Цивилизация Просвещения - Пьер Шоню

Наша оценка спада XVIII века связана с наблюдением за очень узким социальным слоем. Она затрагивает французскую и английскую элиты, которые составляют от 5 до 20 % населения. В Англии прослойка, охваченная безразличием, к 1725–1730 годам быстро расширяется, но Пробуждение стремительно сводит ее на нет. Франция производит впечатление медленного, но непрерывного угасания. Исследование Фюре дает исчерпывающую информацию на этот счет. Потребность в книгах по благочестию остается неизменно высокой вплоть до середины XVIII века; после 1750 года спрос падает. Разрушительная работа «Энциклопедии» приносит свои плоды. Но успех «Энциклопедии» еще более надежно коррелирует с религиозным охлаждением middle class’a читающих.

В сельской местности продвижение Контрреформации продолжается до 1710—1720-х годов. Религиозная жизнь удерживается на высоком уровне до 1740—1750-х. Сексуальная мораль показывает нам: в деревне ничего серьезного не произошло раньше 1780 года; напротив, крупные города выходят из-под контроля с 1760—1770-х годов. В 1789 году Париж был в значительной мере дехристианизован. Различие в ритме изменений между элитой и массой во Франции в конце XVIII века приводит к эффекту ножниц, который проявляется уже в XIX веке: возврат элиты, кажущееся отдаление масс.

В Германии и Англии подъем религиозной волны происходит очень рано. Если в Лондоне массы были охвачены нечестивостью начала XVIII века, то Германия, Польша, Россия не обнаруживают каких-либо заметных волнений в народной среде. Германия набожна. В России движение раскольников, многочисленные паломничества и искусство иконописи позволяют думать, что крестьяне ощущали связь с Богом — в полном соответствии с тем, что мы знаем о XIX веке от Достоевского и Толстого. Благодаря православию, расколу и хасидизму (в еврейских общинах Польши и Литвы) Восток сохраняет огромный потенциал европейского мистицизма.

Возникают две фундаментальные проблемы, оказывающие влияние на религиозные течения эпохи Просвещения: граница познания, библейская герменевтика, граница чувствования, соотнесенность с такими областями, как магия и собственно религия. Прогресс исторических знаний, эволюция понятия временной дальности в XVII и XVIII веках связаны с внешним, в том числе научным восприятием объективной формы Откровения. Эта проблема возникла в XVI веке, в период Реформации. Средневековое богословие в целом отстаивало идею закрытого Откровения, но на практике жертвовало формой Откровения в пользу рационального концептуального здания, скорее философского, нежели богословского, de facto приходя к открытому Откровению. Реформация ответила на это Откровением, закрытым de jure и de facto.

Двойное вдохновение, боевое оружие в период схизмы, любимый конек сектантов и всех адептов Пробуждения, крупными протестантскими церквями использовалось с осторожностью; тем не менее оно по-прежнему было глубоко укоренено в общинах верующих. Оно лежит в основе всех доктрин Пробуждения, пиетизма Уэсли и всех фундаменталистских течений, расцветших в Англии в XVII веке и нашедших приют в Америке в XVIII.

Напротив, Тридентский собор приступил к выработке теологии открытого Откровения. Католическая церковь не извлекла из этого все возможные следствия. В действительности знаменитый ответ, Писание и Предание, необходимое, чтобы оправдать осуждение отколовшихся церквей, не отступали от того, что подразумевалось традиционно, — интерпретированного Писания, разъясняемого благодаря церковной традиции.

Таким образом, мы наблюдаем формирование в лоне Церкви двух видов фундаментализма. Протестантский фундаментализм возникает в XVI веке; кажется, что протестантские церкви довольно быстро избавляются от него под влиянием двойного вдохновения, допускающего меняющееся восприятие Слова, которое, будучи вечным, передает каждому новому веку часть наставления, заповеданного Богом, часть истины, которую Он решил приоткрыть. Католический библейский фундаментализм запаздывает. На Коперника реагировал не папа, а Лютер. Граница католичности внутри Церкви привела к тому, что для католиков было характерно лучшее знание Писания и строгое уважение к букве. Без этого невозможно было опровергнуть аргументацию протестантов. Вы отбрасываете, мы поддерживаем. Соблазн католического фундаментализма усиливали два решения. Во-первых, выбор Тридентского собора в пользу одной Вульгаты, долгое непризнание национальных языков. Протестанты вскоре привыкли к текучести текста; множественность переводов освобождает дух от связи с тем, что перестало быть буквой. Единственный перевод святого Иеронима вел к буквалистскому прочтению Писания. В католических странах библейский текст всегда цитируется по-латыни, в неизменном виде; в протестантских странах воздух пропитан Библией куда сильнее, но библейский текст менее устойчив из-за разнообразия принятых переводов. Второй фактор, способствующий расхождению: постепенный переход протестантских церквей от греческого канона Септуагинты к еврейскому канону. В той мере, в какой католическая Библия изначально была инструментом, который используется меньше, она одновременно была инструментом менее гибким. Как ни парадоксально, библейский буквализм, который некогда был главной ударной силой — и немного слабостью — английских пуритан, с 1630—1640-х годов стал запоздалым признаком католического христианства.

