Рыцари Дикого поля - Богдан Сушинский

— Когда я смогу увидеть Султана-Арзы? Вернее, я не так задал вопрос. Как мне следует отблагодарить вас и тех казаков, что не изрубили его на поле боя, не казнили во время пленения? Что смогу увидеть своего сына? Пусть даже только увидеть.

С ответом Хмельницкий не спешил. Поднялся, прошелся по комнате…

— Если бы вы знали, как наши сыновья подружились, вы не стали бы спрашивать о цене выкупа, светлейший Тугай-бей. Я не возьму у вас ни одного акче [29]. С казаками рассчитаюсь сам. Свобода вашего сына — жест дружбы. Лучшая награда для меня — видеть счастье в глазах отца, который уезжает домой со спасенным сыном.

— И вновь я слышу слова, достойные настоящего отца.

— Я послал своего ординарца. С минуты на минуту наши сыновья будут здесь. Вместе с Султаном-Арзы уедут и те трое воинов, которые находятся сейчас в одном шалаше с ним. Кстати, ваш сын сам подсказал, кого следует выбирать. Как оказалось, все они — аскеры из влиятельных родов, которые входили в его личную охрану.

— Вы беспредельно добры ко мне, казак-баша [30].

— Кроме того, узнав о вашей переправе через Днепр, я послал гонцов на Сечь с просьбой отпустить остальных пленных, чтобы они могли составить свиту вашему сыну. Султан-Арзы привел этих аскеров сюда, они вместе попали в плен и вместе вернулись. Разве не в этом заключается справедливость?

— Уверены, что казаки согласятся отпустить их без выкупа?

— Надеюсь, что моим гонцам удастся уговорить казаков… — скромно уточнил Хмельницкий.

Тугай-бей понимающе опустил глаза. Щедрость полковника переходила все мыслимые пределы. Мурза понимал, что в данном случае Хмельницкий преподносит ему урок великодушия, за который неминуемо придется платить. Даже в том случае, если полковник действительно не возьмет у него ни одного акче. Причем платить крупно, и не единожды. Но Тугай-бей готов был и к этому.

Они вышли во двор и какое-то время наблюдали, как казаки вместе с татарами ставят на берегу реки шатер и готовят нехитрое походное угощение. При этом все время поглядывали в сторону Днепра, нет ли гонцов.

— Не поехать ли навстречу им? — предложил Хмельницкий. — По дороге поговорим. Когда еще представится такая возможность!

— В седле с татарином можно договориться о чем угодно, кроме продажи коня, на котором это седло закреплено, — согласился мурза. — Но прежде вы все-таки примете мои дары.

Он хлопнул в ладоши, подзывая кого-то из своих слуг, и вскоре у хижины появились красавец-скакун, шатер из белого шелка, сабля, персидский ковер, два пистолета с украшенными червонным серебром рукоятями. Последней к ним присоединилась незаменимая деталь всякого татарского подарка — расшитый серебром красный чапрак [31].

— Но мы же договорились, что я не принимаю выкупа.

— Это не выкуп, господин Хмельницкий, — молвил Тугай-бей по-польски. — Вы благородно отказались от выкупа за моего сына, что было воспринято мною с пониманием и благодарностью, однако вы не можете отказаться принять мой дар. Право на дар — священное право каждого татарина.

— Но я недостоин такого богатства, такой роскоши, — жестом указал полковник на дары.

— Что вы, казак-баша! Скромность моего дара может быть оправдана только скромностью моего кочевого бытия.

Хмельницкий помнил, что бедность всякого татарина в самом деле может быть объяснена и оправдана только его кочевым бытием, так что в данном случае мурза не лукавил, а свято чтил традиции.

Хмельницкий долго осматривал и столь же долго хвалил каждый подарок, а главное, тонкий вкус дарящего. И это не было данью обычаю, мурза действительно одаривал его целым состоянием.

Сложив подарки на ковер и прогарцевав на огненном скакуне вдоль берега, полковник признался, что никогда не видел коня прекраснее, чем этот. И никогда не поверит, что такой конь может принадлежать ему. Возможно, конь и достоин такого подарка, но дело в том, что он, Хмельницкий, не достоин такого коня.

Тугай-бей совершенно забыл об условностях этикета и важности момента. Он расцветал от осознания того, что сумел угодить полковнику, но еще больше от того, что Хмельницкий тонко придерживается татарских обычаев.

— Главное, чтобы скакун был достоин своего хозяина. Верный конь — что последняя стрела в колчане. Пока ты расчетливо бережешь ее, она бережет тебя.

— Я не могу принять от вас эти дары, Тугай-бей, поскольку не желаю, чтобы это было воспринято как выкуп. Но и не могу отказаться от них, дабы ваши воины не истолковали это как неуважение к вам.

— Для мурзы не существует ничего более страшного, чем позор явного неуважения, — решительно подтвердил Тугай-бей. — Что подарено мурзой, то воздастся ему Аллахом.

— Я попытаюсь найти такой выход из положения, при котором ни моя, ни ваша гордость испытаниям подвергнуты не будут, — загадочно ухмыльнулся полковник.

15

Шведы все еще стояли на ветру — пронизывающем, сабельно-снежном. Квадраты их каре напоминали коричневатые гранитные острова посреди белопенного фьорда. Но все эти люди пока еще не догадывались, что стройность и мощь их каре — последнее, чем они будут запечатлены на суровом полотне жизни.

Звук боевого рога, ворвавшийся в тишину правого фланга, известил польского короля и Дюплесси, что дворянское ополчение уже обошло лес и, смяв небольшие вражеские заслоны, оказалось в шведском тылу. Такой же звук, донесшийся из-за пригорка слева, сообщил Владиславу IV, принявшему теперь командование всеми войсками, что полуполк гусар рассредоточился на западном его склоне и ждет сигнала.

— Ваше Величество, — возвестил Дюплесси, — шведы уже в смятении: они направляют к нам парламентеров.

— Мне не нужны их парламентеры, — напыщенно ответил король.

— Но в этом заключена возможность избежать битвы, избежать напрасных жертв.

— На поле битвы «напрасных жертв», как вы изволили выразиться, не бывает.

Генерал был ошеломлен. Отказываться от переговоров, которые дарят возможность победить, не прибегая к сражению!.. Это что-то новое, даже для арсенала своенравных правителей.

— И мы даже не выслушаем предложения их парламентеров? — спросил Дюплесси, все еще пребывая во власти своего удивления.

— Когда хотят вести переговоры, — процедил король, скорчив презрительную гримасу, — направляют посольство с дарами, а не отборные полки воинов. Они прибыли сюда, чтобы сражаться? Вот и пусть сражаются.

Генерал растерянно молчал. Он и так позволил себе полемизировать с королем, что, как истинный монархист, считал в принципе непозволительным.