Счастливая куртизанка - Даниэль Дефо

Я и вообразить не могу, как бы мы вышли из положения, если бы я привела с собой на судно свою служанку Эми; все бы, конечно, пошло прахом, и я бы сделалась навеки рабой своей дочери, иначе говоря, мне пришлось бы либо довериться ей и открыть свою тайну, либо ждать, что она сама меня разоблачит и тем погубит. Одна мысль об этом повергала меня в ужас.

Впрочем, покуда судьба ко мне благоволила, ибо Эми на этот раз со мною не было, и таким образом мне было даровано избавление. Но впереди нас ожидала еще одна задача. Я решилась отказаться от морского путешествия, а также, разумеется, от следующего визита к жене капитана, ибо дала себе строжайший зарок — больше никогда не попадаться на глаза моей дочери.

Однако, чтобы выйти из этого затруднения с честью и, кроме того. по возможности что-нибудь выведать, я просила мою добрую квакершу нанести жене капитана условленный визит, извинившись за меня и сказав, что я прихворнула; я велела ей к концу разговора дать им понять, что я, быть может, не буду в состоянии пуститься в плавание в срок, намеченный капитаном для отбытия его судна, и что мы, — вернее всего, дождемся следующего рейса. Никаких причин, кроме нездоровья, квакерше я не выставляла и для вящей убедительности дала ей понять, что я, быть может, затяжелела.

Такую мысль внушить ей было нетрудно, и она, разумеется, намекнула капитанше, что я очень плоха, и, неровен час, могу выкинуть и что, следовательно, о путешествии нельзя и помышлять.

Итак, квакерша навестила капитаншу и — как я того и ожидала — мастерски справилась со своей задачей; нечего говорить, что об истинной причине моего тяжкого недуга она не догадывалась. Но я вновь приуныла, и сердце мое так и замерло, когда она сказала мне, что во время ее визита одно обстоятельство повергло ее в недоумение: молодая особа (как квакерша именовала подругу и названную сестрицу капитанши) проявила чрезвычайное и, можно сказать, даже назойливое любопытство относительно меня, закидывая ее вопросами: кто я такая? давно ли в Англии? где проживала до того? и все в таком духе; и, главное, она все спрашивала, не жила ли я когда в другом конце города?

— Расспросы ее показались мне столь неуместны, — сказала моя честная квакерша, — что я не стала удовлетворять ее любопытству; приметив по твоему обращению в каюте, что ты не намерена свести с нею знакомство покороче, я решила, что не позволю ей от меня выведать ничего; и когда она меня расспрашивала, где ты проживаешь — там ли, тут ли, — я на все такие вопросы отвечала, что ты голландка и возвращаешься на родину, где живет твоя семья.

Я от души поблагодарила ее за ее скромность, но не показала вида, сколь большую услугу она мне оказала; словом, квакерша моя так ловко отбрила любопытную девицу, что, знай она всю правду, она и то не могла бы отвечать лучше.

Должна, однако, признаться, что с этой минуты пытка моя началась сызнова, и я совсем пала духом: я не сомневалась, что негодница пронюхала истину, что она прекрасно помнит мое лицо и узнала меня, но искусно прикидывается до случая. Я поделилась всем этим с Эми, ибо с нею одной и могла отводить душу. Бедняжка (Эми то есть) была готова повеситься оттого, что,, как ей думалось, всему виною оказалась она и что если я погибну (а в разговоре с нею я всегда употребляла это слово), то моею губительницею окажется она, Эми; она так терзалась, что иной раз я даже принималась ее утешать, а заодно и сама немного успокаивалась.

Особенно кляла себя Эми за то, что позволила девчонке, как она именовала мою дочь, застигнуть ее врасплох и открылась ей. Это и впрямь было большой ошибкой со стороны Эми, о чем я неоднократно ей говорила. Ну, да теперь не о том надобно было думать; следовало позаботиться, как бы выбить у этой девчонки из головы подозрения, а заодно избавиться от нее самой, ибо отныне что ни день, то больше было риску; и если я всполошилась, когда Эми пересказала мне все, что в свое время ей наболтала девчонка, то теперь, когда я сама ненароком на нее наткнулась, у меня было в тысячу раз больше причин тревожиться; ведь она, мало того, что увидела меня в лицо, еще и узнала, где я живу, под каким именем и прочее.

Но и это еще не все. Несколько дней спустя после визита квакерши, во время которого та им рассказала о моем недомогании, они обе — капитанша и моя дочь (которую она именовала сестрицей) — под видом участия явились меня навестить, сам же капитан проводил их до дверей моего дома, а затем отправился по своим делам.

