Я знаю, что ничего не знаю - Сократ

всех эллинов, особенно же царь их; потому что важнейшие и большие из таких доходов назначены царям. Сверх того, не мала и подать, которую лакедемоняне платят своим государям. Впрочем, как ни велики богатства лакедемонян в сравнении с эллинскими, но в отношении к богатству персов и их царя они ничего не значат. Когда-то я слышал от человека достоверного, – от одного из тех, которые сами ездили к царю: он рассказывал, что проезжал чрез обширную и прекрасную область, простирающуюся почти на целый день пути, и что эту область туземцы называют поясом царицы. Есть будто бы и другая, называемая опять головным покрывалом. Есть и несколько столь же обширных и прекрасных мест, назначенных для украшения царской жены, и каждое из них носит название особого ее наряда.

Человек достоверный – вероятно, речь о каком-то из афинских дипломатов. Вряд ли это Ксенофонт, который ездил в Персию с военной миссией. То, что все земли в Персии принадлежат царю, а он только делегирует управление ими ближайшим родственникам и сатрапам, поражало воображение греков.

Итак, я думаю, если бы кто матери царя и жене Ксеркса, Аместрисе, сказал, что с ее сыном затевает состязаться сын Димонахи, которой наряд стоит, может быть, много как мин пятьдесят, а у самого сына земли в Эрхии не будет и трехсот плетров, то она удивилась бы, на какие же средства полагается этот Алкивиад, затевая вступить в борьбу с Артаксерксом, и, кажется, заметила бы, что у него быть не может никаких других способов, кроме старания и мудрости; потому что у греков только это имеет цену.

Димонаха и Клиний – родители Алкивиада.

Наряд – в оригинале «космос», что может означать и все одежды и украшения. Пятьдесят мин – большая сумма для простого человека (все имущество Сократа оценено было в пять мин), но не для царя.

Плетр – минимальная мера площади, вероятно, как и латинский югер, изначально выделенная как та, которую вол может распахать за один день. Триста плетров – большой объем земли для простого человека, требующий работы нескольких десятков волов, но крохотный в сравнении с владениями монарха в монархических государствах.

А когда донесли бы ей, что тот же самый Алкивиад решается на такое предприятие, во-первых, не имея от роду и полных двадцати лет, во-вторых, нисколько не приготовившись к тому учением, да сверх того, если любящий его человек советует ему наперед учиться, упражняться, трудиться и потом-то уже состязаться с царем, – он не хочет и утверждает, будто довольно ему быть и таким, каков есть; тогда она, думаю, изумилась бы и спросила: что же бы такое могло быть, на что этот мальчик надеется? и как скоро мы сказали бы ей, что на красоту, знаменитость, происхождение, богатство и способности души; то, видя у своих все такое, она почла бы нас, Алкивиад, сумасшедшими. Да хоть взять Лампиду, дочь Леонтихида, жену Архидама и мать Агиса (все эти мужи, известно, были царями): ведь и она, видя, как велики способы ее родных, удивилась бы, кажется, если бы узнала, что ты, столь худо приготовленный, намереваешься состязаться с ее сыном. А не стыдно ли, думаешь, что неприятельские женщины лучше судят о нас, какими нам должно быть, восставая против их граждан, нежели мы – о самих себе?

Способности – в оригинале «природа», то есть природные свойства души, естественные проявления человека, например склонность к деятельности или воинственность. Тогда еще не существовало более тонкой характерологической психологии, психологии аффектов и психологии «добродетелей», которые разработали Платон и Аристотель.

Способы – буквально «находящееся под началом», имущество и способности. Впоследствии это слово стало означать «качества» и вообще «существующее», существование той или иной вещи.

Так поверь, почтеннейший, и мне, и дельфийской надписи: «Познай самого себя» – что это-то наши противники, a не те, которых ты представляешь, и что из них ни одного не пересилим мы иначе, как старанием и искусством. Если в этом будет у тебя недостаток, то не сделаться тебе славным между эллинами и варварами, к чему ты, кажется, стремишься, как никто ни к чему не стремился.

Познай самого себя – одна из надписей на фронтоне храма Аполлона в Дельфах, которая стала одним из девизов Сократа, хотя изначальный смысл ее неясен. Вероятно, она могла означать понимание человеком своей ограниченности (в соответствии с изречениями древнейших Семи мудрецов Греции, что «мера лучше всего») или же, что скорее – это призыв предстать перед богом Аполлоном как ты есть, а не как ты себя воображаешь. Познание тогда соответствует бытию: познавать себя – значит понимать, что на призыв Бога можно ответить только своим настоящим бытием, а не отдельными обещаниями. После Сократа эти слова – «Познай самого себя» – употреблялись уже в том смысле, что понимание человеком собственных ограничений и возможностей, в том числе собственного неустойчивого существования в бытии, предшествует любому правильному утверждению о бытии.

Чем философия лучше риторики

(Платон. «Горгий»)

– Калликл! Если бы люди не имели свойства общего, которое у одних обнаруживается так, у других – иначе, но каждый обладал своим частным, отличным от свойств, принадлежащих прочим людям, то не легко было бы показать другому собственное его свойство. Говорю это, поскольку замечаю, что мне и тебе свойственно теперь одно и то же: оба мы любим, но каждый свое: я – Алкивиада, сына Клиниасова, и философию, а ты – афинский народ и сына Пирилампова.

Свойство – в оригинале «пафос», «патема», многозначное слово, означающее как претерпевание (устойчивое свойство в результате длительного воздействия), так и пристрастие и глубокое положительное душевное переживание, в том числе любовную страсть. В русском переводе этого слова «страсть» есть все эти значения, например «гнетущая страсть» и «вдохновляющая страсть», но эти значения не сразу видны: скажем, нам приходится различать «патетический» и жаргонное «пафосный», патологию и торжественный пафос. Сократ имеет в виду, что если ритор Калликл воздействует на публику, задевая каждого за живое, возбуждает страсти, то философ видит, что за этими переживаниями стоит единое начало, поэтому философ знает, как устроена страсть.

Знаю, что всякий раз, когда твой любезный скажет, что этому быть так, – ты, несмотря на силу своего красноречия, противоречить не можешь, но вертишься туда и сюда. Ведь и в народной сходке, когда афинский народ на слова твои говорит, что это не так, – ты вдруг переменяешься и начинаешь утверждать, что ему угодно. Таков ты и в