Деревянная грамота - Далия Трускиновская

Обе стенки смешались. Купец, не сходя с саней, тщательно следил, чтобы все бойцы сменили рукавицы на новые. И правильно делал - иной бесстыжий приходил с закладкой, а для закладки мог взять и камушек, и железку. Хотя бойца, у которого в рукавице обнаруживалась закладка, били немилосердно, все равно охотники еще находились. И купцу, который за свои деньги привозил новые рукавицы, эта трата окупалась - до лета покупатели вспоминали его щедрость.

Только успели разобраться с рукавицами, только Веретенников со своими санями убрался со льда, - послышался пронзительный, привыкший справляться с большими пространствами голос.

- Посторонись, люди добрые! - зычно вскрикивал статный молодец, в котором Стенька уже почти без удивления признал Томилу. - Посторонись! Накры везу!

Он тащил за собой санки, груз в которых был обвернут в сено и увязан в рогожу. Следом шел молодой парень с палочками.

- Пропустите веселого!

- А накрачей где ж?

- Да вот же накрачей!

- Молод больно!

Выйдя к месту, где была проведена по льду боевая черта, скоморох стал раскутывать накры. Вожаки стенок сошлись к нему - оговорить его действия.

- И то - что за бой без грохота! - с тем Трещала треснул его по плечу, да так, что хилому человеку и на ногах было бы не удержаться. Однако Томила и сам в стенке стаивал, и сам перед стенкой в сгрудке силушкой похвалялся. Он вскинул голову, всем видом показывая, что удар для него не удар, а так, вроде муха крылышком задела.

- Ай, здоров молодец! - похвалили из толпы.

- Даст Бог здоровье в дань, а деньги сам достань! - сразу же отозвался скоморох.

- Гляди, не проворонь! - сразу отозвался из толпы кто-то зловредный. Стенька усмехнулся и решил пробиться малость поближе к боевой черте. Сверху-то, конечно, виднее, да снизу-то слышнее. Ему же страсть как хотелось знать, о чем будет говорить с бойцами причастный к пропаже деревянной грамоты скоморох.

- Ну-ка, Лучка, грянь! - велел Трещала своему выученику.

Молодой скоморох взял палочки, строго посмотрел на свое музыкальное орудие, примерился - и раздался мелкий отчетливый треск, палки били по коричневой коже все быстрее и быстрее, пока накры не зарокотали, перекрывая шум и созывая всех добрых людей смотреть потеху.

- Ну, Томилушка, пошли стенку становить, - сказал Трещала. - Кто в сгрудку пойдет - ты иль я?

И приосанился - пусть все видят, что не жаль ему дорогой шубы с шапкой, лишь бы покрасоваться перед народом. Томила прекрасно эти затеи понимал и знал, как надобно отвечать.

- Ты биться мастер, а сгрудка - это не бой а баловство одно. Твой час еще впереди. - довольно громко заявил скоморох. - Дай-ка сегодня я выйду. Только вы уж меня поберегите, расступитесь вовремя. Я вам завтра пригожусь.

- Да не бойся! Уйдешь целехонький!

Народишко меж тем сбивался вокруг накрачея Лучки. Одни нахваливали, другие поругивали - что, мол, тихо бьет. Лучка, не придавая значения гнилому слову, выдерживал ровный рокот, хоть уже и с напрягом - даже губу закусил. Оборвал, когда Томила постучал его ладонью по плечу, - будет, мол, потом наколотишься, сейчас дух переведи!

Стенки выстроились поперек реки, в трех саженях от боевой черты каждая. Становились бойцы в три ряда - первый, обращенный к противнику, ровнехонький, плотный, следующий за ним - пореже, и третий - уж совсем никакой, хотя и от него зависело немало.

- Гляди ты! А сказывали, Гордей-целовальник за Трещалу биться будет! услышал Стенька прямо возле собственного уха.

- Нет Гордея! - подтвердил другой голос. - За кого же он, блядин сын, выйдет?

- Коли выйдет! Сказывали, захворал Гордей.

- Жаль - боец ведомый...

- Точно ли захворал? - раздался подозрительно знакомый голос. Стенька, насколько позволяла плотная толпа, повернулся - и точно, Данилка Менжиков!

- А ты что, молодец, его здоровым встречал? - спросили у Данилки.

И тут Стенька даже рот приоткрыл. Он, навыкнув опрашивать свидетелей, уже наловчился чуять вранье. Конюх сказал самые обычные слова - видеть, мол, не видел, - да только Стенька знал, что это не так! Откуда знал - сам бы не мог объяснить.

- Разве у них кроме Гордея и в чело встать некому?

- Так вон же Ногай! - объяснили подлецу Данилке и даже рукавицей показали на рослого мужика.

- Так, значит, если кто об заклад побьется, что Трещала одолеет, то денег не потеряет? - не унимался злейший враг. Стенька едва не застонал вот тоже нашел время тонкостям кулачного боя учиться...

- Сегодня-то, поди, не потеряет, ямщики после вчерашнего хоть и бодрятся, а слабоваты, вон и Афонька не пришел, а он у них в челе стоит. Вот коли Трещала против Одинца выйдет - то тут уж хорошенько подумать надобно...

- Одинец одолеет!

- Коли бы у Трещалы были Гордей и Бугай - то и не одолел бы!

- А знать бы, где Гордей прячется!

- Может, он у них не чело держит, а надежей-бойцом стал? Стоит себе тихонько отвернувшись, чтобы по роже не признали?

- А как Трещала даст знак - тут он и выбежит!

- Отродясь Гордей надежей-бойцом не бывал!

Весь этот спор Стенька слушал вполуха - ему было куда любопытнее, что делается на льду. Да и мужикам тоже - они довольно быстро угомонились,

Вдруг грянули накры, словно пробуждая всех, и бойцов, и зрителей. И засвистела, заревела очнувшаяся толпа:

- Даешь бою!!!

Тут же раздался оглушительный визг - женки и девки, заходясь от восторга, стоголосо звенели так, что уши закладывало:

- И-и-и-и!!!

Дыхание понемногу иссякало - и, наконец, осталась лишь одна, самая стойкая, и она завершила победный визг невольным смехом.

Накры зарокотали тише.

Обе стенки разомкнулись, выпустили атаманов. Те вышли - в тулупах, но не слишком длинных, в шапках, но с рукавицами - пока что за поясом. Обвели взглядом вражеский строй.

Томила прошелся перед своей стенкой вразвалочку и даже несколько подволакивая ногу. Оглядел противников, поднеся ладонь ко лбу, потом, скособочившись, пожал плечами так, что башка по уши в плечи ушла. Переступил с ноги на ногу, дав при этом Лучке знак. Тот в рокот накр впустил несколько гулких отчетливых ударов. И пошло!

То, что делалось с Томилой, можно было при желании назвать и плясом, Но плясом, в котором ноги самы не знают, что выкаблучится в следующий миг, руки мотаются, словно веревочные, голова опущена. И было в движениях скомороха нечто такое, отчего толпа по обоим берегам замерла. Он плясал ночь и сон, самый предутренний, когда душе уже знает, что пора пробуждаться, тело же еще удерживается в бессознательном состоянии. И свои, к которым плясун был обращен спиной, тоже словно спали стоя, а он был их общей душой, готовящейся к ослепительному свету дня и ярости боя!

Примерно то же, но не так ловко, проделывал и атаман другой стенки. Ломаясь и словно над самими собой изгаляясь, они сошлись у самой боевой черты.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});