Том 2. Горох в стенку. Остров Эрендорф - Валентин Катаев

Истинно германскими собаками следует считать, согласно профессору Гильцгеймеру, датских догов (любимых собак Бисмарка) и жесткошерстных фокстерьеров, вошедших ныне в моду под названием «Рик» и «Рек».

Надо полагать, что вскоре все собаки неарийского происхождения будут вырваны с корнем и счастливая Германия поднимется на новую ступень национального процветания.

Но, разумеется, одними собаками дело не ограничится. Уж если вырывать, так вырывать! С корнем так с корнем!

И мы не сомневаемся, что на днях берлинцы будут свидетелями следующего величественного зрелища.

Прелестный летний день. Берлинский зоологический сад. По тенистой аллее солидно движется авторитетная комиссия по немедленному изъятию и ликвидации всех животных неарийского происхождения.

Впереди идет профессор Гильцгеймер. Вид у него строгий, но справедливый. Могучие морщины украшают его великолепный лоб мыслителя и гуманиста. Лоб Гауптмана с легкой примесью Геринга.

За профессором следует ассистент, а за ассистентом — бравый отряд штурмовиков.

Авторитетная комиссия деловито переходит от клетки к клетке.

Профессор не любит долго размусоливать. Его решения быстры, почти молниеносны. Сразу видно, что почтенный профессор в деле определения арийства и неарийства съел собаку. Разумеется, собаку арийского происхождения, по меньшей мере датского дога.

— Следующий! — браво восклицает профессор.

— Слон! — так же браво отвечает ассистент.

— Вырвать с корнем!

— Почему-с?

— Потому, что еврей.

— Слон — еврей?

— Еврей. Не видите — нос крючком. С корнем!

— Слушаюсь.

— Следующий!

— Страус.

— С корнем!

— Слушаюсь.

— Дальше!

— Лев.

— С корнем!

— Но простите… Они-с, так сказать, в некотором роде царь зверей…

— Вас не спрашивают! Не видите — курчавый. Еврей. С корнем! Дальше!

— Соболь-с.

— С корнем!

— Соболя с корнем?

— С корнем. Еврейская фамилия. Дальше.

— Очковая змея.

— С корнем!

— Почему?

— Потому, что это не очки. Это пенсне. Акушерка. Я ее знаю. С корнем!

— Слушаюсь.

— Дальше!

— Дальше аквариум, господин профессор.

— Сыпьте. Что это?

— Селедка!

— Сами понимаете. Еврейка. С корнем. Дальше.

— Кит.

— С корнем!

— Еврей, что ли?

— Кит не еврей, но три дня скрывал в своем чреве еврея без прописки. С корнем!

— Слушаюсь.

Через два часа все было кончено. В Берлинском зоологическом саду не осталось ни одного животного. Профессор обвел сверкающими глазами пустые клетки и с удовлетворением спросил:

— Все?

— Все.

— Отлично. А это?

Профессор наклонился к одному из бравых штурмовиков и, надев очки, стал внимательно всматриваться в какую-то точку на его воротничке.

— А это что?

— Это клоп-с… Прикажете вырвать с корнем?

Профессор побагровел.

— Вы, кажется, забываете, — воскликнул он патетическим голосом, — что в жилах этого благородного животного течет чисто арийская кровь! Оставить. Посадить в лучшей клетке. Поить. Кормить. Одевать. Обувать. На казенный счет. Мы должны поощрять всех, в ком течет чисто арийская кровь.

Ура!

1934

Краски Геббельса*

Фашистский журналист Людвиг Хамке вошел в кабинет министра пропаганды Геббельса и робко остановился у двери. Геббельс посмотрел на него глазами удава и хрипло спросил:

— Ну? Принес?

Людвиг Хамке суетливо поклонился:

— Так точно. Принес.

— Давай сюда.

Людвиг Хамке подошел на цыпочках и положил на стол рукопись. Геббельс покосился на Хамке и брезгливо потянул к себе исписанные листки.

— Ну-с, посмотрим, что ты там нацарапал, Хамке! Небось опять такая же ерунда, как и вчера? Смотри у меня, Хамке! Я не посмотрю на то, что ты ариец.

— Никак нет, — прошептал Хамке, бледнея. — Как можно-с? Останетесь довольны-с. Все в лучшем виде изобразил. Не жалея, можно сказать, красок.

— Плевал я на твои краски! Мне важны не краски, а факты. Факты есть?

— Так точно-с.

— А где брал?

— Известно где… сам, — скромно потупился Хамке. — Собственноручно, так сказать… Плод, так сказать, личного вдохновения. Я, можно сказать, работаю для фашистской пропаганды, не жалея пальцев. Смотрите, какие у меня стали пальцы. Были как сосиски, а стали тоньше макарон. Высасываю, высасываю. Этак никаких пальцев не хватит.

