в руки служилых людей»{1297}. По расчетам Ю. Г. Алексеева, после конфискации новгородских земель Иваном III великокняжеские оброчные и дворцовые земли составляли 50,8 % от общего числа земельных угодий, а поместные земли — только 36,3 %{1298}. О чем все это говорит? Прежде всего о том, что для испомещения служилых людей в конце XV — начале XVI века у московского великого князя земель было в избытке. «К концу XV в. оставался весьма значительный фонд оброчных земель, еще не пущенных в раздачу помещикам», — замечает В. Н. Бернадский{1299}. Если в чем и ощущался недостаток, так это в служилых людях. По словам А. М. Андрияшева, «даже в 1498 г., во время переписи Валуева, желающих и достойных получить поместья все еще оказывалось очень и очень недостаточно»{1300}.

Изъятия и посягательства на земельные владения духовенства в Новгороде не являлись совершенной новостью. Светские власти волховской столицы в прошлом не раз покушались на земли местной церкви. Именно по этому поводу митрополит Филипп в апреле 1467 года в специальном послании увещевал новгородцев, которые «хотят грубость чинити святей Божией Церкви и грабити святыа церкви и монастыри», то есть «имениа церковныя и села данаа хотят имати себе… да сами тем хотят ся корыстовати»{1301}. Что касается отчуждения в 1478 году новгородских духовных вотчин, то оно было произведено «по предложению боярского правительства Новгорода»{1302}, опиравшегося на существующие, как мы видели, прецеденты. Иван III, следовательно, не вводил совершенно новую практику в отношения государственной власти с церковью{1303}. Он потряс новгородцев лишь масштабностью своего предприятия.

Московский властитель, насколько известно, отбирал земли не только у духовных, но и у светских землевладельцев{1304}. И, надо сказать, мало кого «миновала чаша сия». А. М. Андрияшев, изучавший проблему по материалам Шелонской пятины, пишет: «Все новгородцы, владеющие землей, кто бы они ни были, — бояре, купцы или житьи люди, богатые собственники многих десятков сох и бедняки, сидевшие на одной обже, сторонники литовской партии и сторонники московской партии — все должны были оставить свои насиженные гнезда»{1305}. Новгородцев, покинувших «свои насиженные гнезда», поселяли в Московском княжестве. Для примера приведем лишь два случая, датируемых летописцем 1489 годом. Зимой этого года «привели из Новагорода на Москву болши семи тысящь житиих людей»{1306}. Той же зимой «князь велики Иван Васильевич переведе из Великого Новагорода многых бояр и житъих людей и гостей, всех голов больши 1000, и жаловал их, на Москве давал поместья, и в Володимери, и в Муроме, и в Новегороде в Нижнем, и в Переаславле, и в Юрьеве, и в Ростове, и на Костроме, и по иным городом. А в Новъгород в Велики на их поместья послал Москвичь лучьших многих, гостей и детей боярьских, и из ыных городов из Московъскиа отчины многих детей боярьских, и гостей, и жаловал их в Новегороде в Великом»{1307}.

Из всех этих фактов, нами упомянутых, следует, что Иван III располагал и в центральных уездах, и в новгородских пятинах земельным фондом, значительно превышающим потребность обеспечения землей служилых людей. Поэтому едва ли можно согласиться с утверждением, будто «после присоединения Твери и конфискации земель новгородского боярства правительство исчерпало основные земельные фонды, которые оно могло широко использовать для испомещения значительных масс служилых людей»{1308}. Земельный фонд, образованный в Новгородской земле посредством конфискаций земель светских и церковных собственников, московское правительство, как мы видели, еще далеко не исчерпало. И всякие рассуждения насчет остроты земельного вопроса в России на рубеже XV–XVI веков нам представляются искусственными.

Другой вывод, вытекающий из приведенных выше фактов, состоит еще и в том, что первые конфискации церковных и монастырских земель Ивана III в Новгороде не являлись, строго говоря, секуляризацией, т. е. политикой обращения государством церковной собственности в светскую. Прав Б. Д. Греков, когда говорит: «Это не «секуляризация», а конфискация земель без различия — и светских и церковных — по чисто политическим мотивам, результат завоевания, а не акт внутренней политики»{1309}. Вместе с тем, однако, нельзя не заметить, как эти конфискации, производившиеся не менее 5 раз, если не больше{1310}, «перерастали в секуляризацию (правда, в рамках одной области)»{1311}.

В соответствии с мнением А. А. Зимина, «ликвидация монастырского землевладения отвечала насущным потребностям военно-служилого люда и феодального государства»{1312}. Думается, это — некоторое преувеличение. Ликвидацией земельной собственности церкви и монастырей были озабочены преимущественно еретики, тесным кольцом окружавшие великого князя Ивана и настойчиво побуждавшие его к этой крайней и, надо сказать, опасной мере, вносящей раздор между государством и церковью, чреватый распадом русской государственности. В сущности, их влияние на великого князя в данном вопросе признает и А. А. Зимин: «Было еще одно средство (расширения земельных резервов государства. — И.Ф.), которое отвечало представлениям московского кружка единомышленников-вольнодумцев, опиравшегося на Дмитрия-внука, — полная ликвидация (секуляризация) монастырского землевладения»{1313}. Это влияние, радикальное по своей сути, началось, очевидно, с первых конфискаций недвижимости новгородского духовенства. Иначе трудно понять ошеломившее новгородцев требование великого князя уступить ему половину земельных владений владыки и шести наиболее крупных новгородских монастырей. Скрытую пружину такой необыкновенной прыти Ивана Васильевича сумел разглядеть В. Н. Бернадский. «Как далеко готов был идти Иван III в борьбе с главою новгородской церкви в 1480 г., — говорит он, — можно судить по тому, что именно к этому времени относится начало сближения Ивана III с новгородскими еретиками. Возвращаясь в феврале 1480 г. в Москву, Иван III вез с собой двух руководителей новгородской ереси, один из которых (Алексей) стал с тех пор духовником московского государя и пользовался большим влиянием на Ивана III. Если в 1478 г., отстаивая свои права на землю, Иван III ссылался на «старину», на древние летописи, то теперь помощи ученого знатока летописей — Степана Бородатого уже было недостаточно. Нужно было оправдать свои действия по отношению к главе новгородской церкви и его имуществу добавочными доводами идеологического порядка. Ими снабжали Ивана III еретики, снимающие грех с души Ивана»{1314}.