Ярость мщения - Дэвид Герролд

– Три спальни, кабинет, гостиная…

– Вполне достаточно. Хорошо, я согласна. У нас не хватает кроватей. Ты заберешь Алека, Холли и Томми к себе. Пусть пока живут по общему распорядку. Несколько дней не пытайся быть им ни братом, ни отцом, просто посмотри, что это значит – отвечать за них. Детям скажешь, что это временно. Попробуй это на вкус – путь к отступлению остается. Дети понимают, что такое «временно», и не привяжутся к тебе, пока им не скажут, что все устроилось. Во всяком случае, сильно не привяжутся. За неделю – максимум за две – сам поймешь, можешь ты стать родителем или нет. Не думаю, что это травмирует детей, а уж тебе точно больно не будет.

– Я не беру на себя никакой ответственности, правильно я понимаю?

– Ни малейшей. Но если решишь остаться, тогда уж ответственности будет с избытком. Тогда от тебя будут ожидать, что ты усыновишь и удочеришь их.

– Если я решу остаться?

– Джим, если ты решишь, что не можешь или не хочешь стать родителем, тебе нет смысла оставаться в Семье, согласен? Ведь ты знаешь наши цели. Мы ждали, когда ты притрешься к нам, – вот удобный случай. В противном случае отчаливай и освобождай место, договорились? Ты мне нравишься, но дело важнее.

Мне было больно это слышать. Некоторое время я смотрел на свои ботинки, которые не мешало почистить. А, ладно.

– Хорошо.

– Хочешь еще лимонаду?

– Угу, только мед приторный.

– Не размешивай.

– Би-Джей. – Да?

– Куда могут отослать Алека? Она задумчиво поцыкала зубом.

– Есть одно место для безнадежных детей. Для диких.

– Диких?

– Тех, что одичали, как Тарзан или Маугли. Только тем двоим повезло: за Тарзаном ухаживали обезьяны, а Маугли воспитали волки, – к тому же в сказках все кончается хорошо. В реальной же жизни дикие дети обделены, поэтому в них остается слишком мало от человека. Они – животные в человеческом облике. Их никогда не научить говорить, и они никогда не захотят учиться: окно для обучения в них закрыто. Они не могут ходить прямо – их тела утратили такую способность. И способность логически мыслить у них снижена. Они не доверяют людям; часто страдают серьезными нарушениями осанки, авитаминозами и так далее. Обычно они долго не живут. – Она снова поцыкала зубом. – Ну и конечно, среди них есть больные кататонией, аутизмом, сумасшедшие с устойчивыми нарушениями психики, находящиеся в шоке.

– Но их не запирают в сумасшедший дом?

– Нет, конечно, не запирают. – Ее голос прозвучал странно. – О них заботятся.

– Ну, слава Богу… – Тут до меня дошла странность ее тона. – Погоди, как о них заботятся? Даже у нас не хватает рук…

– О них заботятся, Джим. – Она сделала паузу и продолжала более тихим голосом: – Помнишь, как в Сан-Диего и Лос-Анджелесе закрыли зоопарки и заказники?

– Да, не хватало обслуги, но…

– Что тогда сделали со львами?

– Усыпили; не было другого выхода…

– Правильно. Потому что за ними некому было ухаживать, и зверям пришлось бы заботиться самим о себе. – Би-Джей поставила стакан на стол, поднялась и убрала остатки лимонада в маленький холодильник. – Более гуманного выхода они не придумали, – пробормотала она. – Сволочи.

Леди с Мадагаскара, очень дама чудная,На нос сумку надевала, зачем, я не знаю.И, кажись, бутылку вискиПрятала под сиськой.Впрочем, стойте здесь, я сбегаю узнаю.

33 ТЕМНЫЕ МЕСТА

Дети – единственное меньшинство, которое вырастает в своих собственных угнетателей.

Соломон Краткий.

Холли упала и ободрала себе коленку. Она сдержала слезы, изо всех сил стараясь не разреветься, и быстро вскочила на ноги, как будто ничего не случилось. Меня она не заметила, утерла нос и пошла дальше, слегка прихрамывая.

– Эй, хромоножка, – позвал я.

Девочка удивленно повернулась. Она и не подозревала, что я здесь.

– С тобой все в порядке? – Угу. Холли убрала волосы, падавшие на глаза. На лице ее застыло выражение, какое бывает у детей, остановленных взрослыми и ждущих, когда их отпустят заниматься дальше ребячьими делами.

– О-о! – протянул я. – У Би-Джей осталось малиновое мороженое, и я подумал: не предложить ли тебе полакомиться им вместе со мной?

Она отрицательно мотнула головой. В глазах застыли слезы. Я видел, как хочется девочке расплакаться или, по крайней мере, прижаться к кому-нибудь, но она была слишком гордой, чтобы признаться в этом.

Положив мотыгу – я окучивал помидоры, – я присел перед ней на корточки.

– Что случилось, малышка?

– Ничего.

– Ты меня обнимешь? Она снова мотнула головой.

– Ладно. – Иногда лучше всего ничего не предпринимать. – Ты мне не поможешь?

Она шмыгнула носом и кивнула.

– Отлично. Пойди и возьми такую же мотыгу. – Я поднял и показал ей свою.

– А где они лежат?

– Вон в том сарае. Холли повернулась. – А…

– Пойди и возьми. Она колебалась.

– Ну, иди.

Девочка хотела что-то сказать, но лишь покачала головой.

– Что с тобой? – спросил я.

Она промолчала и нехотя потащилась к сараю; по мере приближения к нему она шла все медленнее и медленнее и перед открытой дверью остановилась, глядя внутрь. Даже издали было заметно, как она дрожит, – В чем дело?

– Там темно! – сказала она.

По тому, как она это сказала, я понял, что для нее это было больше чем просто темнота.

Во мне нарастало раздражение. Хотелось прикрикнуть на нее, но я вовремя остановился. Что-то здесь не так.

– Холли!

Она не слышала меня, стояла и не отрываясь смотрела внутрь, как загипнотизированная птичка. Какую змею она там видела?

– Холли!

Ее начало трясти.

Сработали мои армейские рефлексы: я пригнулся и бросился вперед, но не прямо, а забирая в сторону и держа на всякий случай наготове мотыгу.

В сарае никого не оказалось. Я не знал, радоваться мне или расстраиваться.

Я повернулся к Холли. Она почти что впала в кататонию. Отшвырнув в сторону мотыгу, я упал перед ней на колени и схватил за плечи – она одеревенела.

– Холли? Никакого ответа.

– Что за?..

Я обнял ее, крепко прижав к груди, поднял и понес прочь от сарая, за дом, чтобы она вообще его не видела. Однако девочка по-прежнему не расслаблялась.

– Успокойся, Холли, все уже хорошо. Джим с тобой. – Я присел на каменный заборчик, отделявший заасфальтированный внутренний дворик. Посадив ее на колени и обхватив покрепче, я успокаивал ее как умел: – Все хорошо, миленькая, все хорошо. Большой Джим с тобой. Все в порядке.

Она что-то пробормотала.

– Что ты говоришь?

– Простите, – всхлипывала она. – Пожалуйста, не бейте меня.

– Что? Я и не собираюсь.

– Я больше не буду. Честное слово.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});