Невская битва - Александр СЕГЕНЬ

—    Мы вскормлены Ее молоком, — улыбнулся Йорген.

Собрав необходимый отряд, Кюц-Фортуна отпра­вился по льду озера на восток, в сторону отползшего русского медведя. Лошади шли медленно, Йорген дви­гался впереди всех, зорко вглядываясь в даль. Там уже виднелись дымы над кострами русских, это означало, что они ждут их здесь, и на озере собираются сражать­ся. Вскоре под дымами стали проблескивать и огоньки.

—    Прорубь! — воскликнул оруженосец Винтерхау­зена, углядев в стороне справа следы русской разведки.

—    Тем лучше, — усмехнулся Йорген. — Нам ненадо будет рубить лед.

Они подъехали к проруби, и оруженосцы быстро восстановили ее, уже успевшую обрасти новым лед­ком. Замеры оказались удовлетворительными — при таком морозе, как теперь, лед выдержит.

—    Главное, чтобы все наши помнили — нельзя в случае отступления идти туда, — сказал Иоганн фон Вельвен, указывая в южном направлении. — Там бьют теплые ключи, и лед в это время года будет ломким. Рус­ские называют эту часть озера Узменью, что значит — узкое место. Это пролив между Большим и Малым Пейпусом. Иное наименование Узмени — Теплое озеро.

—    Не думал, что брат нашего полководца способен Думать об отступлении, — сказал Йорген фон Кюц-Фортуна.

—    Следует обо всем думать, даже и об отступле­нии, — невозмутимо отвечал Иоганн. — Обратите вни­мание, русские жгут костры вдоль всего берега. Стало быть, они предвидят наше возможное бегство и постави­ли несколько отрядов там, чтобы ударить по бегущим.

—    Скорее всего, они пытаются запугать нас коли­чеством дымов. Чтоб мы подумали, будто их много. Я слышал, что так же действуют татары. Видать, рус­ские у них научились, — сказал Эрих Мертвая Голова.

—   Сколько бы их ни было, мы разгромим этот сброд. Вон там. — Йорген указал вперед, туда, где вид­нелось наибольшее скопление русских и где было больше всего дымов над кострами.

—   Да, — согласился Иоганн фон Вельвен. — Повсему видно, они намерены здесь встретиться с нами и решить судьбу всей войны.

—   Дружище! Уж не вознамерился ли ты искупать­ся? — спросил Йорген у второго Иоганна — фон Акена, который, сойдя с коня, подошел к самому краю разво­рошенной проруби и любовался игрою солнечных лу­чей в воде и льдинках, шевеля ледяное крошево кон­цом своего меча. Это был стариннейший меч, принад­лежавший одному из перегринаторов еще первого похода. У него было латинское имя Медулларис, чтоозначало, кажется, «рассекающий до мозга костей».

—  Нет, — спокойно отвечал фон Акен, — я просто задумался о красоте Божьего мира, о красоте приро­ды, в особенности нашей, северной. Разве можно вооб­разить себе подобную красоту где-нибудь в Египте?

—  Ты поэт, Иоганн, — засмеялся Кюц-Фортуна. — Тебе надо примкнуть к Люсти-Фло, вместе вы напише­те куда более изящные рифмованные хроники.

—  Завтра я обещаю утопить в этой проруби пароч­ку русских, — сказал фон Акен, желая показать, что, несмотря на склонность к тонким чувствам, он остает­ся истинным тевтоном — воином, завоевателем прост­ранств и народов.

Глава восьмая

В ПРЕДВКУШЕНИИ КАШИ

Вэто самое время князь Александр Ярославич в последний раз объезжал противоположный от немца берег Чудского озера, принимая окончательные решения о судьбах завтрашней битвы. При нем находились отроки Ратисвет и Терентий Мороз, брат Андрей со своими оруженосцами Туреней и Переяской, Ратша и Гаврила Олексич, Сбыслав и Яков Свистун. Светило яркое солнце, было морозно, но с востока поддувал теплый ветерок, о котором Яков сказал:

—    Восток тепликом дышит, весенний. Глядишь, не завтра, так послезавтра немцу уже и опасно по льду идти будет. У них чуялыцики тоже имеются, поймут, что завтра — самый поздний день, когда можно идти воевать нас.

—    Да чего уж там, и без того всем ясно, що завтра нам с ними расцеловываться, — промолвил Сбыслав.

—    Гляньте-ка, они там нашу вчерашнюю лунку изучают, — указал зоркий Ратисвет на дозорных нем­цев, копающихся в проруби. — А на берегу-то их — видимо-невидимо!

—    То-то и оно, что сие только одному тебе и види­мо, — усмехнулся Олексич. — Ты у нас глазастый, не хуже приснопамятного Ратмира.

—    А и я их вижу, — сказал Александр, и впрямь углядев на другом берегу озера шевеление больших войск рыцарей.

