Грозная опричнина - Игорь Фроянов

Договоренность Ивана с Владимиром, достигнутая во время поездки государя по удельному княжеству в октябре 1563 года, была реализована 26 ноября, когда «царь и великий князь Иван Василиевичь всеа Русии менил со князем Володимером Ондреевичем землями: выменил у князя Вышегород на Петрове и с уезды да на Можайском уезде княжие волости, волость Олешню, волость Воскресеньскую, волость Петровскую; а променил государь князю Володимеру город Романов на Волге и с уездом, опричь Рыбные слободы и Пошехония»{1282}. Сам по себе обмен примечателен. После только что неопровержимо доказанных розыском «неисправлений» и «неправд» Владимира и Ефросиньи Старицких, в обстановке тяжелой войны с Польшей и Литвой, за которыми стоял, собственно, весь Запад, Иван IV компенсирует Владимиру Андреевичу взятые на себя в силу военной надобности старицкие земли, тогда как мог попросту их изъять и конфисковать, что было бы принято московским обществом как должное. Но царь поступил иначе, не желая, вероятно, чтобы его, совсем недавно перед лицом Освященного собора простившего старицких князей, заподозрили в мести. Он и здесь оказался на высоте православного самодержавства, управлявшего подданными посредством мира, любви и согласия, а потребуется и — грозы.

Итак, летом 1563 года Иван Грозный «сложил свой гнев и отдал вину» Ефросинье и Владимиру Старицким, творившим всякие «неисправления» и «неправды», нацеленные на то, чтобы «извести» царя и его детей, как он сам скажет позже. Но перед нами отнюдь не единственный случай прощения государем изменников незадолго до учреждения Опричнины. Иван простил М. В. Глинского, И. Д. Бельского, М. И. Воротынского, воевод, сдавших врагу Тарваст, и др. После этого странными, по меньшей мере, кажутся слова В. О. Ключевского, который так охарактеризовал Ивана Грозного, когда он прогнал своих прежних советников — Сильвестра и Адашева: «Иван остался опять один на один со своими злыми чувствами и страстями, не находя опоры, лишенный любви и преданности, он опять начал действовать коренными инстинктами своей души: ненавистью, мстительностью и недоверием»{1283}. В этих словах проглядывает не столько исторический портрет Ивана, сколько его художественный образ, порожденный творческой фантазией В. О. Ключевского, образ захватывающий, но далекий от реальности. Неубедительным представляется и утверждение С. Ф. Платонова, будто проведенный Грозным «неискусно и грубо» разрыв с Избранной Радой «превратился в глухую вражду» царя «с широкими кругами знати», будто «со стороны последней не было заметно ничего похожего на политическую оппозицию»{1284}. Ведь разрыв с Избранной Радой, осуществленный Грозным постепенно, осторожно и с большой выдержкой, был обусловлен ее борьбой против царского самодержавства и стремлением партии Сильвестра — Адашева реформировать государственно-политическую систему так, чтобы превратить самодержавную власть в некое подобие королевской власти Польско-Литовского государства. И едва ли следует противопоставлять царя Ивана «широким кругам знати», среди которой было немало приверженцев русского самодержавия, разделявших идеи Грозного о царской власти. Любопытным в этой связи представляется одна из грамот Боярской Думы начала 60-х гг. XVI века, направленная панам королевской Рады. В этом послании-грамоте развиваются мысли, под которыми, не колеблясь, мог подписаться Ивана Грозный. «Наши государи самодержцы, — писали бояре, — никем не посажены на своих государствах, но от всемощиа Божия десницы государи, так и ныне на своих государствах государи, а ваши государи посаженые государи; ино которые крепче, вотчинный ли государь, или посаженой государь, сами то разсудите»{1285}. Бояре говорили то, что В. О. Ключевский приписал одному Грозному.

«Он сам для себя стал святыней и в помыслах своих создал целое богословие политического самообожания в виде ученой теории своей царской власти. Тоном вдохновенного свыше и вместе с обычной тонкой иронией писал он во время переговоров о мире врагу своему Стефану Баторию, коля ему глаза его избирательной властью: «Мы сиренный Иоанн, царь и великий князь всея Руси по Божию изволению, а не многомятежному человеческому хотению»{1286}. Иван высказывал такие вещи, которые вращались в кругу политического, так сказать, истеблишмента той поры. Особенно примечательна формула, употребленная боярами в грамоте: «А государь наш волен своих холопей казнити и жаловати»{1287}. В данной формуле В. О. Ключевский видел яркое проявление сугубо индивидуального творчества царя Ивана. «Вся философия самодержавия у царя Ивана, — утверждал историк, — свелась к одному простому заключению: «Жаловать своих холопей мы вольны и казнить их вольны же». Для подобной формулы вовсе не требовалось такого напряжения мысли»{1288}. Не говоря о столь упрощенном и даже вульгаризированном подходе к «философии самодержавия у царя Ивана», заметим, что упомянутая формула являлась плодом творчества политического класса России середины XVI века в целом, независимо от положительного или отрицательного отношения к ней отдельных его представителей, в чьей борьбе и столкновениях формировалось русское самодержавство. Вернемся, впрочем, к прежней теме.

