Грозная опричнина - Игорь Фроянов

Сложность, конечно, состоит в том, что наши летописные источники сообщают об уходе Варлаама с митрополии довольно глухо: «Варлаам митрополит остави святительство»{1378}; «митрополит Варлам оставил митрополию»{1379}. На этом фоне известие Софийской второй летописи выглядит почти как повествование: Варлаам «поиде на Симонове, а с Симонова сослан в вологоцкий уезд на Каменое»{1380}. Похоже, все-таки митрополит Варлаам не по собственной воле покинул кафедру, уйдя в Симонов монастырь, откуда был сослан в далекую обитель, где какое-то время находился в заточении. Возможно, его скомпрометировали связи с нестяжателями, среди которых имелись склонные к «ереси жидовствующих» люди, подобные Вассиану Патрикееву. Дружба с ними или покровительственное отношение к ним сильно подвели митрополита. Наше предположение не покажется надуманным, если учесть, что в это время разворачивается активная борьба государства с еретиками, о чем свидетельствуют собор, созванный по поводу некоего еретика-еврея Исаака, соборные суды над Максимом Греком (1525,1531), в особенности — соборное осуждение (1531) Вассиана Патрикеева, обвиненного в еретичестве. Весьма красноречив и тот факт, что на смену Варлааму пришел не его единомышленник-нестяжатель, а иосифлянин Даниил — непримиримый противник еретиков.

С приходом на митрополию Даниила началась чистка среди высших церковных иерархов. По наблюдениям А. А. Зимина, в русской церкви «ключевые позиции занимают постриженики Волоколамского монастыря. 30 марта 1522 г. вместо умершего Нила Гречина епископом тверским стал волоцкий постриженик Акакий… Коломенским епископом становится племянник Иосифа Волоцкого Вассиан Топорков (2 апреля 1525 г.)»{1381}. Вместо сосланного с «владычества» в апреле 1523 года вологодско-пермского епископа Пимена тамошнюю епархию возглавил (апрель 1525 г.) кирилло-белозерский игумен Алексей{1382}. Двухлетняя вакансия вологодско-пермского епископства намекает, возможно, на борьбу, развернувшуюся вокруг ее замещения. В марте 1526 года новгородским архиепископом назначается последовательный иосифлянин Макарий — будущий митрополит Московский и всея Русии. Эти и другие назначения{1383} говорят нам о том, что святителю Даниилу удалось добиться занятия иосифлянами, а также их сторонниками «почти всех высших постов на церковно-иерархической лестнице»{1384}.

Успех последователей Иосифа Волоцкого, возглавляемых митрополитом Даниилом, значил много больше, чем простое одоление одной группы церковных деятелей другой в их внутренней взаимной борьбе. Этот успех являлся внешним выражением усиления союза церкви и государства в деле построения самодержавства и православного царства на Руси с «земным Богом» на престоле{1385}. В данных условиях земельная политика, ущемляющая права церкви и монастырей, неизбежно должна была смениться на политику предоставления этим важнейшим институтам теократического государства всякого рода льгот и привилегий. Последний десятилетний период (1522–1533) правления Василия III служит тому наглядным подтверждением{1386}. Важно при этом иметь в виду, что всякого рода пожалования Василия Ивановича церкви и монастырям, связанные с землей, проистекали не столько из чувства признательности великого князя иосифлянам-«любостяжателям» за разработку ими угодного ему учения о теократическом характере самодержавной власти московского государя, сколько из того, что церкви и, следовательно, монастырям в этом учении отводилась важнейшая роль опорной конструкции всего здания российского самодержавства и, прежде всего, власти самодержца. Может показаться странным, но это так: жалуя церкви и монастыри, Василий III, как и впоследствии Иван IV, укреплял свою самодержавную власть. И это стало одной из причин нападок на церковное и монастырское землевладение, за которыми на самом деле скрывалось неприятие самодержавного строя Русского государства. Нельзя также забывать и о том, что Василий III вместе с руководством русской православной церкви приступил к активному подавлению вновь ожившей ереси, вследствие чего еретики утратили свое влияние при дворе, особенно после того, как пал «великой временной человек» Вассиан Патрикеев, призывавший государя «отъимати» села у монастырей и «мирскых церквей»{1387}. На некоторое время еретики, их покровители и сторонники, притихнув, затаились.

Годы регентства Елены Глинской (1534–1538) не внесли принципиальных изменений в политику государства по отношению к церковно-монастырским корпорациям. Изучение источников показывает, что правительство Е.Глинской «продолжило начатое при Василии III отступление от строго ограничительного курса иммунитетной политики»{1388}. Согласно С. М. Каштанову, чьи слова приведены сейчас, «этому способствовало присоединение последних уделов, где поддерживалась традиция более широкого податного иммунитета монастырей, чем на основной территории государства. Будучи не в состоянии сразу преодолеть эти традиции, центральное правительство узаконило их в выданных монастырям грамотах»{1389}. Не отрицая того, что факторы, указанные С. М. Каштановым, в какой-то мере воздействовали, по всему вероятию, на иммунитетную политику «центрального правительства», зададимся все же вопросом, насколько желанным по сути было для «центрального правительства» Елены Глинской ограничение податного иммунитета монастырей, т. е. ущемление прав субъекта строительства «Святорусского царства». Не являлась ли политика правительства Елены Глинской в этой области прямым продолжением политики Василия III, твердой рукой развернувшего государство на сближение и конечное соединение с церковью? Как бы то ни было, не подлежит сомнению одно: при великом князе Василии III и в период правления Елены Глинской наблюдается рост церковно-монастырского землевладения{1390}, свидетельствующий о сближении, скажем больше, — о переплетении интересов православной церкви и русского государства.

