Товарищи - Анатолий Калинин

В палатке, разделенной на две половины зыбкой перегородкой, горел электрический свет. В передней половине вокруг столика сидели четыре или пять медсестер и санитарок в белых халатах и что-то ели алюминиевыми ложками из алюминиевых чашек. На электропечке закипал чай. При виде Лугового медсестры и санитарки хотели вспорхнуть из-за стола, но она, остановив их жестом, повела его на другую половину палатки.

Здесь было намного просторнее, и свет не горел, так что Луговой ничего не смог увидеть, за исключением чего-то длинного, накрытого белым посредине ее, и чего-то мерцающего по углам металлическим и стеклянным светом. Но, оказывается, кроме этой большой комнаты была и еще одна, крохотная, куда и провела Лугового его провожатая. Щелкнул выключатель, и совсем близко от себя он увидел ее глаза.

Стояли в комнатенке, отгороженной от остальной части палатки пологом, топчан под серым солдатским одеялом, столик и два окрашенных в такой же голубовато-белый цвет табурета. И это была вся мебель. Еще заметил Луговой в дальнем углу на деревянной трехногой вешалке черный новый полушубок, а под ним серые валенки.

— Здесь я ночую, когда приходится задерживаться допоздна, — пояснила она, снимая с головы белый чепчик и рассыпая из-под него волосы. — Правда, бывает холодно, чугунку топят только в операционной, но теперь я могу укрываться еще и тулупом. — Она улыбнулась. — Ваш ординарец — чудо. Пока я не вернулась из санчасти, никому не хотел отдавать. — Сощуриваясь, как на огонь, она очень похоже передразнила Остапчука: — «Приказано тильки лично в руки передать…» Я еще не успела вас поблагодарить. Но, конечно, не только ради этого я собиралась к вам в полк. Среди ваших легко раненных, которые отказываются от госпиталя, есть случаи гангрены. Что же вы не садитесь? — Она подвинула ему табурет. — Я схожу за чайником.

Доставая откуда-то из-под столика алюминиевые кружки и наливая в них чай, она, должно быть, почувствовав его взгляд, оглянулась через плечо.

— У вас что-нибудь случилось? Я все время только одна говорю. Если это из-за Грекова, я уверена, что через неделю он придет в себя. Конечно, уже не в корпусном госпитале. Вам сколько положить сахара? Нет, у вас определенно что-то случилось, — отхлебывая свой чай, она внимательно взглянула на него из-за края кружки.

Вместо ответа он достал из своей полевой сумки и положил перед ней на стол книжечку в коричневом переплете.

— Это что?

Но в этот момент отвернулась брезентовая дверца, в комнату заглянула дежурная сестра.

— За вами, Марина Дмитриевна… — задержавшись взглядом на Луговом, она запнулась и потом все-таки нашла то слово, которое, по ее мнению, было теперь наиболее уместным: — Приехали.

— Хорошо, пусть подождет.

Все время, пока она перелистывала страницы коричневой книжечки, он, не отрываясь, следил за ее узкой белой рукой с тоненьким золотым колечком на безымянном пальце. Упавшие ей на лоб завитки волос скрывали от него ее глаза, но чуть вывернутые губы у нее старательно шевелились. И когда она, поднимая голову от раскрытой на столе книжки, откинула рукой со лба волосы, Луговой увидел, что глаза у нее мокрые.

— Какой ужас, — сказала она тем голосом, который он уже слышал у нее. — Я по-немецки училась неважно и, конечно, не все смогла понять, но… — Она как-то снизу вверх, заискивающе взглянула на него. — Но вы не должны так падать духом. Они могли и не успеть увезти ее в Германию. Бедная Анна! — Она закрыла лицо руками.

Не открыла она его и тогда, когда дежурная медсестра во второй раз заглянула в комнату из-за брезентового полога.

— Марина Дмитриевна! — настойчиво напомнила она.

— Скажите, что я остаюсь здесь.

— То есть как это, Марина, остаешься? — И из-за плеча медсестры выступило черноусое лицо командира автобата Агибалова. — Ты забыла, что сегодня пятая годовщина нашей свадьбы?!

— Ты можешь с успехом отпраздновать ее в банно-прачечном отряде, — насмешливо сказала она.

— Ты, Марина, ревнуешь? Извините, майор, за эту семейную сцену. — Агибалов небрежно козырнул Луговому. — Мы с вами стали чаще встречаться. — Он хотел еще что-то добавить, но она угрожающе предостерегла:

— Это брат моей подруги Анны Луговой.

— Которая, если мне мне изменяет память, решила остаться в оккупированном Ростове.

