Судьбой приказано спастись - Александр Александрович Берлин

удивлённо воскликнул Святослав. – Рад тебя видеть! И ты оказался здесь?

– Да, дорогой мой Художник, опять и снова, как двадцать с лишним лет назад попадаю в объятия этих милых стен. Ну, поделись со своим старым корешем, как здесь лежится и мечтается?

– Здесь, хочу тебе сказать честно, очень хорошо думается, – зевая, протянул Святослав.

– Это точно, в таких местах только и остаётся – постоянно витать в думах о прошлом, которого не вернуть; о настоящем, которого нет; и о будущем, до которого вряд ли когда доживёшь. Выходит, думай не думай, а финал, как всегда, предопределён уже давно. Это факт, – поучительно произнёс Бор Борыч, подкрепив свои слова направленным вверх указательным пальцем.

– А ты, я смотрю, каким был раньше мыслителем, таким и остался, – подметил Святослав.

– Ты это во мне правильно усёк. Обо всём мечтательно я любил и люблю по-прежнему очень… очень поразмышлять всегда, – довольный такой оценкой своей личности, сказал «мыслитель».

– И что здесь ещё хорошо, так это то, что никто этого не может запретить, – сказал Святослав, решив поддержать своего давнего знакомого.

– Это точно… – подтвердил Бор Борыч и неожиданно перевёл разговор совсем на другую тему: – Слушай, гениальный мой Художник, а вы тогда с Николаичем здорово всё провернули.

– О чём это ты? – уставился на него Святослав.

– Я ведь, понимаешь, тогда весь ваш в раздевалке разговор с Николаичем слышал от начала до конца. Но всегда молчал об этом, потому что Николаича очень уважаю, а тебя, Художник, за твой талант ценю – не каждый может такие портреты писать. Я до сих пор храню свой портрет в молодости, что ты меня тогда на зоне изобразил. Таких «фотографов» я ещё на своём веку не встречал и потому «Виват гениям!»

– Ну и…? – насторожился Святослав.

– Не дыши так резво… и сбрось напор, потому что я сейчас мыслю не о том, о чём ты подумал. Я сейчас о другом. Надо сейчас, полагаю, отметить нашу встречу, так сказать, – предложил Бор Борыч. – То есть не мешало бы нам с тобой вместе пожрать…

– А не хочешь ли ты таким тонким способом за своё молчание кое-что с меня сейчас поиметь? – сурово предположил Святослав.

– Не-е-е… Ведь всё это было в прошлом. А посему я по своей жизни знаю, что, кто станет ворошить старое, никакой выгоды никогда не получит. Поэтому я сейчас не то, что хочу взять с тебя, а наоборот – вполне любезно предложить кое-что просто так.

Святослав невольно засмеялся:

– Ты, я смотрю, совсем праведный стал.

– С юмором «у нас», видно, всё в полном порядке, но вот в другом у тебя туговато… Понимаешь, ты художник, конечно, отменный, а вот с ходу чужие мысли читать пока, к сожалению, ещё не научился. Куда здесь тебе до меня. Даже самого простого моего намёка понять сразу не можешь.

– Ну, тогда давай, просвети меня… – настойчиво попросил Святослав.

– Ладно, просвещаю. Хочу сказать о нежности моей души в знак признательности вас ко мне обоих за доброе ко мне отношение. Понимаешь, Художник, после тебя Валентин оберегал меня на зоне, как своего. Это не оттого, чтобы я молчал, нет. Просто Николаич по природе любит и умеет быть нужным, когда это необходимо, – и не спеша продолжил своё подробное повествование об одном важном случае из его жизни на зоне:

– Однажды под вечер Николаич, к своему удивлению, заметил меня, сидевшим и плачущим в его, так можно сказать, личной каптерке на зоне. Понимаешь, я как-то не один раз был свидетелем на зоне разговоров о Николаиче и все, как на духу, признавались, что он, не по статусу своему на зоне, добрый. Он часто один на один, кто к нему обращался, помогал успокоиться. Вот и я пошёл тогда к нему – мне очень тогда жить не хотелось. От этой своей собачьей жизни мне так вдруг захотелось зарыдать, что, забыв страх, что он за это меня по головке не погладит, я и решил направиться к нему в его личные апартаменты, чтобы никто на зоне не видел такой слабости моей.

Сначала, когда он к «себе» вошёл и увидел там меня, я заметил, что он на меня сразу рассердился. Но когда увидел мой портрет в молодости в моей руке, что однажды ты мне нарисовал, взял вдруг в свои руки и долго сравнивая меня с рисунком, сказал: «Ты был настоящее когда-то дитё, а теперь – целая уже детина». Я тогда в ответ на мою характеристику признался ему с какой-то ребяческой наивностью, что в детстве не такой я был, как сейчас. И как на духу признался потом ему, что я так сейчас себя веду во взрослой своей жизни потому, что таким способом прячусь от того настоящего, что во мне осталось ещё. И тогда, как сейчас помню, Николаич вдруг неожиданно, выслушав меня, подошёл ко мне близко, по-отцовски меня обнял и мило потом предложил, мол, пойдём Бор Борыч, пожрём лучше – составь мне компанию и заодно вдвоём с тобой про жизнь потолкуем.

Ну, а потом, с огромным аппетитом потрапезничав, через полчаса, смотрю, и настроение стало приходить у меня в норму, и сразу же опять мне жить захотелось. В общем, вдоволь у него поев и поговорив с ним по душам, я бесповоротно зауважал Николаича, – красноречиво закончил основную часть своей речи Бор Борыч и добавил: – Так что я сейчас тоже буду заниматься усердно и настойчиво твоим пищеварением. У меня с этим делом как всегда только высший класс, где бы и когда я ни сидел. В этом приятном деле у меня особый дар – добывать поесть себе то, что мне угодно. Мне всегда это удаётся очень легко, потому что это благо я делаю для своего желудка с особой любовью, так как в противном случае он может закапризничать, а это чревато для всеобщего моего здоровья, так как больным быть в своем цветущем возрасте никак не желаю.

– Бор Борыч, как ты красиво и поэтично это всё произнёс, – решил похвалить своего друга Святослав.

– Я этим ещё раз констатирую и особо подчёркиваю, что гениальность не одному тебе дана – другим тоже. Я правильно свой вывод резюмирую? – завершил Бор Борыч свою затянувшуюся речь тоном, категорически не приемлющим отрицательного в свой адрес ответа. Спускаясь затем медленно к реальной обстановке, он загадочно похвастался: – А сейчас я вам, дорогие мои, такую живописную картину на столе изображу, что вмиг слюнки потекут.

Исполненный чувством собственного достоинства, он медленно взглядом обвёл камеру, а потом вдруг артистично произнёс