Том 2. Горох в стенку. Остров Эрендорф - Валентин Катаев

— А что-о? — побледнел Геббельс.

— А то самое. Пьеска.

— Так точно… Очень веселое произведение-с…

— Веселое? А кто там участвует? Наполеон там участвует. Понимаешь?

— Н… никак нет.

— Не понимаешь? Я тебе говорю немецким языком! На-по-ле-он. Разве это допустимо? Немецкий зритель видит на сцене Наполеона, и ему в голову лезут всякие вредные мысли: дескать, поход на Россию, разгром, бегство… Некрасиво!

— Так точно. Немедленно прикажу снять с репертуара.

— Давно пора. А автора расстреляй!

— Он уже умер.

— Жалко. А наука проходит по твоему министерству?

— Так точно. По моему-с. А что?

— Так что же ты, сук-кин сын, позволяешь у себя в учебниках писать?

— А что-с?

— Смотри, негодяй!

Гитлер открыл хрестоматию:

— Видишь?

— Где-с?

— А здесь. Читай: что написано?

— Написано: «Четыре времени года: весна, лето, осень и зима».

— Зима? — подозрительно посмотрел Гитлер на Геббельса.

— Так точно-с… зима… А что, разве…

— Идиот! Немецкий мальчик посмотрит в хрестоматию, увидит слово «зима», и ему в голову полезут всякие вредные мысли: дескать, Наполеон, поход в Россию, поражение и так далее… некрасиво! Так?

— Так точно.

— Прикажи выбросить.

— Кого-с?

— Зиму. Пусть пишут не «четыре времени года», а «три времени года». Благонадежным немцам совершенно достаточно трех времен года: весна, лето и осень. Просто, но мило. А зима — совершенно лишнее. Убрать!

— Слушаюсь.

— Ступай. Да, подожди. И еще, это самое… Распорядись, чтобы сны немецкому населению показывали более приятные. А то все убитые да убитые… три миллиона убитых. Некрасиво! Это может навести немецкое население на дурные мысли… А я этого терпеть не могу.

— Слушаюсь.

Оставшись один, Гитлер на цыпочках подкрался к книжному шкафу, достал том энциклопедического словаря на букву «Н», нашел статью «Наполеон», вырвал ее и с наслаждением бросил в камин. Глаза его дико блуждали.

1941

Зеркало, или Новогодние гадания в новой имперской канцелярии*

Над Берлином стояла страшная, непроглядная новогодняя ночь. С Восточного фронта дул ледяной ветер. Старый, 1941 год, положив в свой мешок шесть миллионов убитых, раненых и пленных немцев, собирался в путь.

Стрелка часов показывала без четверти двенадцать. Гитлер бегал по своему кабинету в новой имперской канцелярии и нервно размахивал руками.

— Под Ленинградом бьют, — бормотал он, — под Москвой бьют, под Волоколамском бьют, под Калинином бьют, под Ростовом бьют, под Можайском бьют… Доннер-веттер!.. Адъютант!

Вошел адъютант.

Гитлер остановился перед ним в позе Наполеона и отрывисто бросил:

— Где не бьют?

— Не могу знать.

— Болван!

— Слушаюсь.

— Ступай!

— Так точно.

Гитлер поерошил волосы, вытер со лба холодный пот и снова забегал по кабинету.

— Под Тулой двадцать тысяч, — нервно забормотал он, — под Калинином восемьдесят тысяч!.. Доннер-веттер!.. Адъютант!

Вошел адъютант.

— Гадать!

— Чего-с!

— Я говорю: желаю гадать. Я верю в свою звезду. Я должен написать своим непобедимым войскам новогодний приказ. Я должен приоткрыть своему народу завесу будущего. Понятно?

— Так точно!

— Приготовить все для новогоднего гадания. Желаю гадать, как древний грек: по внутренностям животных. Принести молодого теленка и вспороть ему живот. Ну?

— Никак нет.

— Чего никак нет?

— Теленка никак нет.

— Что? В Берлине нет теленка?

— Так точно. Помилуйте! Где же его взять, теленка?

— Болван! Тогда волоки сюда быка, корову, свинью, барана… Ну? Чего ж ты стоишь с глупой улыбкой? Нету, что ли?

— Так точно. Нету.

— Гм… Может быть, козы есть?

— И коз нету.

— Так. Неприятно. Ну, в таком случае я буду гадать на чем-нибудь другом. Буду гадать не как древний грек, а как древний славянин. Черт с ним! Не важно. Тащи сюда курицу и зерно. Будем кормить курицу счетным зерном.

— Помилуйте! Вашсиясь… — плаксиво сказал адъютант. — Откуда же у нас куры? Откуда же у нас зерно? Ни одной курицы, ни одного зернышка!

— А Украина?

— Все потребили.

— Кто потребил?

— Доблестная германская армия.

