Судьба протягивает руку - Владимир Валентинович Меньшов

когда можно показать картину худсовету – сначала творческого объединения, а потом и киностудии. Ситуации бывали разные, порой скандальные, иногда комичные. На худсоветы кроме коллег-кинематографистов могли пригласить рабочих с завода, чтобы и они высказались. Но если критиковать картину по горячим следам несложно, и часто именно так и происходило, то откровенно благосклонная, а тем более восторженная оценка сразу после просмотра – явление редкое. Всё-таки профессионалам-кинематографистам нужно время для притирки мнений. Например, на «Мосфильме» далеко не сразу увидели нечто выдающееся в картине «Летят журавли», которая стала впоследствии классикой, поначалу не отнесли к шедеврам и «Балладу о солдате».

Чаще всего на худсоветах говорили какие-то добрые слова, подбирали дежурные дипломатичные формулировки. Именно так обсуждался «Розыгрыш», правда, совершенно для меня неожиданно директор студии Сизов, который традиционно не обращал внимания на общие веяния, взял слово и, вероятно, руководствуясь педагогическими соображениями, заявил: «Ну, не захвалите молодого режиссёра! Да, нормальную сделал картину, вторую категорию мы ей дадим, а на первую она не тянет, молодой ещё, неопытный…» А вот когда обсуждали фильм «Москва слезам не верит», Николай Трофимович встал и совершенно искренне, что называется, от сердца, сказал: «Замечательная картина! Мы ещё с ней столько всяких наград получим! Я вас уверяю!» Было заметно, что фильм его задел чисто по-человечески.

Картину мы сдали в Госкино в срок – 1 июля 1979 года. Партийному начальству её ещё не показали, но наша работа была окончена, и мы с Верой и Юлей поехали отдыхать в Пицунду, а когда я вернулся в Москву, то, встретившись с Николаем Трофимовичем, спросил:

– Ну что? Гришин-то как отреагировал?

– А что Гришин? – удивлённо поинтересовался Сизов.

– Ну как, вы боялись, что Гришин из-за этой сцены с Табаковым…

– А-а, ты об этом!.. Ерунда! Брежнев в восторге!

У нас на руках появилась самая крупная козырная карта, и картина начала своё триумфальное шествие.

Ещё до премьеры, с первых просмотров на «Мосфильме» начинала складываться легенда, хотя меня это никак не задевало, я просто замечал, что залы заполнены, а лица выходящих оттуда не выражают уныния. Оценки были благосклонными, и я постепенно стал свыкаться с мыслью, что картина получилась хорошая. Нам выплатили постановочные за две серии по первой категории, но денег этих я, можно сказать, не увидел, потому что надо было раздать долги, купить что-то самое необходимое.

Картину должны были отправить в Испанию на какой-то фестиваль, поэтому мне понадобилось собирать документы для загранпоездки, и тут совершенно неожиданно возникли проблемы. У меня к тому времени сложились почти приятельские отношения с начальником иностранного отдела Госкино, мы с ним пару раз выпивали, он был ко мне весьма расположен, а тут вдруг вижу: человек начинает избегать общения, если в коридоре пересечёмся, глаза отводит, ныряет в какой-нибудь кабинет. Потом мне передали, что поездка в Испанию отменяется, и все попытки расспросить ответственного чиновника оказались безрезультатными – секретарша под разными предлогами отказывала в аудиенции.

Я понимаю, что совершил какой-то проступок, пытаюсь сообразить, где проштрафился, и вспоминаю одну из немногих поездок за границу, во Францию. После «Розыгрыша» меня включили в делегацию советских кинематографистов, и я наконец увидел вживую и Елисейские Поля, и Эйфелеву башню, правда, большую часть времени мы провели в провинциальном городке Анси на фестивале мультипликационных фильмов, что было не очень интересно, а потому я принялся изучать окрестности гостиницы и обнаружил буквально в двух шагах от неё порнокинотеатр. Влекомый любопытством, я, разумеется, пошёл туда, а вернувшись в гостиницу, рассказал остальным членам делегации, какое зрелище можно увидеть всего за пять франков буквально за углом. Таким образом, я организовал культпоход, в который отправились почти все наши, включая девушку, курирующую группу от «Интуриста»; правда, когда на экране появились первые кадры, наша сопровождающая заохала и выбежала из зала, а ведь это было ещё не кино, а только реклама предстоящих на следующей неделе премьер. Как выяснилось значительно позже, я стал невыездным именно из-за этой поездки во Францию: кто-то из коллег стуканул, правда, эпизод с порнокинотеатром не фигурировал в качестве обвинения.

