Прокурор - Анатолий Безуглов

После плова подали арбуз.

Отяжеленные едой гости решили немного пройтись. Тем более, как сказала Эрна, рядом находился минеральный источник, и Флоре было бы интересно побывать там, попробовать целебную воду. Вчетвером — жена Боржанского, супруги Заремба и журналистка — отправились на прогулку. Герман Васильевич и Анегин остались вдвоем.

Боржанский выпустил собаку из конуры, дал ей кости. Евгений Иванович поджидал его у стола. Когда Герман Васильевич вернулся, лицо у него было мрачнее тучи. Никто не узнал бы в нем сейчас такого всегда спокойного, невозмутимого главного художника фабрики.

— Послушай, Женя, — сказал он, еле сдерживая гнев, — ты что, совсем спятил?

— А что? — растерялся Анегин, втягивая голову в плечи.

— Тоже мне, техасский миллионер на Гавайях, — уничтожающе процедил Боржанский. — И кому ты тычешь в глаза этим куском золота? — ткнул он в перстень Евгения Ивановича.

— С Москвы забыл снять, — ответил Анегин. — Там это придавало вес, солидность. — Он стал поспешно сдирать перстень с пальца. Но тот сидел крепко.

— Смотри, руку оторвешь, — съязвил Боржанский. — Да и неудобно уже теперь, все видели…

— Между прочим, — огрызнулся Евгений Иванович, — есть сведения, что кто-то недавно приобрел норковую шубу…

— Мало ли, — усмехнулся Боржанский. — Кто-то примерял, кто-то платил…

— А висит небось в шкафу твоей жены…

— Так в шкафу же! — рявкнул на него Боржанский. — Ее, бабу, которая только и живет тряпками да побрякушками, и то приучил не высовываться. А тебе постоянно долблю — и как об стенку горохом! Не можешь никак отвыкнуть от купеческих замашек? Твои любовницы хвастают, что черную икру едят у тебя ложками…

— Можно подумать, твоя жена от икры отказывается, — не сдавался Евгений Иванович.

— Но не при посторонних же! — хлопнул ладонью по столу Боржанский. Ты видел, что было у меня сегодня здесь? Лучок со своего огорода, яблочки со своего дерева! А ты? Сегодня у тебя красные «Жигули», завтра голубые…

— Герман, не кажется ли тебе, что ты консерватор и перестраховщик? — парировал Анегин. — В Москве чуть ли не каждый дворник ездит на «Жигулях»!

— Дворнику можно, а тебе нет! — отрезал Боржанский.

— Чепуха! У жены любого директора магазина или базы на каждом пальце по бриллианту! Открыто ходят!

— Вот поэтому их и стали заметать! А насчет твоих загулов с бабами в «Кооператоре» я тебя предупреждал? Оказывается, тоже впустую…

— Но, Герман…

— На хуторе своем, говорят, развернулся вовсю. Представляю! — сверкнул глазами Боржанский.

— Там все на дядю! Все на дядю! — поспешно заверил Анегин. — На него записано. Можешь быть спокоен.

— Как же, спокоен! Белыми нитками шито! ОБХСС зацепит — никакими дядями и тетями не прикроешься…

У Германа Васильевича задергался глаз. Анегин понял: дальше спорить нельзя было ни в коем случае. Если у Боржанского начинался тик, значит, все, это предел, за которым мог последовать нервный срыв.

— Но для чего же тогда мы рискуем? — тихо, с тоской спросил Анегин. Для чего по краешку ходим, а?

— Пойми ты, глупая башка, богатым быть — это одно! Ради этого и рискуем! Но зачем казаться богатым? Для нас это слишком большая роскошь, никогда не позволительная и всегда опасная!

Боржанский замолчал. Молчал и Анегин, было слышно лишь его мрачное сопение.

— Ладно, — вздохнул главный художник, — выкладывай, что в Москве.

— Насчет Маэстро — полный ажур, — оживился Евгений Иванович. Презентом доволен.

— Еще бы, — усмехнулся Герман Васильевич. — Кто бы мне за росчерк пера преподнес два килограмма икры и ящик коньяка… Эхе-хе…

— Этот росчерк дал нам семь килограммов серебра и два килограмма золота, — напомнил Анегин. — Будем браслеты делать.

— А на три килограмма силенок не хватило?

— Всему свое время.

— Ну хорошо… Что ты узнал об этой шустрой девчонке?

— Бариновой?

— Да, чтоб ей неладно было, — чертыхнулся Боржанский. — Развила тут такую бешеную активность… Всюду нос сует…

— Не очень приятные сведения, Герман, — снова помрачнел Евгений Иванович. — Подозрительная биография…

— Не тяни душу!

— Во-первых, в своем ВГИКе была в народной дружине. Во-вторых, ее тетка — майор милиции в отставке. Букетик, а?

