Три заповеди Люцифера - Александр Овчаренко

— Василий Иванович! Что ты меня за Советскую власть агитируешь? Я и так со всеми потрохами на твоей, точней, на нашей стороне. Ты меня сегодня для какой надобности позвал?

Мостовой молча допил чай, немного помолчал, недовольно поджав губы: он не любил, когда его перебивали. Потом, глядя на дно фарфоровой чашки, подчёркнуто ровным тоном сказал: «Подчистить бы надо… Так сказать, для порядка, а новых людей привлекать не хотелось бы. Сам понимаешь, мы накануне грандиозных политических свершений, так что рисковать не имеем права. Вот я и подумал, может быть, ты тряхнёшь стариной? Прикрытие у тебя надёжное. Разве придёт кому-то на ум заподозрить персонального пенсионера, орденоносца, бывшего члена ЦК партии, в банальной уголовщине.

— А если заподозрят? Для нынешних ищеек, сам знаешь, наши регалии и звания — не авторитет. Возьмут за цугундер, да и потащат, как простого гопника [32] в каталажку!

— Да ты, никак, боишься? А я о тебе был совсем другого мнения. Думал, что ты, Климент, человек старой партийной закалки.

— Да не боюсь я! Это так, мысли вслух.

— Выше голову, товарищ! — усмехнулся Сталинский сокол. — Не успеют чернила высохнуть на пере следователя, как власть поменяется и ты выйдешь из милицейских застенков, но не как простой уголовник, а как узник совести, которого прежняя власть пыталась сгноить в казематах.

— Ну разве что так! — согласился Калмыков. — Давай координаты «объекта».

— Здесь всё, — коротко пояснил Мостовой и протянул конверт из плотной серой бумаги. Бывший чекист привычным жестом извлёк из конверта фотографию «объекта». На Калмыкова с чёрно-белого фото миндалевидными глазами смотрел коротко стриженый молодой Варан.

* * *

… — Считайте, что я уже внутри! — криво усмехнувшись, произнёс Варан и взялся рукой за дверцу.

Как и ожидал Калмыков, силуэт головы жертвы появился на фоне ночного неба, и он уверенно нажал курок наградного «ТТ». Годы, проведённые в министерских кабинетах, не повлияли на выучку старого солдата: рука была тверда и глаз по-прежнему зорок, вот только реакция немного запоздала. В тот самый момент, когда ударник пробил на торце патрона капсюль, Климент Михайлович понял, что его переиграли. Вопреки ожиданиям Калмыкова, жертва умирать не хотела, поэтому за мгновенье до того, как выпущенная пуля должна была войти в голову, дверца автомобиля неожиданно резко захлопнулась и горячий кусочек свинца звучно чмокнул в пуленепробиваемое стекло.

«Всё! — мелькнуло в сознании старого чекиста. — Сейчас он откроет дверцу и последует ответный выстрел».

Он ещё не успел оценить ситуацию до конца, когда сработала выработанная на тренировках привычка: не глядя, он рванул ручку дверцы на себя, и, сгруппировавшись, вывалился из машины. Прокатившись по опавшей листве с десяток метров, Калмыков замер. Ему хорошо был виден лимузин с включёнными кроваво-красными габаритами, но высокой фигуры незнакомца, которого он должен был «зачистить», нигде видно не было. Пролежав так минут пять он осторожно приподнялся, и, стараясь не шуметь, медленно направился к машине.

«Пора уносить ноги! — решил Климент Михайлович. — Глупо носиться сейчас с пистолетом по ночному парку: во-первых в темноте его не найдёшь, а во-вторых — это довольно опасно! Чёрт его знает, может, он с испугу дал дёру, где его теперь искать?»

С этой мыслью он бесшумно открыл дверцу автомобиля и уже собирался сесть, как чьи-то сильные руки рывком втянули его в салон. Это был он — молодой человек с чёрно-белой фотографии, вручённой ему сутки назад Мостовым. Правда, сейчас «объект» выглядел несколько старше, и волосы отрастил до плеч, но тонкие черты лица и миндалевидный разрез глаз остались без изменения.

Довести свои рассуждения до конца Климент Михайлович не успел, так как почувствовал сильную боль и в глазах замелькали разноцветные звёздочки. Когда к нему вернулась способность видеть и оценивать ситуацию адекватно, пистолета у него уже не было и вдобавок ко всему сильно болела левая сторона лица.

«Последний раз я получал по физиономии лет шестьдесят назад», — горько усмехнулся Калмыков, глядя в дуло собственного пистолета, который незнакомец направил ему в лоб.

— Кто? — приятным баритоном спросил незнакомец, и Климент Михайлович поразился, как спокойно и почти миролюбиво прозвучал вопрос.

