Фальшивые червонцы - Ариф Васильевич Сапаров

нервничает Серый Волк.

19

Из приказа по Управлению связи:

«Строгий выговор, объявленный приказом от 23 октября 1928 года заведующему староладожским почтовым отделением Ф. И. Окуневу, отменить, как наложенный ошибочно.

За добросовестное исполнение служебного долга премировать тов. Окунева Ф. И. в сумме 100 рублей».

20

Один бог знает, до чего же он нервничал!

Угнетала, выматывая силы, томительная тишина одиночки. Жизнь за ее стенами шла обычным своим ходом, что-то в ней происходило, что-то менялось и трансформировалось, а он был наедине со своими мыслями. И сколько ни старался, не мог сообразить, что же известно о нем на Гороховой. Известно, конечно, сомнений в этом не было, но что конкретно?

Мальчишка-следователь на поверку оказался опытным психологом, и первая же его попытка добиваться личного свидания с Мессингом наткнулась на непримиримо жесткий отпор.

— Не имею понятия, как там у вас, — язвительно сказал следователь, особо выделив последнее слово, — а у нас, в ГПУ, каждый выполняет свои обязанности, которые строго регламентируются. Мне, в частности, поручено разбираться с вами...

— Но учтите, гражданин следователь, я решил дать чрезвычайно важные для Чека показания, и я в конце концов требую...

— Чего вы требуете? И по какому праву?

— Мне бы хотелось переговорить лично с Мессингом...

— Нет, вам бы хотелось втянуть нас в длительные переговоры, — уточнил следователь и не счел нужным скрывать снисходительной усмешки. — Выгадать время вам желательно, кое-что разнюхать, если удастся, кое-что разведать. Но это большое заблуждение, Альберт Христианович, уверяю вас. Ни о каком торге речи быть не может. Единственное, что вам осталось, — чистосердечно признаться в совершенных преступлениях, полностью капитулировать перед Советской властью...

Произнеся эту тираду, следователь вызвал конвоира и приказал отвести его обратно в камеру. Не пожелал выслушивать каких-либо объяснений, только саркастически кривил губы, давая понять, что ни в грош не ставит его слова.

Разочарование было оглушительным, потому что все его замыслы мгновенно сорвались. С досады возникла мысль о голодовке в знак протеста, но он ее тотчас отогнал.

Кому и что он докажет голодовкой? Лишь ослабит самого себя, израсходует последнюю энергию, которая еще понадобится в борьбе за жизнь, за спасение.

Знали о нем на Гороховой многое.

Настоящее его имя и то успели разузнать, не говоря уж о конспиративных кличках и псевдонимах. С первого шага по их земле вели за ним наблюдение, не спускали глаз ни днем, ни ночью, а он, тупоголовый болван, вздумал отделаться пошлой любовной новеллой об одиночестве и неразделенных чувствах. Нетрудно вообразить, как потешались они, читая его наивные показания о целях поездки в Смоленск.

Серый Волк — и вдруг пылкий, влюбленный вздыхатель! Есть над чем посмеяться!

Спасение зависело от степени осведомленности чекистов.

Подпоручика Карташева они схватили, но тот лишнего ничего сказать не может, просто нечего ему сказать. Схвачен, по-видимому, и верный генеральский холоп Федотов, что здорово осложняет ситуацию. Единственная надежда на кремневую натуру Федора Игнатьевича. Этот лишнего не наболтает, запираться будет до конца, до последнего издыхания.

Всего знать они просто не в состоянии. Если бы имели информацию, давно бы постарались ликвидировать мюнхенскую затею. Достаточно для этого заявить протест по дипломатическим каналам, и с фальшивками будет кончено. Вмешается полиция, зашумит левая пресса, скандал поневоле заставит сворачивать манатки. Раз этого не случилось до сих пор, раз все тихо и спокойно — стало быть, не успели докопаться до самого главного, Подозревают, конечно, не могут не подозревать, но точной информации у них нет.

Его кто-то выдал с потрохами — это тоже бесспорный факт. Фамилию сообщил, клички и все прочее, вплоть до маршрута путешествия. Одно из двух: либо в друзья к Петру Владимировичу затесался ловкий осведомитель, либо у англичан, в тихом учреждении Реджинальда Стиорса, есть агент-двойник. Одинаково скверно и то и другое — его выдали советским разведчикам.

Напрасно послушал он совета генерала и связался с англичанами. Хваленая их секретная служба слишком часто дает осечки, особенно в единоборстве с русской контрразведкой.

Пошел бы самостоятельно, ни с кем не связываясь, как хаживал в прошлые разы, и все бы обошлось благополучно. В полном бы порядке вернулся, неизменно удачливым Серым Волком.

Правда, сожаления эти теперь бесполезны. Растравливаешь себя, накручиваешь нервную систему, а пользы никакой. Теперь решающим стало другое. Важно найти способ выкарабкаться целым и невредимым. Способ такой должен быть. Надо его побыстрей обнаружить, по-умному использовать. В этом его спасение, только в этом.

Следователь требует от него капитуляции. А что она даст, кроме неизбежной пули в конце? Лучше уж выслушать приговор с гордо поднятой головой, как подобает настоящему офицеру. Красиво, по крайней мере, благородно.

Нет, умирать он не согласен! К черту красивые позы, к черту благородство!

Чудовищно и противоестественно гибнуть в цветущем возрасте, когда не дожил еще и до сорока лет. Бороться он будет, зубами будет прогрызать дорогу к своему спасению.

От него ждут признаний и раскаянья? Пожалуйста, он начнет играть в безоговорочную капитуляцию. Каяться будет маленькими, строго дозированными порциями, без излишней торопливости, размеренно и строго. Да, да, именно так он и сделает.

Цепочка до Берлина и Мюнхена длинная, звеньев в ней сколько угодно. Явки, фамилии, система связи, складские помещения.

Начнешь рассказывать обо всем понемногу, и они наверняка должны схватить крючок. Затеют обстоятельную проверку его показаний, а это даст выигрыш во времени. Шлепнуть Серого Волка никогда не поздно, прежде они пожелают иметь в своих руках все козыри. И постепенно привыкнут к мысли, что живой он для них интереснее мертвого. С живого хоть шерсти клок, а что возьмешь с покойника...

Скорей бы уж вызывал его молоденький следователь. Личные контакты с ним придется строить на новой основе.

Покорность судьбе, желание быть полезным следствию — вот что нужно. И никакого пижонства. Пусть воображает, что добился цели, что капитуляция Серого Волка состоялась.

Но вызова к следователю все не было и не было.

Прошел день, нескончаемо долгий и тревожный в условиях одиночной камеры, миновали второй и третий.

В назначенный тюремным расписанием час ему приносили еду. Со скрипом открывалась тяжелая форточка в обитой железом двери и снова закрывалась, едва он успеет взять миску с баландой. На допрос его упорно не вызывали.

Дыхание останавливалось от жутких мыслей и предположений. Он отгонял их прочь, а