— Ну и дурак. Если пальцев не хватает, с потолка бери.

— Помилте… Какой же у меня потолок? Я с него уже второй год все беру и беру… Уж почти никакого потолка и не осталось… Так только, одна видимость, а не потолок.

— Ну, хватит. Некогда мне с тобой тут разводить теорию брехни. Посмотрим, что ты тут навысасывал…

Геббельс углубился в рукопись Хамке, и вдруг глаза его налились кровью.

— Ба-а-лван! — закричал он. — Разве так пишут?

— А что?

— А вот то, смотри, что ты пишешь. Ты пишешь: «Германское информбюро сообщает, что во время боев на южном участке Восточного фронта германские пехотинцы натолкнулись на огонь советских пулеметчиков, прикованных к своим пулеметам». Это что такое?

— Это… брехня.

— Я сам знаю, что брехня. Но какая брехня? Бездарная брехня. Старая брехня. А нам нужна брехня вдохновенная, сенсационная, новая брехня. Бери карандаш, я тебе сейчас продиктую. Пиши: «Натолкнулись на огонь зарытых в земле большевистских пулеметчиков. Советские солдаты стояли в вырытых ямах, заваленные землей до плеч. Свободны были только руки, чтобы стрелять. Некоторые из взятых в плен, отрытые германскими солдатами, сообщили, что их принуждали выкапывать в земле ямы и затем прыгать в них, а коммунисты собственными руками утрамбовывали вокруг них землю». Точка. Все. Понятно?

— Вы — гений! — воскликнул Хамке.

— Ну уж и гений, — скромно улыбнулся Геббельс. — Просто небольшой уголовный стаж, отсутствие совести и присутствие нахальства. Главное, Хамке, как надо врать? Врать надо самозабвенно, вдохновенно, беспардонно. И — побольше фактов, побольше конкретности. Дураков еще на свете много. На то вся ставка. Ну что у тебя там дальше?..

И Геббельс углубился в рукопись.

Через час фашистский журналист Людвиг Хамке выходил из кабинета Геббельса, держа в руках листки выправленной «информации». Его глаза сияли и губы шептали подобострастно:

— Н-да-с… Геббельс… Вот это да! Вот это врет! И откуда только такой талант у человека? Уму непостижимо!

1941

Дурные сны*

Швейцарская газета «Националь цейтунг» сообщает, что германские власти запретили редакторам газет и журналов при оценке войны на Востоке делать какие-либо исторические сравнения. Категорически запрещено сравнивать в какой бы то ни было связи эту войну с походом Наполеона на Россию. Вместе с тем администрации театров предложено снять с репертуара спектакли, в которых фигурирует Наполеон.

Что ж, картина вполне ясная. В медицине это называется мания преследования. Нетрудно себе представить Гитлера в роли сумасшедшего.

Спит Гитлер плохо. Просыпается желтый, опухший, со вкусом жеваной резины во рту. Просыпается и нервно звонит:

— Позвать Геббельса!

Входит Геббельс:

— Изволили звать?

— Изволил.

— Что прикажете?

— Ты что ж это себе позволяешь, любезнейший? — строго говорит Гитлер.

— В каком смысле? — робко спрашивает Геббельс.

— А вот я тебе сейчас скажу, в каком. Ты у меня кто?

— Министр пропаганды-с.

— Гм… Какой же ты министр пропаганды, когда у тебя даже снов порядочных нету?!

— Снов?

— Ну да, снов. Опять мне всю ночь мерзкие сны показывали.

— То есть в каком, так сказать, смысле?

— А в таком самом! Опять мне всю ночь Наполеон снился, будь он трижды проклят. Что ж это такое, любезнейший? Если у тебя самому фюреру такие паскудные сны снятся, то можно себе представить, какая дрянь снится каждую ночь обыкновенному рядовому немцу.

— Помилуйте! Но при чем же здесь я?

— Тебе подчиняются все зрелища?

— Подчиняются.

— А сон, по-твоему, что такое?

— Не могу знать.

— Ну и дурак! Сон видят?

— Так точно! Видят.

— Раз сон видят, — значит, он зрелище?

— Так точно. Зрелище.

— Ну вот и выходит, что ты не можешь для своего фюрера даже зрелище приличное организовать. Тьфу!

— Виноват.

— То-то! «Виноват». Смотри у меня. Еще один раз увижу во сне Наполеона — шлепну на месте. Будешь у меня знать. И вообще что это за безобразие: всюду, куда ни посмотришь, исторические параллели. Пошел вчера в театр, думал малость развлечься, — и что же идет в театре?