Если бы, по счастью, моя добрая квакерша не забежала ко мне наверх перед тем, как впустить их в дом, они бы застигли меня в гостиной и, — что в тысячу раз хуже, — увидели бы со мною Эми; в таком случае мне, пожалуй, не осталось бы иного выхода, как позвать мою дочь в другую комнату и открыться ей, что было бы, конечно, безумием.

Однако квакерша, которую мне послала счастливая звезда, увидела их, когда они подходили к дому; одна из них уже поднесла руку к шнуру колокольчика; квакерша, однако, вместо того чтобы открыть им дверь, вбежала ко мне в некотором замешательстве и объявила, кто к нам идет; Эми тотчас поднялась с места и выбежала из комнаты вон, я последовала за ней, наказав квакерше подняться ко мне, как только она впустит посетительниц.

Я хотела было попросить ее сказать, что меня нет дома, но одумалась: после всех разговоров о моем нездоровье это могло бы показаться странным; к тому же я слишком хорошо знала мою честную квакершу, знала, что за меня она готова в огонь и в воду, но вместе с тем лгать в глаза ни за что бы не согласилась; да у меня самой язык не повернулся бы ее просить об этом.

Проводив их в гостиную, квакерша поднялась ко мне, где, едва успев перевести дух от испуга, мы с Эми поздравляли себя с тем, что и на этот раз Эми не была застигнута со мною.

Гостьи нанесли мне визит по всем правилам этикета, и я приняла их столь же церемонно и чинно; два-три раза, впрочем, я, как бы ненароком, выразила опасение, что не буду в состоянии плыть в Голландию, во всяком случае к тому сроку, когда капитану придет время отчаливать; при этом я изъявила вежливое сожаление, что таким образом лишу себя удовольствия путешествовать в их обществе и пользоваться их услугами; я дала им понять, будто рассчитываю дождаться возвращения капитана и поехать с ним следующим рейсом; но тут квакерша тоже вставила словечко, сказав, что к этому времени дело, навернете, зайдет слишком далеко (она хотела сказать, что я уже буду на сносях) и что я, может, и вовсе не рискну ехать, в каковом случае (сказала она с радостной улыбкой) она надеется, что на время родов я воспользуюсь ее домом; такой оборот придал разговору больше натуральности, что было неплохо.

Меж тем пришло время объявить мужу о моем состоянии; впрочем, сейчас мне эта забота была не в заботу. Поговорив, как водится, о том! о сем, моя шальная девчонка вдруг принялась за прежнее: два, а то и три раза она заводила разговор о моем сходстве с какой-то дамой, которую она якобы имела честь знать, когда жила в другом конце города; сходство это, утверждала она, было столь разительно, что она не могла на меня взглянуть без того, чтобы та дама не пришла ей тотчас на ум. Временами мне казалось, что девчонка вот-вот расплачется: опять и опять возвращалась она к этому предмету, и я увидела, что у нее и в самом деле на глаза навертываются слезы. Уж не умерла ли дама, о которой она вспоминает с таким участием, спросила я. Услышав ответ, я впервые за все время вздохнула свободнее. Да, отвечала девчонка, вернее всего, той дамы и в самом деле нет в живых.

Впрочем, облегчение мое было непродолжительным и вскоре сменилось отчаянием, ибо у моей негодницы язык оказался, что называется, без костей. По всей видимости, она в свое время рассказала своей подружке все, что только удержалось в ее башке: и о Роксане, и о моей веселой жизни в другом конце города. Поэтому в любую минуту можно было ожидать очередного губительного взрыва.

Когда нагрянули мои гостьи, я сидела в дезабилье — на мне было нечто вроде просторного платья или утреннего капота, но на итальянский манер: он обрисовывал тело более, чем это принято нынче, и, быть может, более, чем то было бы прилично, если бы я ожидала мужское общество; дома же, среди своих, он был вполне пристоен и особенно удобен в жаркую погоду; я лишь немного причесалась, переодеваться же не стала: поскольку меня уже отрекомендовали как больную, то этот наряд как нельзя лучше подходил к моему состоянию.

Однако это мое платье или капот — правда, очень богатый, из зеленой французской камки с разводами — вызвал у девчонки приступ болтливости, а ее сестрица, как она величала свою подружку, всячески подстрекала ее на разговоры: так, рассматривая мой капот и восхищаясь изяществом его покроя, тонкостью ткани, благородством отделки и так далее, моя девица, обращаясь к сестричке (жене капитана), говорит: «Точно в таком наряде, — говорит она, — танцевала та дама, о которой я тебе рассказывала».