Счастливая куртизанка - Даниэль Дефо

Словом, я поручила Эми все выведать, и — надо отдать ей справедливость — та рьяно принялась за дело; следовало узнать, где девица почерпнула свои сведения, а главное, каковы они, то есть что ей известно, а что нет, ибо это меня занимало больше всего; мне представлялось загадочным ее утверждение, будто она знает, кто такая леди Роксана, и что ей было известно о тех делах, — не могла же она знать обо мне всей правды, иначе бы ей никогда не взбрело в голову, что Эми — ее мать!

Я разбранила Эми на все корки за то, что она показалась моей девице, вернее, что показалась ей в качестве благотворительницы; не знать друг друга в лицо они не могли, поскольку, как я уже о том рассказывала, в моем доме она в некотором роде была в услужении у Эми, вернее, под ее началом; впрочем, она (Эми) сперва вела с нею переговоры через третье лицо, и секрет этот раскрылся благодаря случайности, о которой я рассказала выше.

Эми не меньше моего была всем этим встревожена; однако тревога — тревогой, а упущенного не воротишь, и нам оставалось одно: как можно меньше поднимать шуму, чтобы дело не зашло еще дальше. Я велела Эми наказать девицу, что она и сделала, поссорившись с нею и сказав, что теперь та может убедиться, что миссис Эми никакая ей не мать, ибо она бросит ее на произвол судьбы; раз та не может довольствоваться ее дружеским расположением без того, чтобы называть ее своей матерью, она, Эми, впредь не будет ей ни матерью, ни другом, и пусть она себе поступает в судомойки и работает поденщицей, как прежде.

Бедняжка плакала самым жалостным образом и, однако, не сдавалась; но что больше всего поразило Эми, это то, что после безуспешных уговоров и брани со стороны Эми и угроз, как я уже рассказывала, ее вовсе покинуть, девица продолжала стоять на своем, прибавив к тому еще новое, а именно, что она, Эми, в самом деле не является ее матерью; да, теперь она уверилась, сказала девица, что истинная ее матушка — сама миледи Роксана, которую она непременно разыщет; она знает, где справиться об имени ее (то есть моего) нового мужа.

Эми тотчас прибежала пересказать мне эти слова. Едва ее завидя, я поняла, что она не в себе и что ей нужно поделиться со мною незамедлительно; ибо, когда она ко мне вбежала, в комнате, был и мой муж. Как только Эми пошла к себе переодеться, я под каким-то предлогом последовала за ней наверх.

— Что за дьявольщина, Эми, что случилось? — набросилась я на нее. — Я вижу, что ты пришла с дурными вестями.

— Да еще с какими! — ответила Эми. — В эту тварь и подлинно вселился дьявол. Она погубит всех нас, а заодно и себя; нет никаких средств ее утихомирить.

И Эми пересказала мне все, что от нее услыхала; но ничто не могло сравниться с моим изумлением, когда я узнала, что моей дочери, известно о моем замужестве и что она надеется узнать имя моего мужа и меня разыскать. Я чуть не умерла на месте! Эми меж тем бегала по комнате, словно помешанная.

— Нет, я положу этому конец, вот увидите. Я больше не могу… Я должна ее убить, эту…

И, назвав мою дочь бранным словом, Эми торжественно поклялась господом богом, что убьет ее и, повторив свою клятву по крайней мере три раза, вновь забегала из угла в угол.

— Я ее убью, или я не я! — кричала она.

— Эй, Эми, придержи свой язычок, — сказала я. — Ты просто-напросто взбесилась.

А она мне на это:

— И есть с чего, — говорит она, — ну да я ее придушу и тогда приду снова в разум.

— Ну, нет, — говорю я, — ты и волоса на ее голове не тронешь; да тебя следует повесить за одни слова твои, за мысли! Ты уже убийца, все равно как если бы исполнила задуманное.

— Знаю, знаю, — отвечали Эми, — ну, да хуже быть не может. Я положу конец вашим мукам, да и ее страданиям тоже; Она никогда не потревожит вас; именем «матушка» на этом свете, а уж на том — будь, что будет!

— Ну, ну, успокойся же, — сказала я, — и перестань говорить такие слова, я не могу их слышать.

Со временем Эми немного утихомирилась.

Должна признаться, мысль, что меня вот-вот выведут на чистую воду, заключала так много для меня страшного и привела мой ум в такое смятение, что я и сама была немногим разумнее Эми. Так ужасен груз нечистой совести!

Однако, когда Эми вновь повторила свои гнусные слова о том, что убьет несчастную, и вновь при этом побожилась, я увидела, что она не шутит и еще больше перепугалась; это, впрочем, помогло мне прийти в чувство.

Мы принялись раскидывать мозгами, как бы выведать у девчонки, откуда у той все эти сведения и как она (моя дочь, то есть) узнала, что ее мать вышла замуж. Но все понапрасну. Девушка ни в чем не признавалась и, кроме отрывочных рассказов, от нее ничего добиться было нельзя, так как она была не на шутку обижена тем, что Эми так резко оборвала ее в прошлое посещение.

