Старость аксолотля - Яцек Дукай

неисправен в хлам? Почему снова вышло из строя отопление, а от резонанса в кормовых модулях так облетает со стен краска, что изоляцию сверхпроводящих трактов к возбудителям нам с Инженером пришлось ремонтировать в масках? Да, это старый корабль. Но прежде всего потому, что команде едва удается довести его от порта до порта. Ни на что лучшее мы не годимся, и потому оказались здесь. Но вы, Доктор? Ведь не читаете же вы целыми днями в своей каюте старые медицинские журналы и эссе о современном искусстве? Обычно вы хорошо маскируетесь. Не особо разговорчивы. Но время от времени у вас вырывается нечто такое, как сегодня. Что вы, собственно, делаете на нашем «Бегемоте»? Зачем вы впустую тратите здесь жизнь? «Пришлось бы заглянуть в его гены»! Кому из бортовых врачей третьеразрядной грузовой компании придет в голову нечто подобное? Вы лечили людей? Или… чем, собственно, вы занимались? Доктор?

Я заперся до конца дня в своей каюте. Первый пилот заставил меня нервничать. Достав Марка Аврелия, я какое-то время читал при мерцающей лампочке. Пришлось, однако, сперва успокоиться, прежде чем до меня начал доходить смысл слов. Книги шелестели и шуршали на полках; сам я тоже ощущал в ухе микроимпульсные корректировки курса. Проголосовано, Астромант. Я поправил веревки и ремни, закреплявшие мое книжное собрание. Книги уже слегка перемешались после нескольких лет случайного чтения, пора было заново провести ревизию библиотеки. Надо мной смеялись, что у меня полкаюты забито бумагой. Я провел пальцами по корешкам толстых монографий и тонких исследовательских отчетов. Наука. Там была и моя фамилия, пока на какой-то кладбищенской вахте, упившись самогоном Радиста, я не выбросил в шлюз все книги, которые могли бы меня выдать.

Наука, железная дева. Если красота родилась для человека, как утверждает Пассажир, то под подозрением оказываются также естественные науки вроде физики – разве физики не признают, что в исследованиях ими часто движет именно ощущение красоты рождающейся теории? Разве математики не ищут симметрии уравнений? Ведь мне самому была знакома ее притягательность. После человек всегда инстинктивно стремится к этой гармонии, даже когда завязывает ботинки и чистит зубы, строит песочные замки и печет пирожные. Она кроется и в математике, и в биологии растений и животных, в геометрии раковин и листьев, и в спиралях галактик, китовой песне космоса.

…Разве вся наука человечества не основана по сути на этом удовлетворении от догадки о скрытой форме, от придания очертаний Тайне? Наш обезьяний предок видел горящую в глубине полночной чащи точку – и если он из этого глаза хищника воспроизводил у себя в голове тигра целиком, то оставался жив. Похоже, не одна бессмертная рука способна воссоздать этот грозный соразмерный образ. Ибо именно так мы воссоздаем в воображении – в науке – видимую Вселенную, глаз чудовища.

Книги шептали мне все громче. «Бегемот V» резко маневрировал. Что там происходило? Мы угодили в гущу метеоров? Мне не хотелось выходить. Я пристегнулся к койке.

Потом я узнал про инцидент с черным фрегатом. Он вышел из радарной тени четвертькилометровых камней, точно в плоскости эклиптики и прямо напротив нашего вектора. Радист утверждал, что если бы мы уже перешли к торможению, то могли бы не успеть вовремя сманеврировать – фрегат мчался как сумасшедший.

Какова вероятность, что в миллиардах километров пустоты вдруг столкнутся лоб в лоб два корабля? Если бы корабли в Солнечной системе двигались по идеально случайным траекториям, она действительно была бы астрономически мала. Однако курсовые кривые всегда рассчитываются по одним и те же алгоритмам на основе одних и тех же исходных данных: мы перемещаемся от планеты к планете, с орбиты на орбиту. Если бы не несовершенство человека и миллисекундные задержки срабатывания машин, мы ходили бы по параболам, отклонения в которых были бы вызваны лишь различиями в текущей гравитационной матрице пространства-времени.

Здесь, однако, мы не находились ни на каком регулярном курсе. «Бегемот» шел по кривой, являвшейся результатом импровизации, ошибок и манипуляций Навигатора. А единственными твердыми данными, на которых основывалась эта кривая, были координаты Астроманта.

Фрегат выскочил перед нами полностью черным, то есть с погашенными позиционными огнями, мертвыми транспондерами (с такого расстояния наши антенны должны их улавливать, несмотря на солнечную бурю), с отключенным активным радаром и антиколлизионным лазером. В рулевой рубке в это время дежурил Второй пилот. Правой рукой маневрируя ручками тяги и штурвалом коррекционных дюз, он слепо хлопал левой по панели телеметрии. Он успел сделать три снимка фрегата, с которым мы разминулись в полутора километрах. В космических масштабах это все равно что ободрать краску с бортов.

Радист той же ночью проявил фотографии. При максимальном увеличении удалось прочитать под лупой часть серийного номера, нарисованного на прицепленном к внешней деке фрегата атмосферном челноке. Капитан и Первый пилот, заглянув в каталог Ферра, пришли к выводу, что фрегат принадлежит частной компании с внутренних планет. Судя по профилю корпуса, тот покинул верфь самое меньшее тридцать пять лет назад.

В самом ли деле фрегат возвращался от Астроманта? Кто еще, кроме нас, знает его местоположение? Навигатор, поддерживая версию Пассажира, утверждает, что купил координаты у какого-то грабителя космоарта. Возможно. Но кто еще тут бывает и с какой целью?

Над этими нечеткими фотографиями фрегата, увеличенными на полутораметровых отпечатках, они просидели полночи, чихая и кашляя, пока курсовые часы не прозвонили сигнал торможения.

– Если тут такое движение, почему другие не крадут?

– Крадут. Вы же видели аукционные каталоги Навигатора.

– Они давно уже должны были все разграбить.

– Так это Астромант производит искусство? Я думал, что скорее наоборот.

– Он что, им питается?

– Нет, люди его сюда привозят. Может, это какой-то код их притона.

– Контрабандисты.

– Контрабандисты чего?

– Не знаю.

– У Доктора наверняка была бы готова большая теория.

– Доктор спит.

Я спал.

Порочный круг. Похоже, я знаю, что имел в виду Электронщик. Пристегнутый ремнями под одеялом, сонно моргая в ритме пульсирующего над закрытой дверью красного диода, за несколько часов до подлета к Астроманту, я пытаюсь представить граф операций логической машины, которую соорудил бы Электронщик, если бы у нас имелась возможность противопоставить нашим дилеммам такой вот сверхспециализированный калькулятор.

Когда я подозреваю в том или ином Пассажира или Навигатора, пытаясь сконструировать теорию, связным и рациональным образом объясняющую механизм их поведения вместе с предшествующими событиями – что я, собственно, делаю? Прежде всего создаю в голове картинку, образ Навигатора: этого бы он не совершил, этого не мог знать, для этого слишком глуп, и так далее. В конце концов, именно на подобных