Правдивая история короля Якова - Анфиса Каховская

так, будто у неё, и правда, был сегодня праздник. Не то, фальшивое, с надуманным поводом официальное торжество, а настоящий праздник, от которого теплеет на душе и с которым жалко расставаться.

Тем временем поспел суп. Он у Илария получился на редкость вкусным. Или это она была на редкость голодной. Только Дарина набросилась на еду так, словно не ела, по крайней мере, месяц. Впрочем, практически так оно и было. Она и не заметила, как справилась с первой тарелкой. Ей было очень неловко за свой неуемный аппетит – обычно в книгах утончённые барышни в любой мало-мальски сложной ситуации теряли аппетит. Это было правилом хорошего тона для героинь романов. Но Дарина весь этот месяц, когда ей полагалось питаться лишь призрачными надеждами, очень хотела есть. И она, не в силах справиться с собой, налила себе добавки. Правда, и Иларий от неё не отставал – его рацион в последнее время тоже нельзя было назвать обильным. Но его, хоть очень плохо, но кормили, а Дарина, похоже, весь месяц только жевала завядшие овощи, да ещё то, что сумела наворожить (брр!). Иларий исподтишка наблюдал, как она, обжигаясь, поглощала жидкий, постный суп, и вдруг почувствовал к ней такую жалость! Как она теперь будет одна? Пропадёт ведь. Зачахнет. Или просто умрёт с голоду. Даже морковку почистить не умеет.

– А у тебя нет каких-нибудь родственников?

Дарина покачала головой, не отрываясь от еды.

– Совсем никого?

– Нет.

– Как же ты тут жила одна?

Она вздохнула и, водя куском хлеба по пустой тарелке, стала рассказывать. Рассказала, как провела первую – самую страшную – ночь в новом доме, как потом пришла к артистам, надеясь найти Илария, как встретилась с Королём и похоронила отца, про несостоявшуюся свадьбу, и про письмо, и всю историю её родителей, изложенную в письме.

Она говорила и говорила без умолку. Такая словоохотливость напала на неё неспроста: она до безумия боялась, что как только замолчит, Иларий скажет: «Ну что ж, мне пора», – и уйдёт. Поэтому она продолжала говорить до тех пор, пока совсем не выдохлась. Но Иларий не уходил. Он как-то странно, задумчиво смотрел на неё.

– Ничего себе история, – сказал он, когда она замолчала. Вот просто бери – и пиши пьесу. И сочинять ничего не надо. Был бы тут мой отец.

Иларий вдруг запнулся, словно подавившись последним словом.

– У него всё в порядке? – осторожно спросила Дарина.

– Ого! – грустно усмехнулся юноша. – Ещё в каком порядке! Его новый театр немногим меньше королевского Дворца. – Он поднял глаза на Дарину. – А ты, значит, принцесса?

– Нет, – она покачала головой. – Ни за что не вернусь во Дворец. Мой отец Арн. Он и в последнем письме называет меня дочкой.

Она тряхнула головой, и непослушные волосы, которые она утром уложила в высокую прическу, рассыпались по плечам. Дарина принялась собирать их, не замечая, что Иларий внимательно наблюдает за ней. Поймав его взгляд, она смутилась, и он тут же отвел глаза.

– А Слово Арна? – спросил он, когда Дарина наконец справилась с волосами.

– Что «Слово Арна»?

– Ты сказала, что смогла наложить его на Короля.

– Да, это правда.

– Но ведь оно должно было исчезнуть.

– Должно было, – она помолчала. – Но у меня это как-то само собой получилось. Я уже потом поняла, что сделала. Я много думала над этим и ни до чего не додумалась. Всё разрушилось после папиной смерти, – она остановилась, а потом тихо, с трудом выдавливая из себя слова, спросила: – Иларий, ты ведь был там, когда папу… Когда папа…

Иларий кашлянул и начал рассказывать. Говорил он долго, словно отвечая откровенностью на откровенность, и рассказал обо всём, что с ним случилось с того момента, как они расстались в замке Арна. Дарина слушала затаив дыхание. Особенно сильное впечатление на неё произвёл его рассказ о встрече с матерью.

Сначала Иларий сомневался, стоит ли ей рассказывать о своём визите в театр, но, начав говорить, уже не мог остановиться, будто летел по скользкому спуску с горы, и выложил всё. И про мать. И про пруд. Закончив, он увидел, что руки его дрожат. Да, теперь уж точно надо уходить. Зачем он всё это наплёл? Но в то же время он чувствовал облегчение, словно из души ушла тяжесть, которую он долго там носил.

Боясь, что Дарина станет его расспрашивать или – ещё хуже – выражать сочувствие, он попытался увести разговор в сторону:

– А ты что делала у пруда?

Дарина посмотрела на него с испугом. Но колебалась она недолго. Набрала в грудь воздуха. Храбро глянула ему в глаза. И полетела со своей скользкой горы.

Он выслушал её, ни разу не прервав, но с таким лицом, будто наблюдал, как на него обрушивается каменная стена.

Потом оба долго молчали.

– Ты меня искала, – глухо сказал Иларий.

И непонятно было, вопрос это был или утверждение.

– Чай, – сказала Дарина. – Чай остыл.

И стала, как слепая, хлопать по скатерти ладонью, добираясь до своей кружки.

Потом они долго молча пили остывший чай.

Иларий знал, что вот теперь пора уходить. Теперь точно пора. И сидел.

Первой из оцепенения вышла Дарина.

– Иларий, – сказала она застенчиво, – у тебя рукав порвался.

Он тоже словно проснулся. Стал сосредоточенно изучать большую, лохматившуюся нитками прореху на рубашке.

– У меня в комнате есть иголки и нитки. Надо зашить.

Иларий посмотрел на неё каким-то загадочным, светлым и глубоким взглядом. Потом улыбнулся.

– Ну, спрашивать, умеешь ли ты шить, я не стану. Ладно, сам зашью, веди в эту твою комнату.

Комната выглядела, мягко говоря, странно: потолок блестел, будто его смазали салом, и с него свисали какие-то то ли верёвки, то ли хвосты, то ли рыболовные сети, пол был усеян мелкими рыбьими костями, окно имело форму кляксы, а посреди комнаты прямо из пола торчала ёлка с толстым стволом и жиденькими веточками. С одной стороны она была совсем лысая, а с другой на ней висели мелкие сине-розовые ананасы.

Иларий внимательно посмотрел на Дарину.

Ему надо было уходить.

Но он не ушёл.

ЭПИЛОГ

Что же, уважаемый читатель, пора мне наконец выйти из тени. Мне, конечно, не было места в этой истории, но, я думаю, вы всё же постоянно ощущали моё присутствие. Я автор. Это в меня вы можете кидать помидоры в случае, если уверены, что зря потратили время, читая эту книгу.

Впрочем, читателю очень трудно угодить. Особенно трудно ему угодить финалом, и я уже слышу возмущенные возгласы: «Да разве это финал! Мы не увидели самого главного! По прихоти бессовестного автора мы вынуждены сами догадываться, чем же закончилась история!»

Увы, все эти упреки мной заслужены. Но дело в том, что книжная история рождается и умирает независимо от желания автора, и если она уверена, что подошла к финалу, то автору ни за что не удастся выдавить из нее