Счастливая куртизанка - Даниэль Дефо

— Она, однако же, как я заметила, ни минуты от нас не скрывала, что была всего лишь судомойкой.

— Да, да, — сказала я, — судомойкой в игорном доме или притоне, да еще в том конце города; нашла, чем хвастать перед нами, добропорядочными горожанками!

— А мне все сдается, — сказала квакерша, — что она поведала нам всю эту длинную историю неспроста; у нее, должно быть, что-то на уме. Да-да, я не сомневаюсь, что это так!

«Если ты не сомневаешься, — подумала я, — то я уж и подавно не сомневаюсь; но только по мне было бы несомненно лучше, если бы ты сомневалась».

— Что же у нее может быть на уме? — спросила я вслух. — «Да и когда придет конец моим тревогам?» (это, разумеется, про себя). Затем я принялась расспрашивать мою милую квакершу, что она имеет в виду и отчего ей кажется, будто за речами молодой девушки непременно что-то кроется.

— И какой такой толк ей в том, чтобы все это рассказывать мне? — заключила я.

— Помилуй, — возразила добрейшая квакерша, — если у нее есть какие виды на тебя, то это не мое дело, и я вовсе не намерена что-либо у тебя выпытывать.

Слова ее меня встревожили еще больше: не то, чтобы я боялась довериться этому добродушнейшему существу, даже если бы она и заподозрила правду, но моя тайна была такого рода, что я не хотела бы ее поверять никому. Однако, как я сказала, ее слова меня немного напугали; поскольку я от нее до сих пор таилась, мне хотелось бы и на будущее сохранить свою тайну, впрочем, она кое-что почерпнула из речей моей девицы и смекнула, что все это имеет прямое касательство ко мне; следовательно, мои ответы вряд ли могли удовольствовать столь проницательную душу. Два обстоятельства, правда, служили мне некоторым утешением: первое, что моя квакерша не отличалась любопытством и не стремилась что-либо разнюхать, а второе, что, даже если бы она узнал» все, то не стала бы мне вредить. Но, как я уже сказала, она не могла пропустить мимо ушей кое-какие совпадения, такие, как, например, имя госпожи Эми и подробное описание турецкого наряда; ведь в свое время, как уже говорилось выше, я показывала его моей доброй квакерше, и он произвел на нее изрядное впечатление.

Конечно, я могла бы обратить все дело в шутку и тут же при квакерше приняться поддразнивать Эми, допрашивая ее, у кого же это она жила до меня? Но, к несчастью, мы не раз при квакерше говорили о том, как давно Эми находится у меня в услужении, и — что хуже того — я как-то обмолвилась, что некогда проживала на Пел-Мел; так что слишком уж много получалось совпадений. Одно обстоятельство, впрочем, было в мою пользу, а именно рассказы девчонки о богатстве, которого якобы достигла госпожа Эми; по ее словам, у той даже имелся собственный выезд. А так как женщин, носивших фамилию «Эми», сколько угодно, не было оснований думать, что моя служанка Эми и есть та самая госпожа Эми, фаворитка леди Роксаны. Ведь моя Эми, разумеется, держать собственный выезд не была в состоянии; так что если у нашей, милой и доброй квакерши и зародились какие подозрения, то они должны были тут же рассеяться.

— Но что было труднее всего — это выбить из головы квакерши мысль, будто у моей девицы что-то на уме. Это ее убеждение встревожило меня не на шутку, тем более, когда она сообщила, что, описывая мой турецкий наряд, она заметила у девушки все признаки душевного волнения, которое еще больше усилилось после того, как я, несмотря на их просьбы, не захотела его показать. По наблюдениям квакерши, та несколько раз была на грани того, чтобы выдать свое смятение, и на глаза у нее навертывались слезы; кроме того, она, квакерша, даже слышала, как та пробормотала что-то себе под нос — то ли, что она уже все знает, то ли что вскоре узнает, — толком квакерша расслышать не могла. После же моих слов, что турецкий наряд уже уложен и что я его покажу, когда прибудем в Голландию, та будто бы произнесла вполголоса, что ради одного этого она непременно поедет с нами.

Когда квакерша закончила свой рассказ, я сказала:

— Я тоже заметила кое-какие странности в разговоре и повадках этой девицы, а также, что она, по всей видимости, отличается неумеренным любопытством. Вместе с тем я, хоть убей, не понимаю, к чему клонились ее разговоры!

— Не понимаешь? — воскликнула квакерша. — Но ведь это совершенно ясно: она подозревает, что ты — та самая Роксана, которая плясала в турецком наряде, однако полной уверенности у нее в том нет.

— Неужто она может так думать? — возразила я. — Да если бы я это знала, я бы ее мигом успокоила.

