Рок небес - Мэри Робинетт Коваль

заново закрепил ножной фиксатор. Ключ соскользнул, но Леонард его не отпустил. – Мне сразу по нескольким причинам нравится. Во-первых, какая ирония, что эти слова слетают с губ чернокожего.

Я уставилась на него, пытаясь все это сопоставить.

– Потому что… это греческий?

Он рассмеялся.

– Порой ты меня умиляешь. Нет. Из-за законов Джима Кроу[81]. Таким образом выражение «Иди к воронам» приобретает современное значение, которого не было в древнегреческом варианте. Что-то из серии: «Не бросай меня в терновый куст», – он вытащил болт из основания антенны и протянул мне: – Пожалуйста, скажи, что ты поняла отсылку.

– Так точно, Братец Космонавт[82].

Тут он громко загоготал, отчего микрофон у него даже зашипел.

Я залилась румянцем от облегчения, потому что, если честно, шуточка была на грани. Я легко могла бы сказать что-то в этом роде Юджину, но не была уверена, что наши отношения с Леонардом достигли той же степени близости. Я сунула болт в мешок для мусора.

– Так какое значение было в древнегреческом?

– Похороны тогда были очень важны, – Леонард приставил ключ к следующему болту и сперва убедился, что он держится крепко, – поэтому фразой «Иди к воронам» выражали надежду, что твое тело просто сгниет, став пищей для ворон.

Рафаэль рядом с нами замер. В руках он сжимал частично свернутый кабель.

– Если кого-то не похоронить, он лишается шанса на участие в загробной жизни и…

Я положила ладонь Леонарду на руку, давая сигнал замолчать. Хотя в скафандре он скорее увидел это движение, чем почувствовал.

– А хочешь я тебе скажу мое любимое ругательство на идише?

– Конечно.

И тут я вдруг поняла, что загнала себя в тупик. В идише было множество замечательных ругательств, но все они вращались вокруг смерти или погребения. А если и нет, то все равно были достаточно болезненными. Например: «Беда для человека – все равно что ржавчина для железа». Прочие касались концепций, которые, по мнению моей мамы, мне знать точно не следовало. Я подвинула мешок для мусора поближе, пытаясь скрыть свое замешательство. Что бы сказала тетя Эстер? И тут в голове у меня возникло целое море вариантов.

– A yid hot akht un tsvantsik protsent pakhed, tsvey protsent tsuker, un zibetsik protsent khutspe.

В шлеме раздался голос Паркера.

– Я пытался не влезать, но что это значит?

– Я думала, ты хочешь, чтобы мы не засоряли эфир.

Рафаэль распахнул глаза и продолжил сматывать кабель, как будто и не прекращал этого делать.

Паркер фыркнул.

– Ты меня искушаешь языками.

– Так всегда говорила моя тетя Эстер: «Еврей – это двадцать восемь процентов страха, два процента сахара и семьдесят процентов хуцпы[83]».

– Это все объясняет.

– Вот спасибо. Но имей в виду, что я еврейка с юга, так что процент сахара у меня выше.

Леонард передал мне следующий болт для утилизации.

– Ну, сахар-то весь снаружи, да? Никому не докажешь, что ты внутри вся такая мягкая и сладкая.

Леонард перешел на неформальные шутки вроде тех, что я слышала от Юджина и Миртл, и я расплылась в улыбке, чувствуя некое ликование. В последнее время мне не удавалось почувствовать себя частью команды, но теперь я была к этому максимально близка. Кстати, о команде…

– Рафаэль. Давай какое-нибудь португальское ругательство.

Рафаэль перевязал кабель, который держал в руках, и принялся за следующий.

– В Бразилии мы ничего не делаем, чтобы «покрасоваться». Мы делаем что-то para inglês ver[84].

Паркер присвистнул.

– Ай.

– Что это значит?

– Мы делаем что-то, чтобы это видели англичане.

* * *

С технической точки зрения, нам всем необязательно было находиться в коммуникационном модуле «Ниньи» или рядом с ним, когда через два дня после окончания ремонта Флоренс снова запустила систему связи. По правде говоря, все, кроме Флоренс и Рафаэля, могли спокойно остаться на «Пинте». Но вместо этого на борт «Ниньи» перешел весь ее экипаж под тем предлогом, что можно сэкономить топливо «пчелки», совершив один-единственный переход.

Садовый модуль нуждался в уходе. Кэм хотела убедиться, что в медицинском модуле все в порядке. Леонарду нужна была его газета. Мне для вычислений нужны были справочники.

Паркер смирился со всеми этими сказками.

В круговом коридоре царил сумрак: работала только треть светильников. Изначально мы планировали в первую очередь разобраться с ремонтом системы охлаждения, но Паркер и Бенкоски хотели убедиться, что с прекращением радиосвязи столкнулась не только «Пинта». А для этого нам нужна была еще одна работающая система радиосвязи дальнего действия.

Когда все показатели загорелись зеленым, Флоренс заговорила в микрофон.

– Так, «Пинта». Запускайте тестовый сигнал.

В связном модуле «Пинты» ответила Дон.

– Нинья, подтверждаю. Начинаем тестовый сигнал.

Я парила прямо над головой Леонарда, так что мне прекрасно были видны шкалы и индикаторы, подпрыгивающие в ответ на невидимые сигналы.

Так интересно, как один и тот же стимул может одновременно вызывать две разные реакции.

С одной стороны, я почувствовала облегчение, потому что с ремонтом мы однозначно преуспели.

С другой стороны, у меня все внутри оборвалось, как если бы отчаяние обладало силой тяжести. Если с сигналами «Ниньи» все в порядке, значит, проблема была на Земле.

Мы уже неделю были без связи. Час, два, а то и полдня еще можно списать на какой-то сбой. Но, учитывая, сколько у МАК ресурсов… – да сколько, черт возьми, ресурсов у целой планеты! – тот факт, что связи с ними так и не было, заставил меня похолодеть.

Натаниэль… что же происходит дома?

Глава двадцать девятая

Бортовой журнал первой марсианской экспедиции, командир Стетсон Паркер.

10 июня 1963 г., 23:13.

Завершен ремонт аммиачной системы «Ниньи».

Спустя четырнадцать дней связь с МАК не восстановилась.

Что выдает во мне еврейку и южанку, так это сила моего желания накормить окружающих. Понедельничные утренние собрания на борту «Пинты» проходили не за завтраком, как дома – то есть на «Нинье». Не знаю, почему у них на собраниях был только кофе. Может, Дон с Хайди пытались утвердиться в роли ученых и избегали домоводства. А может, у них в команде никто не любил готовить.

Но прошло уже две недели с тех пор, как пропала связь с Землей, и мне нужно было что-то приготовить.

Мало что доставляет больше удовольствия, чем запах свежеиспеченного печенья. Учитывая, что в составе у него были сухое молоко, обезвоженные яйца и искусственное масло, получилось неплохо. Маму бы привели в ужас мизерное количество слоев и несколько медовый вкус, но для нас такой расклад в какой-то момент превратился в норму.

Паркер и Бенкоски соскользнули по лестнице на кухню один за другим, словно катаясь на аттракционе в парке развлечений.

Бенкоски поднял голову и принюхался.

– Ну, не знаю, Стетсон… Я могу и передумать насчет разделения.

– Ты ее не получишь, – Паркер подошел к доске. – Но мы будем высылать гуманитарную помощь.

– Разделения?

Я ополоснула в раковине миску, в которой замешивала тесто.

– На собрании это обсудим, – Паркер взял тряпку и бросил мне: – Можешь намочить?

Тряпка шлепнулась на чистый рабочий