Семен Бабаевский.Кавалер Золотой звезды - Семен Бабаевский

— Откуда мне все это известно? — Глаша блеснула глазами. — Мой муженек — член правления, а я его уже так изучила, что как посмотрю на него, так и знаю, что у него на уме. А в ту ночь он пришел домой мрачный, в глазах — тоска тяжкая. Приступила я к нему с допросом. Ну, он и рассказал все, как они там дело вершили. «Как же тебе, Петро, говорю ему, не стыдно было соглашаться с Нарыжным? Ведь это же мот, каких свет еще не видал. Его давно надо сместить, да все никак мы за него не возьмемся. А ты, говорю, фронтовик, на войне руку оставил — и тоже за Нарыжным поплелся». — «Мы, говорит, действовали по уставу: меньшинство подчиняйся большинству. А я был в меньшинстве, что я мог поделать? А я ему и говорю, что такого дурацкого устава нету в жизни. Ну и давай его по-своему, как жена.

Сергей еще некоторое время поговорил с Лукерьей Ильинишной и Глашей, сказал им, что если будет собрание, то чтобы непременно приходили, и пошел в правление.

Наступал вечер. По хутору шли на водопой лошади, сзади верхом на серой кобыле ехал конюх. В бригадном дворе, у плетеных яслей, стояли волы и жевали сено. В правлении светились окна. Жизнь небольшого хуторка казалась тихой и спокойной.

Члены правления давно узнали о приезде Сергея, собрались в кабинете Нарыжного, удивлялись и не могли понять, почему он заехал не в правление, а к Лукерье Коломейцевой.

— Может, Лукерья заманила его к своей дочке? — высказала предположение Евдокия Нагорная.

— Глупости говоришь, — сказал старик Горшков.

— И моя вертихвостка туда помчалась, — проговорил Петр Несмашный. — Ежели моя Глаша побежала, то тут что-то такое неладное.

— Товарищи, — угрюмо сказал Нарыжный, — то, зачем Тутаринов заехал к Лукерье, — не наше дело. Я собрал вас сюда не за этим. Нам надо поговорить вот о чем. Как вам известно, в газетах напечатали Указ о выборах в Верховный Совет РСФСР. Партячейки у нас нет, так что за все придется отвечать самим.

Тут Нарыжный увидел в окно идущего к дому Сергея и побежал к нему навстречу. В соседней комнате, так называемой «большой канцелярии», толпились и курили колхозники. Не давая Сергею задержаться, Нарыжный провел его в кабинет и закрыл на крючок дверь. Сергей поздоровался с членами правления за руку и сразу узнал мужа Глаши — молодого лобастого парня в шинели с пустым рукавом. Петр Несмашный был на фронте только первые месяцы войны. В первом же бою под Бердичевом получил тяжелое ранение, приехал домой и вскоре был избран членом правления. По соседству с ним сидел старик Федор Кириллович Горшков, круглолицый, с седой, кольцами, бородкой, похожий на цыгана. Третьим членом правления была Евдокия Ивановна Нагорная, пожилая и злая на вид женщина. Повязанная толстой шалью, она сидела в углу и ни на кого не смотрела.

Пока Евсей Гордеевич Нарыжный будет любезно приглашать Сергея сесть за стол, говоря при этом, что дорогому гостю — почетное место; пока он будет расспрашивать, как Сергей ехал, какой именно дорогой, заметил ли озимые «Светлого пути», — мы тем временем попытаемся бегло нарисовать его портрет. Представьте себе мужчину старше средних лет и выше среднего роста и не то чтобы солидного, а так себе — весьма щуплого и худощавого. Всем своим видом Нарыжный был похож на этакого хуторянина времен нэпа, когда на Кубани появились «культурные хлеборобы» и снимки их подворьев с племенным скотом печатались в журнале «Сам себе агроном». И одет Евсей Гордеевич был так просто, как только может одеваться человек, вечно занятый неотложными делами по большому хозяйству. В его костюме ничего не бросалось в глаза. Простой пиджак, простые брюки, сапоги из обычной кожи. На голове — простенькая кепка. Все в нем было обычным — и худощавое, гладко выбритое лицо, и седые виски, и, наконец, усы — не пышные и не тощие, а средние усы, какие бывают у мужчин, ничем особенным не выделяющихся. И только глаза у Нарыжного были не такие, как у всех людей. Темно-серые, они казались одновременно и веселыми и грустными. Смотрели на Сергея то с чуть заметной хитрецой, то с усмешкой, то с лукавством. По глазам Нарыжного не трудно было определить его душевное состояние. В ту минуту, когда он упрашивал Сергея сесть за стол, глаза его сузились, образовав лишь щелочку, и в этой щелочке вспыхивали искорки, нет, не искорки, а какие-то прыгающие чертики.

— Что это у вас — заседание? — спросил Сергей, усевшись рядом с Несмашным.

— Маленькое совещание, — поспешно ответил Нарыжный, и чертики забегали в его глазах. — Готовимся к выборам. Решили, Сергей Тимофеевич, заранее обсудить, как и что. Партячейки у нас нет, так что надеяться не на кого.