Эволюция библейской герменевтики была неизбежна. Человеческая передача Слова Божия, помимо всего прочего, служит источником сведений о сменяющих друг друга этапах цивилизации. Различие становится более явным со времени принятия механистической физики. Она не смущала набожного Ньютона, который различал в ежедневном чтении Библии Слово Божие, запечатленное Духом, сквозь переменчивую человеческую оболочку. Дело Галилея было быстро забыто. Новая проблема возникла с введением исторического измерения. Критическое изучение Библии выявляет наличие в ее составе повествований, порой расходящихся или по крайней мере дополняющих друг друга, созданных в разные эпохи. Чудо запечатленности больше от того, что оно опирается на вдохновение, рассеянное во времени и постепенно созревавшее в ходе истории, этой долгой педагогической деятельности Бога. Понимание этого ведет к перемене взгляда, сравнимой с формулировкой догматов в IV–V веках, с томистской схоластикой XIII века. Кризис герменевтики в конце XVII столетия — это дело Ришара Симона.

Идея историчности появляется в середине XVII века в трудах Гроция и Людовика Каппеля. Каппель и Гроций писали по-латыни, и их идеи бесстрастно обсуждались в кругу специалистов.

«Левиафан» Гоббса (1588–1679), вышедший на английском языке в 1651 году, вызвал большую тревогу — именно потому, что был написан по-английски. Гоббс, англиканский кавалер, абсолютист и противник Рима, столкнулся с библейским абсолютизмом сторонников Английской республики. Раз религия — дело государства, то и толкование Библии в конечном счете тоже должно быть делом государства. «Слово Божие должно быть, насколько это возможно, соотнесено с требованиями разума и справедливости (dictates of reason and equity)» (по Г. Гусдорфу), о которых, в свою очередь, в Писании сказано, что они «запечатлены в сердце человеческом». Восприятие Библии Гоббсом предвосхищает Локка, но в еще большей степени — Лессинга (1729–1781), законченное воплощение немецкого мистического рационализма эпохи Просвещения. Внутренний свет, отождествляемый с разумом, позволяет совершить рациональный выбор из всего содержания библейского послания. В конечном счете позиция Гоббса сводится к освобождению Библии от божественного послания; на практике в «Левиафане» он останавливается на позициях здравого смысла, исходящего из здоровой критики. Пятикнижие не могло быть целиком написано Моисеем. Сторонник механистической философии, Гоббс колеблется в своем отношении к чуду. Возможно, он был не так далек от теологии чуда, избранного знака. Наряду с Исааком Ла Пейрером, Гоббс был изобретателем преадамитов. Ла Пейрер за сто лет до Жана Астрюка (1684–1766) интуитивно почувствовал, что Пятикнижие сложилось в результате сведения воедино разновременных повествований. С другой стороны, Спиноза выделялся не столько своими филологическими и историческими знаниями библейских текстов, сколько отказом принять частное Откровение. Спиноза не признавал никакого откровения, кроме всеобщего и рационального, соответственно, и его герменевтика вытекала из презумпции, отличной от презумпции иудео-христианства, но имеющей сходную природу. Обращение Спинозы к критической герменевтике, возможно, внесло свой вклад в традиционалистское отступление, особенно заметное в католическом христианстве.

И вот появляется Ришар Симон (1638–1712), исключенный в 1678 году из ордена ораторианцев за публикацию «Критической истории Ветхого Завета». Похоже, что с Ришаром Симоном дело обстоит так же, как с Пьером Бейлем, недавно представшим полностью в ином свете благодаря работам Элизабет Лабрусс. Как скептик Бейль был в религиозном смысле кальвинистом the light within, находившимся не в ладах со всеми церквями, не исключая и его собственную, голландскую валлонскую церковь, так, быть может, Ришар Симон, отец католического предмодернизма, был искренним христианином?