Фомка-разбойник (cборник) - Виталий Бианки

Иртыш. – Грандманжа. – Астраханские ловцы. – Самарово. – Волнующая встреча. – Буря. – Малый Атлым и Большой Атлым. – Ружья начинают стрелять сами. – Джигетай и кулан.

Иртыш суров, угрюм. За Тобольском быстро снижается берег, густые таловые джунгли подходят к самой воде. Цвета ржавого железа, вода холодная и неживая, как желатин.

Никто уже не шутит на пароходе. И не поют.

Куличье царство.

С берега на берег перелетают маленькие перевозчики, черныши, фифишки. Кричат травники, мелькают пестрые кулики-сороки. То тут, то там поднимаются с воды утки.

Валентин хватает меня за рукав.

– Гляди, гляди: сейчас разрежет!

Перед самым носом парохода бежит по воде черная с белым на крыльях утка. Она машет крыльями, как руками, улепетывает изо всех сил.

– Раскрошит! – волнуется Валентин. – Будь я гад, раскрошит колесом!

– Уйдет как хочет.

– Не видишь: она же летать еще не умеет!

– Давай на спор? На две грандманжи?

– Смешно прямо!.. Ну, давай. Ставь четыре чая.

– Пошла!

Как раз в эту минуту утка исчезла в воде – и сейчас же широкий нос парохода скрывает от нас то место на воде, где только что была птица.

– Готово! – говорит Валентин. – Тащи чай.

– Идем-ка на левый борт.

Только мы подошли к перилам, черная головка выскочила из воды недалеко от борта.

– Видал?

Но уж головка опять исчезла.

– Обождать! – говорит Валентин. – Еще ничего не доказано. Проходит минута. Черная утка внезапно появляется на гребне поднятой пароходом волны, поворачивает к нам голову и спокойно плывет к берегу.

– Черт!.. Твои две грандманжи!

Я предпочел не объяснять ему, что играл наверняка. Хохлатая чернеть – великолепный пловец и ныряльщик. Она могла взлететь, но предпочла уйти под водой.

Я просто сказал:

– Тащи-ка обед!

На «Москве» есть буфет. Мы распределили между собой обязанности: Валентин должен заботиться о чае, таскать кипяток, а я – обед и ужин.

В средней части парохода, против машинного отделения, каютки с надписями: «Кухня», «Посудная», «Буфет», «Гранд-манжа».

У грандманжи надо стать в хвост – тут всегда очередь – и получить обед, а вечером ужин.

Сегодня этим делом вместо меня придется заняться Валентину.

* * *

Через сутки останавливаемся в Демьян-ском.

Глинистый берег, березовые рощицы.

Где-то дальше по реке Демьянке год назад выпустили американских крыс – ондатр. Они уже расплодились, разбрелись по всей округе. Скоро будет новый промысел у демьянских охотников.

* * *

Валентин пишет этюд в каюте. В открытое окно просовывается голова, другая, третья, четвертая…

– Отходи, ребята, – сердится Валентин. – Свет закрыли.

Отстраняются, но скоро опять заглядывают.

Молодые все парни, обветренные лица, рубахи на груди открыты. Их встречаешь на всем пароходе – внизу, наверху, во всех классах. Так табунком и ходят.

Разглядывают этюд.

– Наверху – это форма облаков, – говорит один.

– Правильно нарисовал: облака сейчас перистые и кучевые, – замечает другой.

Мы разговорились. Парни оказались из Астрахани.

– Как вас сюда закинуло?

– Артель мы, ловцы. В Москве контракт подписали: три месяца рыбу ловить за Обдорском. Рыбы, вишь, у них тут полно, а взяться настояще не умеют. Ловят, как при царе Горохе ловили. А мы, вишь, сызмальства по красной рыбе, у нас культура по этой части, лучшие ловцы в СССР считаемся. В артели семеро нас из одной деревни. Старшой – татарин. Хороший мужик, мы его – в случае чего – не выдадим, не бросим. Нас ведь как: где – пожалуйте! пожалуйте! – а где и на кулачки встречают, пострели их зараза. Наших тут много работает, на Обе. Уж не первый год. Рыбницы завели моторные, плавучие садки живорыбные, сбрую всю рыболовную – все по-нашему.

Татарских селений больше нет: мы уже в Земле Югорской – в стране вогулов и остяков. Но не видно и юрт туземцев. Ни одного человека на берегу, ни лодочки на реке.

Принялся ветер, вода почернела. Берег пошел скалами, на скалах – тайга. Мощные кедры над ней покачивают большими головами.

Под скалами на узкой полосе берега – поселок. Уходит вглубь, в падь Самарово[32].

Где я? Что напомнил этот дикий пейзаж?

Ах, да: картина из рассказов Джека Лондона – Клондайк.

Те же безжалостные скалы, черный лес, свирепая река. Край, где нет места неясному выкормышу городов. И люди тут простые, крепкие, как сутунки. Их инструменты – топор да ружье.