— Негодяи! Только и знают, что жрать да жрать! Не напасешься… Скверно. Ну, ничего не поделаешь, в таком случае не буду гадать, как древний славянин, а лучше буду гадать, как древний француз: на кофейной гуще. Давай сюда кофейную гущу. Ну? Чего ж ты стоишь? Гущи нет, что ли?

— Так точно. То есть никак нет. Гуща есть, только кофею нет.

— Дурак!

— Слушаюсь.

— Совершенно нет кофею?

— Ни зернышка.

— Так-с! Печально. Ну, да ничего не поделаешь. В таком случае не буду гадать, как древний француз, а буду лучше гадать, как древний… как древний… Уж и не знаю, что и придумать… Не знаешь, как еще можно гадать?

— Можно еще гадать на картах, — робко сказал адъютант.

Лицо Гитлера побагровело.

— На картах?! — закричал он. — На каких картах? Может быть, на топографических? На военных? Мерси. Я уже гадал. Пошел вон, мерзавец!

— Слушаюсь.

— Постой! А на чем еще можно гадать?

— Не могу знать.

— А ты подумай.

Адъютант наморщил лоб и стал думать. Думал долго-Наконец нерешительно переступил с ноги на ногу.

— Можно еще гадать… Только не знаю, стоит ли…

— Говори!

— Можно еще гадать на зеркале.

— На зеркале? Очень хорошо. Зеркало. Мне это даже нравится. В этом есть что-то древнеарийское.

— Только… не советую… Потому что зеркало, оно… Как бы это сказать…

— Молчать! Неси сюда зеркало. Приказываю!

Через минуту на столе Гитлера стояло зеркало. По бокам его горели две свечи. Стрелки часов показывали без одной минуты двенадцать. Гитлер сел к столу и осторожно заглянул в зеркало. И в следующую секунду раздался его отчаянный, душераздирающий вопль.

Адъютант бросился к Гитлеру. Фюрер лежал в глубоком обмороке. Адъютант осторожно потер ему уши. Гитлер открыл глаза и простонал:

— Доннер-веттер! Мерзавец! Я тебя просил принести зеркало, а ты мне подсунул какую-то отвратительную, сумасшедшую рожу. Убери сейчас же!..

Над Берлином стояла страшная, непроглядная новогодняя ночь. С Восточного фронта дул ледяной ветер. Часы пробили двенадцать. Дверь новой имперской канцелярии отворилась. На пороге гитлеровского кабинета стоял малютка — новый, 1942 год. Он держал под мышкой большой гроб.

Мороз, как говорится в таких случаях, крепчал.

1942

Некролог*

Преступный мир понес невознаградимую утрату. Мировую шпану постигло тяжкое горе. Ушел величайший жулик двадцатого века, негодяй, душегуб и предатель, основоположник итальянского фашизма, верный ученик и последователь Иуды Искариотского, друг и соратник Адольфа Гитлера, мастер провокаций и прогрессивный паралитик Бенито Муссолини.

За двадцать один год своего владычества в Италии Беня покрыл себя неувядаемой славой. Вся многовековая история мировых неудачников бледнеет перед камуфлетами и крахами, постигшими Беню на сравнительно небольшом отрезке времени. Задумав возродить великую Римскую империю, Беня стал энергично прививать себе манеры древнего римлянина: подымал для приветствия руку, брился мечом, время от времени произносил речи с балкона венецианского дворца в Риме.

Однако, не обладая особым политическим тактом и твердыми познаниями в географии и истории, пылкий Бенито впал в роковую ошибку. Черты древнего римлянина привить-то он себе привил, но впопыхах эти черты оказались чертами римлянина времени упадка. С этой роковой минуты все и покатилось.

Пользуясь общим замешательством, Беня нахватал себе колоний: Абиссинию, Триполитанию, Ливию, Албанию. Он уже подумывал о Египте, Тунисе и Алжире. Но тут вступили в свои права черты упадка. В Абиссинии Беня жестоко засыпался, и его крепко поколотили. Поколотили Беню также и в Египте, Ливии, Триполитании, Тунисе, Алжире. И очень крепко попало ему в России, куда его берсальеры, по милости Адольфа Гитлера, попали и пропали…

Покойник обладал нежным, лирическим характером: во время своего пребывания у власти он нахапал у итальянского народа не один десяток миллионов лир, что и дало повод благодарным итальянцам сложить в честь дучо прелестную канцонетту, которая начиналась так:

Мы стараньями БениткиВсе ограблены до нитки.

Для поправления пошатнувшихся делишек Беня поступил в услужение к Адольфу Гитлеру. Но служба у Адьки не дала Бене никакого удовлетворения. Работать приходилось на своих харчах, и зачастую бедный Бенчик принужден был подставлять свою морду под удары, предназначенные его хозяину. Так, например, на Волге Беня потерял все легионы своих древнеримских макаронщиков, после чего, обращаясь к Адьке и не будучи слишком силен в истории, воскликнул: