Роскошная и трагическая жизнь Марии-Антуанетты. Из королевских покоев на эшафот - Пьер Незелоф

но их останавливает баррикада. Он приходит к королю за приказом.

– Приказ! – с жалким видом переспрашивает Людовик XVI. – Я пленник и не могу приказывать.

Возле двери комнаты караулят два вооруженных вилами крестьянина в сабо. Любая попытка бегства рискует закончиться резней. Остается только ждать прибытия войск де Буйе.

По мере того, как идет время, беглецы чувствуют, как уменьшается их надежда. Уже рассвело, все дома в Варенне дрожат от топота множества ног на улицах. Вдруг, около семи часов, раздается крик, перекрывающий гул толпы. Путешественники приподнимаются, в их глазах вспыхивает радостный огонек. Это Королевский немецкий полк! Они спасены.

Шум приближается, шаги звучат на лестнице. Мария-Антуанетта прижимает руки к сердцу. Дверь открывается, входят два офицера. Их синие мундиры с красными галстуками покрыты пылью. Кажется, что вместе с ними в комнату ворвался гром. Это Байон и господин де Ромёф, адъютант Лафайета. Они привезли декрет, которым Национальное собрание приостановило полномочия короля и распорядилось арестовать его и его семью. Байон подходит.

– Сир, – бормочет он, – в Париже резня… наши жены, наши дети, возможно, убиты… Вы не проедете дальше, сир… интересы государства…

Ромёф подходит в свою очередь и, опустив голову, протягивает декрет. Людовик XVI берет его и пробегает глазами.

– Во Франции больше нет короля, – говорит он.

И передает декрет королеве, которая тоже его читает, потом бросает на кровать, на которой спит дофин, весь розовый, в белых кудряшках; хватает бумагу и в ярости швыряет на пол:

– Я не хочу, чтобы это пачкало постель моего сына.

Такое святотатство вызывает ропот. Шуазёль нагибается, поднимает листок и кладет на стол. Однако надо принимать решение. У арестованных только одна забота: выиграть время, чтобы позволить подойти войскам де Буйе…

Но толпа под окнами проявляет нетерпение. Она догадывается о замысле короля. Страх перед Буйе, имеющим репутацию безжалостного карателя, еще больше обостряет нетерпение. Скоро нервозное состояние переходит в ярость; слышатся крики:

– В Париж! Пусть они уезжают! Запрягайте лошадей, быстро! Парни, дотащим их до кареты за ноги!

Сос, Дестез, магистраты и офицеры Национальной гвардии, опасаясь несчастья, заклинают короля подчиниться. Но Людовик XVI спорит и медлит. Каждый изощряется в отсрочке отъезда; возможно, спасение зависит от одной минуты. Мария-Антуанетта говорит, что дети устали и спят; отбросив гордыню, она пытается перетянуть на свою сторону госпожу Сос, а через нее и самого Соса. Бакалейщица, может быть, и рада была бы услужить королеве, но она дорожит мужем и боится за него.

– Ответственность лежит на моем муже, – говорит она, – и я не хочу, чтобы у него были неприятности.

Она приготовила завтрак и приглашает путешественников за стол. Король ест, потом притворяется, что засыпает, – будто бы он слишком переел. Потом госпожа Невиль падает на кровать и катается по ней, ловко изображая нервный припадок. Мария-Антуанетта требует позвать врача, тот прибегает, но заявляет, что случай пустячный.

Пленники истощили свои уловки. На улице чернь выражает недовольство их хитростями. Она уже запрягла лошадей и подчеркивает свое нетерпение угрозами и улюлюканьем. Король понимает, что дальше тянуть опасно.

– Едем! – подавленно заявляет он.

Он спускается по лестнице. Мария-Антуанетта следует за ним, опираясь на руку Шуазёля. Она напряженно вслушивается. Стук копыт вдали? Буйе, Королевский немецкий полк? Освобождение? Нет! Насколько хватает взгляда, только вопящая толпа. Все кончено… Она входит в людское море, которое тотчас смыкается за ней.

Как только королевская семья уселась, карета медленно трогается с места по Клермонской дороге. Шесть тысяч мужчин, женщин и детей окружают ее и сопровождают, издавая торжествующие крики.

Четыре дня спустя, 25 июня, по Елисейским Полям двигался гигантский кортеж. Было семь часов вечера. Вот уже тринадцать часов, как карета покинула последнюю почтовую станцию и сейчас, в окружении целой армии, катила под палящим солнцем по удушливой пыли; она двигалась, словно несомая на спине какого-то чудовища, которое принесло ее из Мо в Париж.

Карета превратилась в человеческий муравейник. На сиденье три телохранителя, защищаемые гренадерами, а на багаже, уцепившись за рессоры, держась за брызговики, сидели горланящие патриоты. Внутри, прижатые друг к другу, задыхались члены королевской семьи и комиссары Собрания. Петион занял место между Мадам Елизаветой и госпожой де Турзель, держащей на коленях Мадам Руаяль; Барнав сел между королем и королевой, а дофин стоял между его ног. Все были пыльными, грязными и измученными.

Посмотреть на происходящее сбежались тысячи любопытных. Они заполнили улицы, площади, жадно вытягивали шеи из окон и отдушин. Они были повсюду: на деревьях, на крышах, ухватившись за печные трубы, верхом на карнизах.

По обеим сторонам Елисейских Полей стояли цепью национальные гвардейцы, держа ружья прикладами вверх в знак траура. При проезде королевской кареты зеваки не снимали головные уборы. Ни крика, ни шепота, звенящая тишина. Там и тут висели транспаранты: «Всякий, кто станет аплодировать королю, будет бит палками, всякий, кто его оскорбит, будет повешен».

Наконец карета подъехала к Тюильри. Телохранители собрались выйти.

– Смерть! – взревела чернь.

И бросилась вперед, сминая оцепление; она схватила Мутье, Валори и Мальдена, повалила в пыль и стала рвать на куски. Национальным гвардейцам с огромным трудом удалось вырвать их из рук одержимых и втащить внутрь дворца. Одежда их была разорвана, лица залиты кровью.

Король вышел спокойно – толпа замолчала, но заворчала, когда появилась королева. Наконец вся королевская семья поднялась на крыльцо, и решетка ворот закрылась за ней.

Людовик XVI, улыбающийся и непринужденный, прошел в свои апартаменты, он выглядел счастливым оттого, что снова попал домой, как будто вернулся с трудной охоты, на которой затравил крупного зверя; он даже чувствовал голод.

А Марии-Антуанетте хотелось остаться в одиночестве и тишине. Едва она вошла в свою спальню, как мужество, поддерживавшее ее до сих пор, исчезло. Раздавленная бесконечным отчаянием, с пустой головой, измученным телом, полным отвращения сердцем, она упала в ближайшее кресло.

– Господи! – прошептала она. – Столько трудов, чтобы опять вернуться сюда!

Глава VI. После Варенна

Ферзен еще долго стоит на дороге, глядя вдаль, туда, где исчезла карета. Из задумчивости его выводит конское ржание. Он оборачивается. Бальтазар и пять лошадей ждут его. Вперед! Время поджимает. Он отдает своему кучеру приказ отправляться с четырьмя лошадьми в расположение Королевского шведского полка в Валансьенне. А сам вскакивает на пятую и, устояв перед опасным желанием проехать через Париж, направляется в Ле-Бурже.

Через полтора часа он прибывает туда, берет почтовую карету и едет на север. Его бодрость поддерживает лихорадочное чувство надежды и ожидания благоприятного исхода. Его усталое тело лежит на подушках кареты, а дух следует за беглецами по дороге, ведущей