На фестиваль в Испанию я не поехал, особо в этой связи не расстроился и совсем не предполагал, что против меня уже началась целая кампания. Я пребывал в блаженно-расслабленном состоянии, ведь сделано большое дело, и картина выходит на экран. Я совершенно не осознавал той степени ненависти, которую вызвал фильм «Москва слезам не верит» у подавляющего большинства коллег-кинематографистов. Именно ненависти. Слово «зависть» не самое верное в этой ситуации, оно не отражает природы адресованных мне чувств.

Позже я сформулировал, неплохо, мне кажется, уловив суть явления: чем отличается успех от большого успеха? Успех – это когда ты приобретаешь врагов, а большой успех – когда ты теряешь друзей. Я могу похвастаться точностью определения, потому что на собственном опыте узнал, как от тебя отрекаются друзья. «Телега» в компетентные органы была только одной из первых реакций на большой успех картины «Москва слезам не верит».

Премьеру фильма решили устроить в двух кинотеатрах – «Октябре» и «России». Не знаю, кому эта сильная мысль пришла в голову, потому что до этого премьерные показы в Москве проходили сразу в сорока кинотеатрах, а не в двух.

Первый раз нам предстояло показать картину в «России», и к тому времени я уже уверился, что у фильма будет успех. В том числе по реакции зрителей, посмотревших фильм на закрытых показах. Помню, Гена Ялович, сыгравший у нас в эпизоде на пикнике, привёл посмотреть кино товарища. После просмотра – оцените степень моей неуверенности – я спросил, подчеркну, без всякого кокетства, а стоит ли мне вообще заниматься режиссурой, не ошибся ли я с выбором профессии?.. И понял, что меня не очень слушают, потому что люди находились под впечатлением от фильма и, потрясённые, едва отходили от увиденного.

На премьеру в «Россию» я позвал своих педагогов из Школы-студии МХАТ, в том числе легендарного Вениамина Захаровича Радомысленского, а ещё родственников Михаила Ильича Ромма, нескольких врачей, с которыми приходилось иметь дело, товарищей, друзей, знакомых. Зал «России» – 2 500 мест, и когда включается проектор, он становится похож на величественный корабль, настоящий океанский лайнер, который в этот экран движется. Я сел сбоку: так мне было удобнее наблюдать за публикой.

Вообще-то я воспринимаю реакцию зрителей больше на слух, но в данном случае поразило выражение лиц. Оно мне запомнилось на всю жизнь. Конечно, зал отзывался и обычной яркой реакцией – смехом, когда срабатывали репризы, или на трогательных моментах у людей наворачивались слёзы. Но общее ощущение от зрительного зала было особенным, я видел людей, сердца которых абсолютно покорены, а выражение лиц определялось одним словом – блаженство. И меня уже никогда не собьют с толку никакими теоретическими построениями, объясняющими, с помощью каких ухищрений следует завоёвывать зрителя – если не завоёвано сердце, нет искусства, нет кина.

После сеанса подошёл к мхатовцам, и, помню, Василий Петрович Марков сказал: «Ну, Володя, вы знаете, что я вообще-то скуп на похвалы, но тут скажу – получилось у вас очень хорошо!» И Вениамин Захарович Радомысленский тоже отреагировал благосклонно. Я уж не говорю про женскую часть педагогического коллектива Школы-студии МХАТ – женщины вообще в первую очередь очаровывались картиной. В общем, на премьере окончательно стало ясно, что мы победили.

По сути, премьера фильма – это прощание с ним. Мы представили картину, и теперь она должна была зажить самостоятельной жизнью, обычной жизнью очередного советского фильма, выходящего на экраны страны. На следующий день мы показали картину ещё раз, уже в кинотеатре «Октябрь», куда снова пригласили знакомых, друзей, опять услышали лестные отзывы, и это было, разумеется, приятно, но такая реакция уже воспринималась как нечто повседневное. В конце концов, меня и за «Розыгрыш» хвалили, а тут всё-таки вторая картина, естественно, что она получилась лучше, так что ничего экстраординарного не случилось: я просто снял очередной фильм, получился он здорово – надо двигаться дальше.

А через пару дней я поехал к Вере в театр, вышел из метро на Пушкинской площади и обратил внимание, что там происходит какое-то странное, непривычное глазу движение. Пространство между кинотеатром «Россия» и памятником Пушкину оказалось битком заполнено людьми. Оценив масштабы столпотворения, я подумал, что организована какая-то диссидентская акция и сейчас её будут разгонять. Присмотрелся: вроде протестующих с плакатами не видно… Может, выбросили какой-то дефицит? И это очередь в магазин, которая растянулась на другую сторону улицы Горького? И наконец осознаю, и мурашки бегут по телу, что это очередь в кассы кинотеатра «Россия»