—    Я тоже, — поспешил похвастаться и своим зре­нием ловчий. — Не так уж и далёко до них. Верст шесть.

—    А то и пять, — возразил князь Андрей.

—    Тем более.

—    Думаю, здесь чело будем ставить, — сказал Александр, оглядываясь на крутой берег позади себя. Он развернул Аера и встал лицом к этому берегу. Сле­ва от себя он видел возвышение острова Городец — вы­сокую черную скалу, называемую Вороньим Кам­нем118 . Стало быть, оттуда, с вершины этой скалы, можно будет видеть все, что происходит здесь. Это хо­рошо. Он уже облюбовал для себя Вороний Камень как свое главное место во время битвы — с него все окрест­ности просматривались как на ладони. Битва предстояла тяжелая, и он понимал, что действовать лихо и почти безрассудно, лезть в самую гущу сражения, как в битве со свеями, здесь ему негоже.

А ведь и во время взятия Пскова, когда изгоном, пробив с первого же раза ворота, ворвались в крепость, он тоже не удержался и кинулся вместе со всеми, забы­вая о псковской западне. Там ведь нарочно так устрое­но, что когда врываешься в ворота, то оказываешься в каменном мешке, со стен которого тебя можно с пре­великим удовольствием завалить каменьями, удоб­рить кипящей смолой или покропить горячим маслом. И за то следует непрестанно молиться Богу, что немцы, видя безудержную лавину русских, не применили ни каменья, ни смолу, ни масло. Быстро дело решилось. В самом городе уже сопротивления почти не было. Да и, как оказалось, не готовы были немцы к настоя­щей обороне. Из всего тевтонского рыцарства сидели здесь два фогта — братья Людвиг и Петер, оба важные, на щитах — изображения песьих голов с оскаленными зубами да и на шлемах тоже псы ощеренные, вылитые из красной меди. Но то, как они держали себя, Алек­сандру понравилось. Старший брат-фогт выступил впе­ред и сказал:

—   Предлагаю поединок с лучшим из ваших рыца­рей. А если я убью его, пусть другой выйдет. И так до тех пор, пока кто-то не убьет меня. А после меня на тех же условиях будет биться мой брат.

—   Это благородно, — отвечал им Александр. — Но я сей турнир отменяю. За вашу доблесть я вас, псы-бра­тья, хочу отпустить на все четыре стороны. Ступайте к Андреасу фон Вельвену и передайте, что окончилось бесчинство немецкое на Русской земле. Если он хочет воевать со мною, пусть идет, и мы сразимся. А если не хочет, то я временно оставляю за вашим орденом Юрь­ев, который вы бессовестно переименовали в Дарбете, оставляю вам пока и крепость Медвежью Голову, кою вы именуете почему-то Оденпе. Но от берега Омовжи, или по-вашему Эмбаха, до Пимжи, Изборска и Пскова отныне вновь наши владения. Обещаю в это лето ни Медвежью Голову, ни Юрьев у вас не отвоевывать.

На том и отпустил их. Двоих только, а остальных немцев и чудь пленную, сковав, велел отправить в Нов­город в подарок господе. Хотел и псковских бояр-из­менников туда же послать, пусть, мол, господа сама с ними разбирается, но все воеводы и жители псков­ские уговорили его не делать этого, а тут же, во Пскове, самому и решить их жалкую участь. Он подумал и со­гласился. Их отдали толпе, и вскоре, растерзанные, они болтались на веревках вдоль кромских стен.

Легкое взятие Пскова сильно взбодрило всю Алек­сандрову рать. Ни один из знаменитых витязей не по­гиб во время изгона, да и всех-то погибших набиралось не более трех десятков простых воинов. Зато немцев, чуди и переметных псковитян побито было сотни две, никак не меньше. Архиепископ Спиридон в главном храме Мирожского монастыря пел Александру много­летие пред чудотворной иконой Богородицы и величал его, именуя благоверным князем Александром, побе­дителем Невским, Копорским и Псковским. Шел Ве­ликий пост, и потому праздновать возвращение Пскова было неуместно. Проведя здесь несколько дней, Алек­сандр двинулся на Изборск и овладел древним градом Трувора еще легче, чем Псковом. Здесь он вновь встре­тился с псами-братьями, недавними псковскими фог­тами. Они передали ему слова местера о том, что в сие лето немцы овладеют и Псковом, и Новгородом, и По­лоцком, и даже самим Переяславлем. Воеводы в ярос­ти требовали повесить братьев, но князь вновь отпус­тил Петра и Людвига подобру-поздорову.

Сюда, в Изборск, в самый канун Благовещения пришло к нему известие от Саночки. О том, что княги­ня благополучно родила, но не второго сына, как ожи­далось, а дочь, которую в первый день марта окрестили и назвали Евдокией. Князя сия новость развеселила:

— Вот и славно! Будет теперь мой бабёныш в пол­ном женском окружении!