Пристань.

Битва у сходней. Волосатые, с громадными узлами, с коваными сундуками за спиной. Прут как на приступ: посадка. В толпе нет ни одного туземца.

Русские – переселенцы.

За пристанью – мокрый луг, огромные круглые стога на низких срубах. Формой напоминают жилища африканских негров. Какие-то люди подходят, сгибаются, лезут под стог, в низенькие двери срубов.

Неужели живут там?

Посадка окончена, движение прекратилось. Я схожу по пустым сходням, опускаю письма в ящик на пристани.

На ящике бумажка:

«Следующая выемка – в четверг».

Узнаю, какой сегодня день. Воскресенье.

«Москва» дает свисток.

Пристань, стога, дома плывут назад.

Никто не машет платком.

«Москва» потянула за собой громадную баржу.

* * *

Ветер ревет. Идем вдоль скалистого черного берега. Сумерки.

Через час из всех кают выползают пассажиры, зябко кутаются кто во что. Все возбуждены. Все скучиваются на спардеке. Чувствуется близость какого-то события.

Ветер ревет. Чернеет вода. Сумерки сгущаются.

Сейчас, вот сейчас… То, что должно совершиться, кажется необычайным, почти страшным. Будет встреча. И она неизбежна.

Сейчас Иртыш сольется с одной из величайших рек мира – с Обью.

Могучая, темная, широкая вода. Прямо из воды поднимаются кучи деревьев. Голые островки. Протоки.

Пролетает стадо диких гусей, потом еще, потом один гусь медленно перерезает путь корабля и тяжело, задом оседает на воду.

Идем прямо в берег. В темной тайге светлеют обнаженные скалы. За Северной горой – так называется берег впереди – разрывает облака холодная заря луны.

Под Северной горой – Обь. Рукава рек спутались среди островов. Железная грудь парохода врезается в великую реку. В чёрной воде крутятся пенные змеи.

Справа впереди чуть мелькает на воде огонек: мигалка, фонарь на буйке.

Оставляем его справа. Мы – под черным высоким берегом. Мы – в бурной Оби.

Тут все – одна неразделенная стихия, хаос: вода, камень, небо, тайга. Все одинаково ощутимо – твердо, жестко, грубо. Все перемешано, нагромождено, как на складе железного лома.

Искры летят из трубы парохода, обгоняют его, красно-золотыми тонкими стрелками вонзаются в воду – и пропадают. Таким крошечным, игрушечным кажется пароход.

Ловец молодой из Астрахани, тоскуя, говорит:

– Нам, вишь, ни к чему это. Нам море здешнее поглядеть. Море и у нас опасное, каждый год в нем ловцы устраиваются.

А тут, говорят, еще, вишь, круче, пострели его в единый час.

Зевает.

– Спать пойду.

Темно: уж не различишь на берегу деревьев.

Идём и мы с Валентином в каюту.

В каюте светло, тепло. Сажусь за дневник.

Валентин спит.

Тушу свет.

Качает.

* * *

Качает, как в гамаке. Только отчего же от головы к ногам, от ног к голове? За дверьми в коридоре – дробный топот шагов. Топот по крыше. Гулкие удары в борт. Хриплые крики.

Тревога.

Быстро нащупываю выключатель. Свет.

Каюту валяет с боку на бок. Бортовая качка.

Ветер ревет.

Бужу Валентина. Выходим в коридор. Мимо шмыгнула официантка Маруся. Руками на ходу зажала рот, качнулась вперед всем телом, вся зеленая – и юркнула в свою каюту.

Из всех дверей высовываются белые, испуганные лица. Какая-то женщина дрожащими руками завязывает на животе пробковый пояс.

– Да помогите же!

Придерживаемся за качающиеся стены, проходим на палубу.

Темь. Буря. В черном небе – неожиданные звезды.

Обдает паром с борта.

Перед носом парохода вода бурлит, кипит, плюется.

Мы – на якоре. Но якорь тащится по дну. Ветер напирает. Нас тащит вбок – прямо на высокий черный берег – на Северную гору. С другого бока к носу парохода наползает огромная баржа.

Белое лезвие прожектора беспокойно, бестолково рассекает тьму по всем направлениям. Гибель кажется неотвратимой: еще немного – баржа тысячепудовым тараном двинет в пароход, и волны выкинут на берег только щепки.

Молодые ловцы всей артелью у перил.

Разглядывают ползущее на нас темное чудовище – баржу. Обмениваются спокойными словами.

– Гожохонько! Двинет – расшибет ведь.

– А то нет? Погода, вишь, разом сбоку зашла. Очень просто, что и на берег посадит.

Надсадно кричит что-то в рупор командир.

Кажется – с неба: он на мостике.

Громыхает, скрипит, гремит железо.

– Вишь, якорь выхаживают.