На последнем этапе существования Избранной Рады и особенно после ее падения сторонники Сильвестра и Адашева, терпя поражение, пустились, как мы знаем, в разные измены, перешедшие в многочисленные побеги из России, сопровождавшиеся нередко выдачей государственных тайн и секретов. Заметное распространение получило скрытое противодействие бояр и воевод войне с Литвой и Польшей, что, безусловно, играло на руку врагу. Всем этим они сами упорно толкали Ивана Грозного к чрезвычайным мерам. К тому же вела политика Избранной Рады по отношению к русской церкви и православной вере.

* * *

Наблюдение за церковной политикой московского правительства в конце XV — середине XVI века выявляет одну любопытную закономерность: ужесточение этой политики (особенно по части церковно-монастырского землевладения) в моменты, когда оживлялось еретическое движение на Руси, а к правительственной власти приходили или приобретали большое влияние на нее лица, либо принадлежащие к еретикам, либо покровительствующие им. Вспомним последний период правления Ивана III. Еретики Федор Курицын, Елена Волошанка, протопоп Алексей и другие представители еретической партии «жидовствующих», проникшей внутрь Кремля, оказались у кормила власти. Именно они, прикрываясь государственными интересами испомещения служилых людей, а на самом деле следуя своей ереси, отвергавшей монашество, побуждали Ивана III к ликвидации церковно-монастырского землевладения, находя себе при этом сторонников среди нестяжателей, так сказать, «первой волны», возглавляемых Нилом Сорским, который, будучи идеалистом, лишенным должного прагматического чутья, вряд ли осознавал, какое церковно-политическое, в конечном счете, государственное крушение подстерегает Русь при осуществлении его, безусловно, симпатичной (если судить абстрактно) теории на практике.

Следует далее заметить, что проблема земельного обеспечения служилых людей не являлась тогда и позже столь острой, как об этом нередко говорят наши историки, желая подвести под ограничительные и конфискационные меры правительства Ивана III идею исторической необходимости, чтобы лишний раз выставить православную церковь той поры в качестве реакционного учреждения, стоящего на страже своих богатств и препятствующего поступательному развитию Русского государства. К сожалению, об искусственности представлений о правительственном «земельном голоде» той поры можно судить преимущественно по косвенным данным, современным эпохе конца XV — середины XVI века и более поздним. Что касается последних, то на память приходят факты, связанные с разбором в октябре 1665 года князем Иваном Андреевичем Хованским и дьяком Аарионом Пашиным Новгородского Разряда, говоря новейшим языком, Северо-Западного военного округа. То был смотр служилых людей (дворян и детей боярских) всех пятин. В. М. Воробьев, внимательно изучавший это событие, обнаружил крайне любопытную вещь: из общего числа участвовавших в смотре служилых людей 38,4 % составляли беспоместные воины, состоящие на царском жаловании{1289}. Важно иметь в виду, что данное обстоятельство никоим образом не сказывалось на боеспособности русского войска. Логично предположить наличие беспоместных служилых людей и в первой половине XVI века. Так позволяют думать Писцовые книги, содержащие соответствующие сведения{1290}. Существование беспоместных в те времена нельзя, по нашему убеждению, рассматривать как свидетельство земельной скудости, ощущаемой русскими государями конца XV — середины XVI века. Не случайно, по-видимому, И. С. Пересветов, предлагая Ивану IV проект обустройства «воинников» (служилых людей), считает предпочтительным государево денежное жалование{1291}. Надо думать, Пересветов прибегал здесь не только к опыту фантасмагорического «Магмет-Салтана», но и к русской реальности середины XVI века, в которой обеспечение беспоместных служилых людей государевым денежным жалованием было достаточно распространенным явлением. И реформатор предлагал царю придать данному явлению всеобщий характер. Для этого имелись все необходимые условия. Но жизнь пошла по иной колее, в чем еще надлежит разобраться исследователям.