Сто лет - Хербьерг Вассму

Доктор остался в Хавннесе на ночь. К его удивлению его желудок переварил не только бутерброды, съеденные с Сарой Сусанне, но и обед в столовой с Юханнесом который захотел узнать все.

— Завтра она встанет! — уверенно сказал доктор. Он переел. Жаркое из оленины тяжело легло на желудок.

В это время из сада через веранду в столовую вошла большая девочка. От нее свежо пахло талым снегом и соленым ветром. Она сделала реверанс и извинилась, что пришла через веранду. В руке она держала букетик из веток ивы, который положила перед отцом.

Потом она подала гостю руку.

— Ты Агнес? Старшая? — спросил Вениамин.

— Да, — смущенно ответила она.

— Сколько тебе лет?

— Одиннадцать!

У нее были отцовские четкие черты лица и удивленный взгляд. Как будто только что перед ней открылся весь мир.

— Посидишь здесь с нами? — спросил Вениамин.

— Нет, спасибо. Я должна подняться к маме, — ответила она, собрала свои веточки и убежала.

Вечером мужчинам приготовили стол для игры. Кости лежали в коробке наготове. Но мужчины не играли. Неожиданно Юханнес наклонился и бросил белую кость. Кость запрыгала к краю стола. Потом остановилась и показала три глазка.

Юханнес и Вениамин следили за ней.

Хозяин кивнул и поднял почти полный бокал. Вениамин кивнул в ответ и осушил свой. Он чувствовал себя как дома. Если бы не его откровенность с женой Юханнеса, они могли бы стать друзьями.

— Вашей жене нужно иногда менять обстановку. Поговорить с кем-то. Не об обычных домашних делах, а о чем-нибудь другом, — сказал он, и их глаза встретились.

Юханнес спокойно поднял руку и положил кости на место. Потом взял свой блокнот и написал:

"Вы можете мне с этим помочь?"

Вениамин почувствовал смущение, словно доставил беспокойство более умному человеку.

— Возьмите ее с собой, когда куда-нибудь поедете. Пусть она увидит что-то, не чувствуя за это ответственности. После родов, конечно. Например, в Трондхейм?

Юханнес поинтересовался, разумно ли это. Там она несколько дней будет среди мужчин и мужских дел.

— Моя мать, Дина Грёнэльв, ездила в деловые поездки.

Думаю, что иногда это помогало ей сохранить рассудок. Она часто чувствовала себя в Рейнснесе как взаперти. Правда, тогда были другие времена. В Бергене и в Трондхейме она, так сказать, проветривала и шляпки и юбки. К тому же перемена мест и морской воздух полезны для здоровья.

Юханнес кивнул не без сомнения.

Когда они встали, собираясь идти ужинать, Вениамин протянул Юханнесу руку:

— А относительно вашей просьбы... Я с удовольствием побеседую снова с Сарой Сусанне. Сообщите мне, если я буду ей нужен.

Некоторое время Вениамин часто бывал в Хавннесе. Не только как врач. Иногда он привозил с собой свою дочь, Карну. Девочка страдала падучей, и порой у нее случались сильные приступы. Но дети быстро привыкли к этому и охотно брали ее в свои игры. Если во время игры у Карны случался припадок, старшие дети знали, что нужно делать. Они всовывали ей между зубов деревянную палочку и бежали за ее отцом.

Саре Сусанне снова захотелось написать Урсуле Йенсен, вдове пастора. Когда родился второй Йенс и все прошло благополучно, это желание стало преследовать ее, как наваждение. Теперь она хотя бы знала, о чем хочет написать. Постепенно письмо приобрело смысл. Она понимала, что писать нужно так же, как сердце и почки знают, что им делать, не думая об этом.

Любезная госпожа Урсула Йенсен!

Надеюсь, Вы и Ваши дети пребываете в добром здравии и благополучии.

Осмеливаюсь писать Вам после стольких лет, чтобы сказать, как всем здесь не хватает Вас и пастора Йенсена. Люди часто говорят, что Вы с ним были для всех благословением Божьим, и вспоминают все Ваши добрые дела.

Я часто думаю о тяжелых обстоятельствах и том горе, которое Вам пришлось пережить. Мне тоже пришлось испытать это горе — я потеряла и брата и ребенка. Но у меня есть семеро здоровых детей, и я тоже здорова.

Не думайте, что Вы обязаны ответить на мое письмо. Но знайте, что я с теплом думаю о Вас.

С дружеским приветом и пониманием

Сара Сусанне Крог.

Она не сумела заставить себя написать, что с ее стороны было глупо выйти в море в тот день. Не вспомнила она и о пощечине, полученной ею от Урсулы. Тому, непоправимому, в письме было не место. 

Несколько дней она думала об этом письме. Однажды ей даже приснилось, что она написала его и получила ответ. В котором Урсула желала ей всяческого благополучия.

