Фальшивые червонцы - Ариф Васильевич Сапаров

изъявил согласие стать охотником.

В первой же ночной вылазке ему не посчастливилось. Отряд наскочил на немецкую засаду, коня под ним убило, а сам он остался лежать в вонючей трясине с перебитыми пулеметной очередью ногами. Беспомощный, истекающий кровью, утративший всякую надежду на спасение. Одним словом, жертва собственного легкомыслия.

Вытащил его из болота какой-то офицер их полка, версты две нес на спине.

Фамилию своего спасителя он узнать не успел, так как был направлен в госпиталь и в драгунский полк больше не попал. Пытался узнавать, много раз писал однополчанам, но толку не было.

Спаситель сам разыскал его спустя двенадцать лет. Пришел к нему однажды вечером, напомнил ту историю, бесцеремонно напросился на ночлег. И вообще был человеком со многими странностями. О себе рассказывал мало, даже фамилию не назвал. Зови, дескать, Сашей, вполне этого достаточно.

Сперва говорил, будто работает на паровой мельнице возле Пскова, а в Ленинград приехал за запасными частями для двигателя, но позже, после основательной выпивки, сознался, что нелегально перешел советскую границу. У него специальные задания из-за кордона, он активный борец против большевистской диктатуры. Осведомлен, к примеру, о службе Карташева на военном заводе и рассчитывает иметь от него некоторую информацию.

Как честный советский гражданин, Карташев, конечно, отказался наотрез. Сказал своему гостю, что благодарен за дружескую боевую выручку, что вечно будет о ней помнить, но в шпионские махинации ввязываться не имеет желания. Что было когда-то, то быльем поросло, и старого назад не воротишь. В России нынче рабоче-крестьянская власть, народу она пришлась по вкусу, и служить ей надо верой и правдой.

В тот вечер они поссорились, сгоряча наговорили друг другу обидных дерзостей. В конце концов было условлено, что Саша воздержится от посещений его квартиры и вообще оставит его в покое.

Уговор был серьезный, поэтому вчерашний поздний визит Саши является нарушением честного офицерского слова. «В последний раз, отныне ты меня не увидишь», — сказал Саша, попросив на прощание выручить одеждой — собственная его одежда пришла в негодность.

Таков вкратце был рассказ Карташева. Разобраться в нем, постепенно отделить правду от лжи, заполнить пропуски и намеренные умолчания предстояло на следующих допросах.

— Занятно у вас получается, подпоручик, — сказал Сергей Цаплин, заключая первый их разговор. — Вы дали приют вооруженному агенту иностранной разведки и хотели бы при этом изобразить себя этаким невинным ягненком. Трудноватая, признаться, задачка, вряд ли вам поверят...

— Но я собирался донести властям, гражданин следователь. Во мне боролись чувства долга и порядочности. Все же он спас мне жизнь, с этим нельзя не считаться, и я никак не мог решить...

— Ну что ж, решайте теперь. Разберитесь в собственных чувствах, трезво оцените свои поступки. Хочу, кстати, предупредить, что вранье сослужит вам плохую службу, когда дойдет дело до суда...

— Я говорил одну лишь правду, гражданин следователь!

— И привирали при этом...

Отправив Карташева в камеру, Сергей Цаплин устроил себе маленькую передышку. Спустился в буфет, выпил горячего чаю, с удовольствием пробежался по безлюдному в поздний час Адмиралтейскому проспекту.

Еще допрашивая подпоручика, он ловил себя на том, что все время думает о предстоящем нелегком разговоре. Как его лучше построить, этот разговор? Предупреждение начальника КРО было не случайным — от первой встречи многое зависит. Надо ошеломить его с самого начала. Пусть не воображает о себе чрезмерно. И иллюзий пусть не строит. Песенка его спета.

Внешность этого субъекта целиком совпадала с приметами, сообщенными в Ориентировке. Среднего росточка, широкоплечий, плотный, волосы русые, уши маленькие, немного приплюснутые, как у боксера. Вот только глаза не просто серые, а какие-то острые, пронзительные, ястребиные.

Держится спокойно, без робости и заискивающих улыбок. Успел, видно, обдумать линию поведения, изготовился.

— Садитесь, Эдуард Алексеевич, — любезно пригласил Сергей Цаплин. — И давайте знакомиться, беседы нас ждут длительные...

В ястребиных глазах не отразилось ровным счетом ничего — ни удивления, ни испуга.

— Я не Эдуард Алексеевич и никогда таковым не был. Меня, по-видимому, принимают здесь за кого-то другого, произошла, по-видимому, ошибка. Этим, надо думать, объясняется и мой арест...

— Вот как! Это становится интригующим. Значит, вы не Дернов, не Эдуард Алексеевич? Кто же вы в таком случае? Быть может, Попов или Георгий Георгиевич Дорн? Кличек и фамилий у вас, кажется, было вполне достаточно...

Немедленно последовал ответный ход, причем с явным желанием перехватить инициативу.

— Во всем цивилизованном мире принято считать, что арестованный не обязан представляться своему следователю. Так же, впрочем, как и доказывать свою невиновность. В ГПУ, разумеется, иные правила... Хватают человека на трамвайной остановке, грубо вталкивают в машину, везут в тюрьму...

— Ого, да вы изволили рассердиться на ГПУ! — Сергей Цаплин не скрывал иронии. — Согласен, обошлись с вами не совсем учтиво. Однако и вы вели себя не лучшим образом. Судите сами, тайком переходите нашу государственную границу, мотаетесь из поезда в поезд, из города в город, да еще с браунингом за пазухой, с фальшивыми советскими червонцами. Вряд ли при таком образе действий можно рассчитывать на любезности со стороны представителей власти...

Большего пока говорить не следовало. Пусть чувствует, что известно о нем многое, что с фокусами номер не пройдет.

— Итак, займемся формальностями. Эдуардом Дерновым вы называться не желаете, документов, удостоверяющих личность, обнаружено не было. Выходит, считать вас лицом безымянным?

— Зачем же? У меня есть и имя, и фамилия.

— Прекрасно! Стало быть, назовите себя, и не будем напрасно терять время.

— Фамилия моя Гринберг, зовут меня Александром Карловичем. Признаю чистосердечно, советскую границу я перешел на свой страх и риск, за что готов нести ответственность. Хотел бы при этом заметить, гражданин следователь, что выбора у меня не было. Либо пойти в обход существующих законов, либо навеки отказаться от возможности увидеть самое дорогое для меня существо. Каюсь, устоять перед искушением не сумел...

История, которую терпеливо выслушал и записал в протокол Сергей Цаплин, имела ярко выраженную романтическую окраску.

С несчастной любовью, с многолетней тягостной разлукой, с письмами, отправленными через третьи руки, и всеми другими признаками жанра. Если бы не знать, кто ее рассказывает, эту историю, невольно поддался бы сочувственному настроению.

В протоколе допроса она заняла несколько страниц, а в кратком изложении выглядела примерно так.

Александр Карлович Гринберг, как и тысячи других бывших русских офицеров, лишенный родной почвы эмигрант. Имел глупость участвовать в битвах гражданской войны на юге России, эвакуировался с разбитым войском барона Врангеля. Досыта хватил нужды и всяческих