— Разумеется, думает! — подхватила квакерша. — Да я сама, сказать по чести, начала было склоняться к тому же. Но, видя, что ты не придаешь никакого значения ее словам, а также из твоих замечаний, уверилась в противном.

— И вы могли так подумать? — спросила я в сердцах. — Это весьма для меня прискорбно. Как, неужели вы могли принять меня за актерку за французскую комедиантку?

— Помилуй, — отвечала мой честный, добрый друг квакерша. — К чему преувеличивать? Когда я услышала, что ты ее осуждаешь, я поняла, что этого не могло быть. Но как было не подумать, когда она описала точь-в-точь твой турецкий наряд, с тюрбаном и драгоценными каменьям, и когда назвала твою служанку именем Эми и привела еще несколько сходных обстоятельств? Кабы ты сама не опровергла ее слов, я бы, не задумываясь, решила, что речь идет о тебе; но как только ты заговорила, я заключила, что здесь ошибка.

— Это очень мило с вашей стороны, — сказала я, — и я премного вам обязана за ваше доброе обо мне мнение; но, очевидно, эта балаболка его не разделяет.

— То-то и оно, — подхватила квакерша. — Она должно быть, дурно о тебе судит, ибо, по-видимому, твердо стоит на том, что Роксана и ты — одно лицо.

— Неужели? — спросила я.

— О да, — ответила квакерша, — и она непременно к тебе наведается еще раз.

Коли так, — сказала я, — то придется мне ее осадить.

— Нет, не придется, — возразила моя добродушная, услужливая квакерша. — Я избавлю тебя от этой заботы и осажу ее сама. Я больше не допущу ее до тебя.

Доброта ее меня чрезвычайно растрогала, но я не представляла себе, как ей удастся осуществить свое намерение; между тем одна мысль, что мне, быть может, придется снова встретиться с этой девицей, повергала меня в отчаяние. Ведь я не могла предугадать заранее, в каком та будет расположении Духа в тот день, когда задумает ко мне заявиться, а следовательно, не могла заранее решить, как себя с нею держать. Однако квакерша, мой верный друг и утешитель, сказала, что твердо решилась избавить меня от нее, видя, сколь она назойлива и сколь тягостно мне ее общество. Впрочем, об этом у меня скоро будет случай рассказать подробнее, ибо моя девица зашла даже дальше, нежели я могла предположить.

Между тем, как я уже говорила, пора было принять меры к тому, чтобы отменить наше путешествие; и вот, однажды утром, когда муж мой одевался, а я еще лежала в постели, я завела с ним разговор. Я пожаловалась на сильное недомогание; а так как внушить ему что бы то ни было не составляло для меня труда, ибо он верил каждому моему слову, я повернула дело так, что, — не сказав того прямо, — он мог понять из моих слов, будто я затяжелела. Все это я проделала так ловко, что он перед тем, как выйти из, спальни, подсел ко мне и заботливым голосом заговорил о моем состоянии; он и сам заметил, сказал он, что я последнее время стала часто недомогать, и подумал, не тяжела ли я; если это так на самом деле, он несказанно рад, сказал он; но в таком случае заклинает меня хорошенько поразмыслить, прежде чем отважиться на морское путешествие; быть может, лучше отложить нашу поездку в Голландию, ибо морская болезнь или, чего доброго, буря могут оказаться весьма губительны в моем состоянии. Наговорив мне при этом тысячу нежных слов, какие говорят нежнейшие супруги, он заключил свою речь просьбой, чтобы, покуда все не кончится, я и не думала о путешествии; напротив, сказал он, ему бы хотелось, чтобы на время родин я оставалась здесь, где, как нам обоим известно, я могу рассчитывать на прекрасный уход и прочее.

Мне только того и нужно было, ибо у меня, как вам то известно, имелась тысяча причин отложить плавание, тем более, что мне грозило общество этой девицы; но я предпочитала, чтобы мысль эта исходила от него, а не от меня; так оно и получилось. Я даже позволила себе немного поломаться, сделав вид, будто недовольна. Мне, невыносима мысль, сказала я, что я могу оказаться помехой в его предприятиях и нанести ущерб его делам; ведь он нанял для нас пассажирскую каюту и, вероятно, уплатил часть денег вперед, да еще и зафрахтовал корабль под свои товары; и если он теперь от всего откажется, то и сам понесет убыток, да и капитану причинит урон.

Все это такие пустяки, сказал он, что и говорить о них нечего, и умолял меня не принимать этого в расчет. Что до капитана, то, когда тот узнает о причине, вынудившей нас отказаться от поездки, он, конечно, не будет в претензии. А если и придется выплатить неустойку, то размеры ее весьма незначительны.