Рыцари Дикого поля - Богдан Сушинский

— А кто сказал, что я направляюсь только в Черкассы? На самом деле в Черкассах я всего лишь передохну да пообедаю с господином Калиновским, а уж куда дальше путь мой проляжет, одному Богу известно.

Хмельницкий умышленно не договорил, чтобы по острову пошел слух, будто полковник тайно отправился в Варшаву, к польскому королю. А может, и в Московию. Слухи всегда порождаются неопределенностью, чтобы затем порождать еще большую неопределенность.

В полночь он поднял своих людей и, сопровождаемый полусотней казаков, переправился на правый берег Днепра. Пройдя еще немного вверх по течению, он приказал полусотне возвращаться на остров, а как только она скрылась из виду, описал небольшую дугу и, спустившись в долину, повернул на юг, в сторону Крыма.

— Слушай меня, сын, — обратился он к Тимошу, когда, пройдя версты три вниз по течению реки, они миновали свой островной лагерь и перешли на левый берег. — Я хочу, чтобы ты знал, что наше паломничество в Бахчисарай довольно рискованное.

— Почему ты заговорил об этом только сейчас? — неокрепшим баском просипел Тимош. — Побоялся, что если узнаю об этом на острове, то откажусь идти с тобой?

Полковник мысленно улыбнулся: держится парень. А что, живет жизнью обычного казака. По пути на Сечь даже успел пройти боевое крещение — освятить оружие вражеской кровью.

— Я слишком рано втянул тебя в эту авантюру, сын. — Перекоп-Шайтан и Савур выдвинулись чуть вперед, составляя авангард: Ворон и Седлаш прикрывали их со стороны степи, а Мирон и Гурлаш замыкали эту кавалькаду, зорко осматривая при этом все прибрежные овраги, нет ли какой засады. Четыре повозки с продовольствием и дарами под охраной еще пяти казаков тоже приотстали. Теперь у Хмельницкого была возможность спокойно поговорить с сыном без свидетелей. — В твоем возрасте парни еще ходят в бурсу или обучаются какому-либо ремеслу.

— Я ведь тоже не сижу без дела, — полушутя-полусерьезно огрызнулся Тимош. — Сам видишь: обучаюсь. Ты ведь знаешь, я хотел стать офицером. Как ты, как дед.

— Польской армии?

— Вы ведь оба служили польскому королю.

— Мне не хотелось бы, чтобы ты сожалел, что, вместо польского мундира тебе достанутся клейноды запорожского куренного атамана.

— Я б уду служить там, где служишь ты, — с подростковой непосредственностью объяснил Тимош, заставив отца умиленно изумиться: «Господи, какой же он еще ребенок!» — Не стану же я воевать против тебя и казаков.

— Надеюсь, не станешь.

— Ты не веришь мне? — смутился Тимош.

— Рассуждаю.

— Сомневаешься, что не стану?

— Теперь уже не сомневаюсь, — полковник не сдержался, приблизился к сыну и потрепал его по плечу — единственная нежность, которую мог позволить себе в эти минуты, на виду у казаков. — Теперь уже — окончательно нет.

— А что я такого сказал? — удивился Тимош, пожимая плечами. Отцовская логика все еще оставалась недоступной ему.

Багровое солнце несмело зарождалось над продрогшей степью, озаряя прибрежные холмы и чахлые кустарниковые рощицы холодными, круто замешенными на пронизывающем влажном ветру, лучами. Казаки постепенно отдалялись от Днепра, казавшегося сейчас последним надежным рубежом родной земли, и направляли лошадей прямо на холодное светило, которое представало перед промерзшими путниками далеким заманчивым костром.

— Наверное, жалеешь, что взял меня с собой, — неожиданно возобновил Тимош прерванный разговор, почувствовав, что нечто важное в нем так и осталось невысказанным.

— Жалею, — задумчиво ответил полковник. — На моем месте любой пожалел бы.

— Что же мне тогда, возвращаться, что ли?

— Будь иная ситуация, сам отослал бы. Но ты еще понадобишься мне в Бахчисарае. Тысячу раз пожалею потом, проклинать себя буду… Но предчувствую, что понадобишься. Причем именно ты, а не кто-либо иной из казаков.

— Но пока что я плохо знаю татарский.

— Этот язык ты должен будешь изучить, как я. Чтобы свободно общаться с татарами, турками, понимать буджакских ордынцев… Но боюсь, что у тебя будет достаточно времени, чтобы заняться им. Сама жизнь заставит.

— Мне нужно будет лазутчиком пройтись по Крыму? — негромко спросил Тимош, считая, что отец готовит его к роли шпиона.

— Для этой цели у меня найдутся более опытные воины. Причем не исключено, что они будут татарами.

Далеко впереди показался одинокий всадник. Поднявшись на небольшой холм, он осмотрел приближающихся людей и так же незаметно исчез, как и появился.

— Кажется, татарский дозорный! — известил полковника Савур.

— Один всадник в дозор не выезжает. Тем более — татарин.

Тимош пришпорил коня и хотел присоединиться к авангарду Савура. Полковник давно заметил, что сын привязался к этому крепкому, лихому казаку, которому едва исполнилось девятнадцать, и всячески поощрял эту дружбу, надеясь, что со временем она перерастет в казачье побратимство [36]. Но сейчас он окликнул Тимоша и заставил попридержать своего буланого.

— Ты ведь так и не понял, что я имел в виду, когда говорил, что очень понадобишься мне в Бахчисарае, — с тоскливой мрачностью в голосе произнес он.

— Почему же, понял.

— Нет, — решительно покачал головой полковник. — Видишь ли, мне придется предстать перед ханом в облике нижайшего просителя. Ты не представляешь себе, что такое просить военной помощи у хана. Впрочем, я тоже пока что плоховато представляю себе этот ритуал. Зато хорошо знаю обычаи татар. Может даже статься, что все мы там и погибнем. Дай-то Бог, чтобы в не очень страшных муках.

— Чего ты изводишь себя, полковник? — спокойно отреагировал Тимош, как и должен был реагировать в подобной ситуации всякий взрослый, проверивший себя в боях казак. — Погибнем, как все, как и гоже погибать казаку, так что твоей вины в этом не будет.

Тот одинокий всадник больше не появлялся, однако полковник ощущал его присутствие. Татарин рыскал где-то рядом, за ближайшими холмами, по окрестным балкам.

— Я, конечно, надеюсь, что все же удастся убедить правителя Крыма и получить у себя в тылу союзника. Может даже увести с собой несколько тысяч всадников. Но за это он потребует огромную сумму золотом или… заложника. — Хмельницкий взглянул на сына и осекся на полуслове. Едва он упомянул о заложнике, как Тимош остановил коня и удивленно уставился на него.

— Значит, тебе понадобится заложник?

— Не столько мне, сколько хану, — растерялся атаман. — Однако оставить он потребует человека, жизнь которого стоит для меня чего-то большего, нежели жизнь обычного казака, пусть даже сотника или полковника.