— И что же вы решили? — Сергей нарочно оттягивал разговор о зерне.

— Пока обдумываем в общих чертах. Надо помещение выделить, средства и прочее.

Все время отвечал Нарыжный. Остальные члены правления, понурив головы, сидели молча. Евдокия Ивановна Нагорная перебирала пальцами махры своей шали и ничего не слышала, ибо с приходом Сергея ее мысли вдруг обратились к дому. Она хотела вспомнить, сколько же у нее было спрятано мешков пшеницы, пять или шесть, и не могла. И еще ее беспокоило то, что мешки стоят в чулане, а надо было бы отнести их в погреб — место куда надежнее. Она перебирала пальцами махры и раздумывала: пойти ли ей сейчас домой и перенести мешки в погреб или уж сидеть и ждать, что будет? Она так задумалась о ворованных мешках, что ей казалось, будто Тутаринов, на которого она и взглянуть боялась, заходит к ней в дом, открывает дверь в чулан и останавливается перед мешками: «Что это у вас? Откуда зерно?» От этих мыслей по телу ее пробегают холодные иголки, и она снова силится припомнить, сколько же у нее мешков, и никак не может вспомнить…

Молчал и Федор Кириллович Горшков. Зажимая в кулаке курчавую бороду, он смотрел себе под ноги и мысленно ругал Нарыжного.

«Ишь куда загнул. Помещения, средства — этим ты ему зубы не заговаривай, он тебя видит насквозь».

Петро Несмашный засовывал в карман пустой рукав, а сам думал о Глаше:

«И чего, скажи, побегла? Это не зря, моя жена зря не побежит. Эх, говорил тебе, Нарыжный: не надо прятать зерно, не годится такое дело, — так не послушал. — Потом он посмотрел на Сергея. — Молодой, видать, не старше моих лет, а какой бедовый».

— А как у вас с хлебными долгами? — спросил Сергей, обращаясь ко всем.

Наступило короткое молчание.

«Вот зараз все и выяснится», — подумал Несмашный и зло покосился на Нарыжного.

— Это ты насчет поставок? — спросил Нарыжный, и глаза его печально потускнели.

— Возили, возили, да и возить уже нечего, — не подымая головы, отозвалась Евдокия Ивановна. — Сколько ж можно возить!

— Помолчи, Евдокия, — сказал Нарыжный и обратился к Сергею: — Сергей Тимофеевич, долг за нами, верно, есть, но совсем пустяковый, каких-нибудь шестьдесят центнеров. И мы не отказываемся, но пусть и государство нас пожалеет, подождет до следующего урожая, а тогда мы все разом и выплатим.

— В нынешнем году нема чем платить, — снова отозвалась Евдокия Ивановна, у которой перед глазами так и стояли не то пять, не то шесть мешков пшеницы. — Если бы было зерно, то почему бы и не вывезти.

— А что показал перемер зерна семенного фонда? — спросил Сергей, точно отвечая Евдокии Ивановне.

— Как я тебе в тот раз говорил, так оно в точности и вышло, — поспешно ответил Нарыжный. — Получается аккурат по площади посева. Все заактировано.

«Ой, мастак брехать! — подумал Петро. — И в глазах стыда нету».

— Сергей Тимофеевич, по плану мы должны посеять яровой пшеницы, — начал было Нарыжный, но Сергей перебил:

— Погоди, Евсей Гордеевич, со своим планом. Сколько вы должны засеять яровой пшеницы — это я знаю. Но мне не известно, сколько вы развезли по домам колхозников семенной пшеницы? Евдокия Ивановна, сколько, к примеру, у вас мешков?

Такой прямой вопрос так озадачил Евдокию Ивановну, что она только встала, раскрыла рот, но ничего сказать не могла.

— Все уже знает, — тихо проговорил дед Горшков.

— Да, я все знаю. — Сергей встал. — И вот что я вам скажу, члены правления: руководить колхозом вы не способны — это вы показали на деле. Но зерно, спрятанное вами по дворам, должно быть сегодня же собрано, погружено на подводы и отправлено на элеватор.

— Петро, — сказал Нарыжный, и чертики в его глазах забегали с необыкновенной проворностью, — иди, Петро, и кажи бригадирам, чтоб запрягали.

— Эх, Евсей, Евсей, идолова ты душа! — крикнул Петро Несмашный и вышел из кабинета.

За ним незаметно убралась Евдокия Ивановна. Торопливо юркнул в дверь и Нарыжный.

— Собрать-то соберем, да позор на голову какой! — проговорил Горшков.

Глава XII

На хутор давно опустилась ночь. В хатах светились огни, а по улице и на бригадном дворе маячили во тьме фонари. Сергей стоял у калитки дома Лукерьи Ильинишны, подняв воротник шинели и опершись плечом о столб. Остуженный заморозками ветер тревожно шумел в голых деревьях. С конца улицы доносились людской говор, смачная мужская ругань, стук колес, понукания лошадей. Сергей вслушивался в этот то нарастающий, то утихающий шум, видел мелькавшие огни, а сам думал о том, кем бы можно было заменить Нарыжного, и ему казалось, что самой подходящей кандидатурой была Лукерья Ильинишна Коломейцева.