А проснувшись, поняла, что, если не получит ответа, ей придется смириться еще с одной раной.

Тем не менее письмо наконец было написано.

В тот день, когда она пришла в лавку, чтобы его отправить, она получила письмо, пришедшее на ее имя. Она сразу угадала, от кого оно, и взяла его в мансарду, чтобы там без помех прочитать его. Письмо было короткое:

Спасибо, Сара Сусанне!

Ваше предсказание, сделанное в тот день, когда я был у Вас в Хавннесе, похоже, сбывается.

Анна приезжает из Копенгагена в Рейнснес!

Ваш верный друг

Вениамин Грёнэльв.

Вечер был в самом начале. Дневной свет из окна не достигал ткацкого станка. Челнок темной тенью лежал на работе. Чтобы продолжать работать, Саре Сусанне пришлось бы зажечь лампу. За окном с криком летала чайка. Иногда она пролетала совсем рядом с окном, чтобы сесть на скалы к другим чайкам. Они что-то искали. Эти чайки.

— Мне хотелось бы спросить у вас об одной вещи, господин пастор. Что вы имели в виду, когда сказали, что отдали мне свое сердце? Вы знали тогда, как тяжело мне будет? — шепотом спросила она.

Станок не ответил.

КНИГА ШЕСТАЯ

Поездка и смерть

Утром 17 мая 1953 года Йордис находит меня на лестнице, ведущей на второй этаж. Я лежу на ступенях в ночной сорочке. И не помню, как там оказалась. Однако собственными глазами вижу, что мой сломанный флажок стоит в его башмаке. Я отказываюсь идти в клуб вместе со всеми. Говорю, что у меня нет флажка. Он связывает сломанный флажок черной ниткой. Но я отказываюсь его взять.

С тех пор я всегда плохо сплю в ночь на 17 мая. Но может, это из-за шума за окном.

Йордис не бранит меня, хотя я не могу объяснить ей, что случилось. Однако когда соседский мальчик Тур находит меня лежащей под мостом сеновала, на меня сыплются вопросы. Здорова ли я? Где мой школьный ранец? О ранце меня спрашивает даже он. Но он же, в конце концов, и находит его. В кустах у дороги.

Я уверяю всех, что здорова, однако ничего не помню. Ничего не помнить не так стыдно. Однажды я падаю на кухонную плиту. Когда Йордис приходит на кухню, я лежу там с обожженной рукой.

— Ты потеряла сознание! — испуганно говорит она.

Это страшно и серьезно, она ведет меня к доктору. Он выслушивает ее рассказ о том, как она находила меня в разных местах, несколько раз у меня был прикушен язык и мокрые штаны.

Мне неприятно, что доктор — отец Киссан, с которой я учусь в школе. Он хорошо плавает, хотя у него только одна нога. Он всегда снимает протез, когда купается, чтобы не намочить его. Йордис тоже хорошо плавает. Но она плавает иначе, чем он, потому что у нее дне ноги. Она прыгает в воду с катера в одних трусиках. Но только если его нет рядом. Йордис говорит, это потому, что Ханс слишком застенчив.

Однако с доктором она говорит не об этом. Она винит себя — словно я упала на плиту по ее недосмотру. Доктор считает, что за такой большой девочкой уследить трудно. Он считает, что я это перерасту. Может быть, это просто преждевременное половое созревание. О такой болезни я никогда не слышала. Доктор прикладывает мне к ране мазь против ожогов. Мазь противно пахнет, но это необходимо.

В каком-то смысле мне легче от того, что я знаю: это падучая. Перед тем как меня вырвет, я отключаюсь. Безразлично, днем или ночью, я просто уплываю к звездам. Возвращение на землю не доставляет мне радости. Бывает, что я обмочусь, и мне стыдно.

Я никогда не падаю в хлеву, когда пишу в своем желтом блокнотике. Не падаю в школе или в пасторской усадьбе. А также под моей тайной скалой.

В ночь на 6 декабря Йордис кладет на стул возле моей кровати красное бархатное платье. Она сшила его для меня. Она говорит: "Поздравляю с днем рождения", но не спрашивает, почему я не благодарю ее и тут же не надеваю платье.

Я — только тряпка, лежащая под периной, и не могу подавать признаки жизни.

Позже я сфотографируюсь в этом платье вместе с сестренкой, на ней — красное бархатное болеро поверх белого платьица. У нас одинаковые черные лакированные туфли с ремешком на подъеме. Мы ездили к фотографу в Сортланд. Он вставляет фотографию в рамку и вешает на стену.

С тех пор я всегда просыпаюсь в ночь на 6 декабря. От двух до трех. Потом засыпаю, это входит у меня в привычку. Но утром я всегда вспоминаю то красное бархатное платье, что лежало на стуле.