— Если ты, Вадим, не прекратишь…

— То я его вышвырну отсюда, как собаку, — вдруг, вставая со стула, договорил за нее Луговой.

Она немедленно поспешила встать между ними. Из-за брезентового полога выглянуло испуганное лицо медсестры и тут же скрылось.

— Ого, я вижу, вы здесь совсем не чужой, — отступая за брезентовый полог, сказал Агибалов.

— Не забудь у дежурной сестры бутыль со спиртом, — вдогонку напомнила ему Марина.

— Нет, нет, я хочу, чтобы вы знали, он лжет, — настаивала она, когда они уже шли рядом по просеке, удаляясь от палаток госпиталя.

— Это не имеет значения, — холодно сказал Луговой.

Но она, не слушая, ухватилась за рукав его шинели.

— В том-то и дело, что никакой свадьбы не было. Это дядиной молодой жене, когда я приехала после девятого класса к ним погостить в Киев, захотелось и меня выдать замуж за военного, а он служил кем-то у дяди в штабе округа, и она устроила, чтобы мы…

Луговой взял ее за плечи и, повернув к себе, постарался сделать так, чтобы она не смогла продолжать. Никакого, даже самого слабого, гула или каких-нибудь других звуков войны уже не доходило в рощу, фронт ушел далеко вперед, и только смутное подобие зарева пробегало по краю ночного неба там, куда он ушел. С деревьев, под которыми они остановились, сыпался на них снег. Из-за Кумы подул резкий ветер, и Луговой запахнул ее полой своей шинели. Она лишь слабо запротестовала:

— Я же в полушубке.

Смеясь, они старались попасть нога в ногу, но это им плохо удавалось. На них снова сыпался снег с деревьев. Внезапно ветер прекратился, и их обволокло теплым и прелым запахом. Они и не заметили, как очутились под защитой большого и длинного стога сена. Тишина здесь стояла такая, что никакой войны нигде не могло быть.

Вдруг Марина высвободила свои плечи из его рук:

— Только не сейчас и не здесь.

26

В надежде сбить темп советского наступления, командование немецкими войсками на Северном Кавказе бросило против казачьей конницы авиацию.

С самого раннего утра начинались налеты «юнкерсов». Белая искрящаяся пыль, не успев осесть, снова взмывала над землей. Казаки долгими часами лежали по шею в сугробах, оттаявший под ними снег, подмерзая, примораживал к земле полы шинелей и чекменей. На белой целине вспыхивала кровь. Сбросив бомбы, самолеты, облегченно завывая, уходили за черту горизонта, чтобы через полчаса — час опять вернуться со своим смертоносным грузом. По всей степи рыдающими голосами ржали раненые лошади. По приказу Милованова с наступлением дня полки рассеивались по балкам и лесополосам, маскируясь, и возобновляли движение, как только сумерки окутывали степь.

Чакан едва удерживал в балке беснующихся лошадей. «Юнкерсы» накатывались волна за водной. Обезумевшие лошади рвались с коновязей. Сначала то Чакан, то Зеленков попеременно бегали прятаться в старый припорошенный снегом окоп, но вскоре это надоело им.

— Шабаш, не побегу больше! — ожесточенно сказал Чакан. — Как положено погибнуть, так никуда я от смерти не уйду, а не положено — значит, мне еще придется внука на ноге покачать.

Редко перепадали минуты затишья. В один из таких промежутков Чакан увидел, как идет по дороге старик в белом овчинном полушубке с байдиком[14]. Дорога была изрыта фугасками, но старик правился по ней, никуда не сворачивая.

— Скорей скатывайся к нам в балку, летят! — крикнул ему Чакан.

Старик сперва отмахнулся:

— Старый я кататься. — Но, взглянув на небо, в котором появилось звено «юнкерсов», он тут же проворно скатился по склону в балку. Докатившись прямо до Чакана и приподнимая от земли голову, сразу же поинтересовался у него — Скажи, где мне вашего главного начальника найти?

Чакан тронул рукой усы:

— Над этой балкой, например, я главный.

Но старик осмотрел его насмешливым взглядом.

— Это я сразу догадался. Твое дело у лошадей под хвостами выскребать, а мое дело не хвоста требует.

Чакан обиделся.

— Проваливай, пока я тебя не познакомил с этой штукой, — он выставил вперед карабин.

— Убить ты меня, конечно, сможешь, — спокойно возразил старик. — Но от этого ничего хорошего не получится. Я помру, и со мной помрет один военный секрет, которого никто, кроме меня, не знает.

Чакан с недоверием посмотрел на него. Черт его разберет, этого деда! Глаза у него хитрые, бородка, как у попа.

— Проводи, Куприян, его по балке в эскадрон, — неохотно сказал Чакан.