Тогда Эми отправилась в дом, где жил мой сын; но и там все одно; моя девица наболтала им что-то о какой-то миледи, сообщили они, имени которой они не знали и поэтому не придали значения ее болтовне. Эми рассказала им, как глупо та себя с нею ведет, как далеко она зашла в своих бреднях, несмотря на все их вразумления; Эми прибавила, что сердита на нее и больше не намерена с Нею встречаться и пусть та поступает снова в судомойки, если угодно, но что она (Эми) с ней не желает иметь никаких дел, разве что та смирится и переменит свою песенку и притом поскорее.

Добрый старик, который был благодетелем всех моих детей, весьма этим огорчился, а добрая его супруга пришла в неописуемую печаль и принялась просить ее милость (то есть Эми) не обижаться на девушку; они пообещали, сверх того, переговорить с девушкой, а старушка при этом сказала с удивлением в голосе: «Неужто она такая дурочка, что не согласится придержать язык, после того, как вы сами ее заверили, что вы ей не матушка и она видит, что вашей чести неприятно ее упорство?» Так что Эми от них вернулась в надежде, что на этом, быть может, дело и остановится.

Тем не менее девица моя оказалась именно такой дурочкой, и, несмотря на все увещевания, продолжала стоять на своем; ее собственная сестра умоляла и просила ее бросить эти глупости, ибо она погубит заодно и ее, так что добрая леди (она имела в виду Эми) бросит их обеих.

Но она, как я сказала, продолжала упорствовать, и чем дальше, тем хуже; она уже более не называла Эми «ваша милость», утверждая, что ее матушкой является леди Роксана и что она наводила кое-какие справки и не сомневается вывести ее (то есть меня) на чистую воду.

Когда дело дошло до этого и мы поняли, что нам никак не сладить с девкой, что она во что бы то ни стало, вопреки собственной выгоде, решилась меня разыскать, — когда я увидела, говорю, что дело зашло так далеко, я серьезнее принялась за приготовления к заморскому путешествию, а главное, у меня были причины опасаться, что девица моя в самом деле набрела на мой след. Однако тут случилось происшествие, изменившее все мои планы и повергнувшее меня в такое смятение, какого я в жизни еще не испытывала.

Мы с супругом совсем было уже приготовились к отплытию. Я хотела уехать как можно незаметнее, так, чтобы даже случайно не попасться на глаза моим прежним знакомцам. Своему супругу я сказала, что у меня не лежит сердце к пассажирским пакетботам, приведя в качестве доводов неблагоустройство этих судов и разношерстное общество, какое там обычно встречается. Он внял моему желанию, тотчас разыскал английское торговое судно, направлявшееся в Роттердам, познакомился с капитаном и нанял весь корабль (вернее, все помещение, отведенное для пассажиров, ибо я не имею в виду трюм), так что к нашим услугам были все удобства, какие только возможны на море. Уладив эти дела, он пригласил капитана; к себе отобедать, дабы познакомить меня с ним заранее. После обеда мы разговорились о корабле и об удобствах во время плавания, на какие я могу рассчитывать, и капитан любезно предложил мне осмотреть корабль, уверяя, что мы будем желанными гостями. Во время нашей беседы я как бы между прочим выразила надежду, что на судне не будет других пассажиров, кроме нас. Нет, отвечал капитан, пассажиров он брать не намерен. Только вот жена его, прибавил он, давно уже просится, чтобы он взял ее с собой в Голландию; до сих пор он не отважился доверить морю все свои сокровища разом; нынче же — поскольку я еду с ним — он решил сделать исключение, взять жену и родственницу жены, затем чтобы они за мной ухаживали; в свою очередь он пригласил нас отобедать у него на корабле, сказав, что для этого случая приведет туда и жену, дабы принять нас достойным образом.

Кто бы мог подумать, что в эту минуту сам сатана расставил свои силки и что здесь, в этом укромном уголке, на борту судна, стоящего у речного причала, меня подстерегает гибель? И, однако, произошло нечто такое, чего нельзя было ни вообразить, ни предвидеть, В тот день, когда у нас был капитан и мы получили его любезное приглашение осмотреть, корабль, Эми не случилось дома, и поэтому мы не решились взять ее с собой: зато вместо Эми нас сопровождала моя честная, добродушная квакерша, эта бесценная и превосходная женщина, среди тысяч прекрасных качеств которой (а дурных у нее не было ни одного) было отличное умение держаться в обществе; впрочем, я бы, по всей вероятности, прихватила с собою и Эми, если бы она не была на ту пору занята делами моей злополучной девицы: та внезапно исчезла, словно в воду канула, и, долгое время о ней не было ни слуху, ни духу. Эми обегала все места, где, по ее мнению, та могла укрываться; но единственное, что ей удалось узнать, — это что. она поехала к какой-то старой подруге, своей названной сестре, которая была замужем за неким капитаном, проживающем в Редриффе[127]; однако негодница Эми мне и этого не сочла нужным сказать. Дело в том, что она в свое время велела моей девице заняться своим образованием, дабы обрести манеры, соответствующие ее новому положению в обществе, и для этого поступить в какой-нибудь пансион; кто-то порекомендовал некий пансион в Кемберуэлле[128]; там она свела знакомство с одной из барышень (как именовались все воспитанницы пансиона); с этой своей подружкой она делила постель, и они, как то заведено, назвались сестрами и поклялись в вечной дружбе.