Правда, в исторической литературе высказывалось мнение, будто в правление Елены Глинской «сделано было несколько замечательных распоряжений в ущерб землевладельческим правам духовенства. Так, в 1535 году подтверждено запрещение монастырям покупать и брать в заклад или по душам вотчинные земли служилых людей, без ведома правительства. В следующем году у новгородских церквей и монастырей еще раз отобрано в казну довольно значительное количество земель, именно — все подгородние пожни»{1391}. Это мнение, принадлежащее А. С. Павлову, основано на двух свидетельствах источников. Первое свидетельство заключено в грамоте, данной в 1535 году вологодскому Глушецкому монастырю. А. С. Павлов полагает, что названная грамота составлена в соответствии с общей законодательной мерой, «которая касалась всех монастырей»{1392}. «В нашем государстве, — говорит великокняжеская грамота, — покупают к монастырям у детей боярских вотчины многие, села и деревни, да и в заклад и в закуп монастыри вотчины емлют; а покупают деи вотчины дорого, а вотчинники деи, которые тем землям вотчичи, с опришными перекупаются, и мимо монастырей вотчин никому ни у кого купити не мочно. А иные дети боярские вотчины свои в монастыри подавали по душе того для, чтобы их вотчины ближайшему роду не достались». Констатировав это явно ненормальное и, конечно же, нетерпимое положение, государь предписал: «И будете купили вотчины у детей у боярских или в заклад или в закуп взяли, или будут которые дети боярские вотчины свои подавали вам в монастырь по душе своей до сей нашей грамоты, за год или за два, и ты б богомолец нашь игумен Феодосии с братиею прислали ко дьяку нашему к Феодору Мишурину, что естя до сей нашей грамоты за год или за два в Глушицкий монастырь покупили вотчин у детей боярских, или в заклад или в закуп или по душе взяли, и сколько в котором естя городе у которых детей у боярских вотчин купили, или в заклад или в закуп или по душе взяли, и сколько в которой вотчине сел и деревень и починков, и что в них дворов и людей и пашни в одном поле, а в дву потомуж, и что сена и лесу и всяких угодей. А впредь бы есте, без нашего ведома, однолично вотчин не купили и в заклад и в закуп и по душе не взяли ни у кого. А учнете без нашего ведома вотчины купити, или в заклад или в закуп или по душе имати, и мне у вас те вотчины велети отписывати на себя»{1393}. Из приведенного текста явствует, что никакой «общей законодательной меры», запрещающей описанные в грамоте земельные операции, на момент ее составления не было. В противном случае земли, приобретенные монастырем указанным в грамоте образом, государь отписал бы на себя. Но он этого не сделал, отнеся санкцию на будущее и объявив ее основанием выданную монастырю грамоту, а не «общую законодательную меру». Тон грамоты, вполне благожелательный по отношению к государеву богомольцу игумену Феодосию с братией, вместе с тем исполнен обоснованной тревоги, вызванной бесконтрольным оборотом вотчинных земель детей боярских, в чем, как явствует из грамоты, повинны обе стороны: и дети боярские, стремящиеся сорвать куш на продаже земель или по каким-то соображениям не Хотящие, чтобы их вотчины достались «ближайшему роду», и монастыри, намеренно предлагающие столь высокие цены на землю, что «мимо монастырей вотчин никому ни у кого купити не мочно». По-видимому, такого рода практика получила широкое распространение, и московское правительство не только не наладило контроль над ней, но даже не имело касательно ее конкретных сведений, необходимых для реальной оценки ситуации. Все это отнюдь не способствовало укреплению военной организации страны и требовало вмешательства со стороны государственной власти. Дело было начато с того, с чего и нужно было начать: со сбора информации о совершенных за последние два года земельных операциях детей боярских с монастырями, включая данные о каждом объекте сделки (селе, деревне, починке) с указанием количества дворов и людей, размеров пашни, количества сенных, лесных и прочих угодий, а также с установления наблюдения за этими операциями в будущем («а впредь бы есте без нашего ведома однолично вотчин не купили и в заклад и в закуп и по душе не имали ни у кого»). Вряд ли это замышлялось «в ущерб землевладельческим правам духовенства», как считал в свое время А. С. Павлов. Ибо требование вершить поземельные акты не «однолично», а с ведома представителей власти, затрагивало не только покупателей и получателей или монастыри, но также продавцов и дарителей — детей боярских. Поэтому с тем же успехом можно утверждать, что распоряжения, о которых идет речь, были приняты «в ущерб землевладельческим правам» детей боярских, коим вменено теперь в обязанность распоряжаться своими вотчинами только с уведомления властей. Однако, по нашему глубокому убеждению, рассматриваемая грамота не содержит данных, позволяющих заключить об ущербе землевладельческих прав духовенства, об их ущемлении или ограничении, предпринятых государством. Если и можно, исходя из нее, говорить о государственной политике в поземельном вопросе, то лишь в смысле упорядочения земельных сделок и пресечения всякого рода ухищрений на этой почве.