Боржанский раздумчиво покачал головой, побарабанил пальцами по столу. А Евгений Иванович продолжал:

— И третье. По распределению должна была ехать в Архангельск, а оказалась вдруг в наших теплых краях…

— Та-ак, — поднялся Боржанский.

Он подошел к самой кромке воды и долго смотрел на море. Потом зло сплюнул:

— Недаром мне сразу не понравился ее приезд. Подсунули нам эту девицу, как пить дать. Носится со своим магнитофоном, готова всем в печенку залезть. А главное, так и вьется возле твоего цеха!

— А по вечерам у себя в коттедже что-то строчит, — сказал Анегин и, подумав, добавил: — Может, доносы следователю или прокурору, а? Как ты думаешь?

Боржанский прошелся, сложив руки на груди.

— Говорил я Племяшу, тысячу раз твердил: ничего не предпринимай без согласования со мной! Никаких газетчиков, никаких киношников, пока точно не узнаем, откуда дует ветер. И нате вам! Проявил инициативу, ничего не скажешь! Кто-то брякнул сверху, а он и рад стараться! Смычка искусства с производством! Из кожи вон лезет…

— Черт возьми, неужели нельзя переиграть через Матушку, расстроить съемки? — воскликнул Анегин.

— А как? — раздраженно спросил Боржанский. — Если эту Флору сунул к нам ОБХСС — тут уж надо не подавать вида, улыбаться, будто мы рады до смерти этим съемкам. Это тебе не ревизоришка, которого напоишь-накормишь да и выпроводишь с конвертиком…

— Точно, — вздохнул Анегин. — Перестарался Племяш.

Боржанский сел.

— А теперь давай подробнее о Зорянске, — строго посмотрел он на собеседника.

— Был я у Музыканта, царство ему небесное, — невесело начал Евгений Иванович. — Вернее, у его матери. Старуха, как я понял, до сих пор под колпаком…

— Ты-то сам не засветился, Казак? — вскинул на него суровый взгляд Боржанский.

— Э, за меня не бойся, — успокоил его Анегин.

— За Музыканта я тоже не боялся, а оно вон как повернулось, — покачал головой Герман Васильевич. — Подсвечники, надеюсь, привез?

— Тю-тю подсвечники, — мрачно развел руками Анегин.

— Как это? — вскинулся Боржанский.

— Вот так! Марчук их увел!

Боржанский вскочил и вцепился в лацканы пиджака Анегина.

— Увел?! Да я!.. Да я вас!.. — задыхаясь, прохрипел он.

Анегин перехватил его запястья и испуганно залепетал:

— Герман, Герман! Я-то при чем? Ничего не знал, сука буду!

Боржанский рухнул на стул, оставив в покое пиджак Анегина, и некоторое время сидел, словно в столбняке.

— Ну, он дорого заплатит мне за это, — наконец произнес он.

— Точно, Герман, спускать нельзя, — с готовностью подхватил Анегин. Спрятали гада, ксиву достали, а он тридцать тысяч замел! И у кого?!

— Ладно, что-нибудь придумаем, — жестко сказал Боржанский. — Теперь, Казак, насчет журналистки. Возьмешь ее на себя…

— Это можно, — встрепенулся Евгений Иванович. — Взнуздаем, шоры на глаза — пойдет куда надо, как миленькая! — Он нервно хихикнул, но под тяжелым взглядом Боржанского умолк.

— Каждую деталь продумаем. И никакой самодеятельности! — сурово предупредил главный художник.

— Понял, шеф, — закивал Анегин. — Да, ты не забыл, что надо посылать человека в Ростов? А кого?

— А черт его знает! Я уже никому не верю!

— Я тут положил глаз на одного парня, — сказал Евгений Иванович нерешительно.

Боржанский вскинул брови.

— Витюня… После головомойки, которую устроил ему Громила, стучать не побежал. По-моему, свой. И башли ему нужны позарез…

— Спешишь, Казак, — покачал головой Боржанский. — Как бы не нарваться…

— Так ведь Ростов ждет.

— Все равно погоди. Приблизь, проверь. А там посмотрим…

Они еще долго обсуждали свои планы, то и дело упоминая Племяша (это была кличка Зарембы), Матушку (жена директора), Маэстро (под этим именем фигурировал замначальника главка в Москве, от которого зависели фонды на драгоценные металлы для фабрики), Музыканта (покойный Зубцов), Скеса (Марчук).

Флору Баринову отныне для конспирации договорились называть между собой Птахой.

Разговор их прервал лай собаки, известивший, что с прогулки вернулись гости.

* * *

Следователь Глаголев появился совершенно неожиданно. Из Москвы он никому не писал, не звонил, и сотрудники ни у кого не могли узнать, как прошла операция, потому что жена Глаголева, Рената, уехала вместе с ним.

Измайлов встретил следователя сердечно.