— Кто «заказал» меня? — повторил вопрос «объект» и сильно прижал ствол пистолета к левому глазу старого чекиста.

Климент Михайлович понимал, что живым ему из лимузина не выйти, но терпеть перед смертью мучения не хотел, поэтому попытался убрать голову от ствола. Однако незнакомец этого сделать не позволил: поймал Калмыкова за шею и ещё сильней надавил стволом на глазное яблоко. Стало нестерпимо больно и Калмыков, скривившись от боли, ответил: «Мостовой»!

— Подробней! — потребовала несостоявшаяся жертва и немного ослабила хватку.

— Мостовой, — повторил Климент Михайлович.

— Кличка?

— Нет, это фамилия, зовут его Василий Иванович.

— И кто он по жизни?

— Министр…

— Как министр? — явно опешил незнакомец. — Министр чего?

— Министр энергетики, а Вы не знали?

— Ты хочешь сказать, что министр энергетики лично нанимал киллера для устранения неугодных ему людей, и даже не пользовался при этом услугами посредника?

— Этого требовали интересы дела.

— Какого дела?

— Государственного!

— Хочешь сказать, что выполняя «заказы» Мостового, я работал в интересах государства?

— Именно так.

— С ума сойти можно!

— А чему Вы удивляетесь? — потёр глаз Калмыков. — Когда министр обороны отправляет десятки тысяч солдат на бойню под названием «война», все это воспринимают, как выполнение патриотического долга, и никого это не коробит. Хотя по сути это одно и то же.

— Министру обороны по должности положено, — сквозь зубы процедил Варан, вспомнив нелёгкую солдатскую долю.

— Мостовой тоже не ради собственного удовольствия на это пошёл, — вздохнул Калмыков. — Как Вы сказали, в интересах государства.

— Что Вам сказал Мостовой обо мне?

— Ничего. Просто попросил «зачистить объект». Я в ваши с ним дела не посвящён. Знаю только, что Вы высококвалифицированный исполнитель.

— Вы действительно в это верите?

— Во что именно?

— В то, что Мостовой хотел «зачистить» именно меня, а не избавиться от Вас?

— Не понял!

— Посылать старого человека для ликвидации исполнителя моего уровня — чистой воды подстава. Вы были обречены с того самого момента, когда согласились на эту авантюру.

— Мостовому нет смысла избавляться от меня. Мы с ним давние соратники и у нас общие дела.

— Подозреваю, что именно в рамках именно этих дел сегодня Вы и должны были принять героическую смерть от моей руки. Повторяю: Мостовой знал, что с исполнителем моего уровня Вам не справиться. Смею предположить, что в ходе уголовного расследования по факту вашей насильственной смерти, где-нибудь на даче или в укромном месте вашего кабинета сотрудники спецслужб должны наткнуться на компрометирующие Вас документы.

— Вы хотите сказать, что Мостовой хотел переключить внимание властей на меня? А зачем ему это нужно?

— Вам лучше знать! Подумайте, — сказал Варан, возвращая Калмыкову его наградной «ТТ» без обоймы.

— И Вы…, Вы не убьёте меня? — изумился старик.

— На вашем наградном оружии выгравировано два слова: «За храбрость». Как солдат солдата, я Вас уважаю, хотя сейчас Вы для меня поверженный противник. А убьёт Вас, по всей вероятности, ваш старый проверенный друг. Передайте ему, что я его должник. Придёт время, и я верну ему долг сторицей, а пока пусть живёт, да почаще оглядывается!

После этих слов Варан ловко выскользнул из салона лимузина и растворился во тьме. Словно его и не было. 

Глава 2

г. Санкт-Петербург. Лето 18** года.

Из дневниковых записей г-на Саратозина

Лето в этом году выдалось на редкость жарким и душным. Весна за одну ночь сдала свои позиции, и на город как-то сразу навалился летний зной. К этому времени я закончил обучение в академии, успешно сдал выпускные экзамены и вместе с кортиком и лейтенантскими погонами получил назначение на военный фрегат «Апостол Павел», который второй год стоял на стапелях в сухом доке. Поднявшись на борт, я, как и предписывал устав, по всей форме представился командиру корабля, капитан-лейтенанту Ерофееву. Моему новому командиру на вид было чуть более сорока лет, и, выслушивая доклад, он уверенно стоял на палубе, слегка расставив, как при морской качке ноги, и заложив руки за спину. После моего рапорта он протянул мне руку, и, улыбнувшись сказал: «Добро пожаловать на борт, господин лейтенант»! После этих слов он снял с головы поношенную треуголку, и я увидел, что волосы моего командира отливают медью.