Рейтинговые книги
Читем онлайн Мастер и город. Киевские контексты Михаила Булгакова - Мирон Петровский

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 71 72 73 74 75 76 77 78 79 ... 91

И сразу же, на следующей странице: «Когда Бог почил в седьмой день ото всех дел своих и освятил его, то этот покой отнюдь не следует понимать по-детски, как будто бы утомился, творя, Бог <…>. Покой Божий означает покой тех, которые успокаиваются в Боге <…>. Пророчество и обещает людям, к которым оно обращено и ради которых оно написано, что по совершении добрых дел, которые в них и через них производит Бог, они будут иметь вечный покой в Боге, если прежде, в настоящей жизни, некоторым образом приблизятся к нему посредством веры…»[235]

Мастер и его подруга не удостаиваются, таким образом, света, который был еще до сотворения солнца и, возможно, равен небесному Граду – месту пребывания ангелов и святых; но за ними, несомненно, числятся некоторые добрые дела и они приблизились к Богу посредством веры – роман мастера тому подтверждение. В булгаковском смирении бездна гордыни: скромно назначая своему мастеру (и, по-видимому, себе!) покой, отказавшись от необоснованных претензий на свет, Булгаков тем не менее сближает творческий подвиг создателя романа об Иешуа и Пилате – ни много, ни мало – с тем актом творения, который описан в Книге Бытия.

Точно так же получает легкое истолкование у Августина другое темное и загадочное место романа – «двойная» смерть мастера и Маргариты. Оно настолько загадочно, что делались попытки объяснить его незавершенностью, неотделанностью рукописи последнего произведения Булгакова. Автор, дескать, сам не решил, как и где должны погибнуть его герои, и забыл вычеркнуть один из вариантов. Тут, правда, было замечено, что дважды умирает и Берлиоз, и уж его-то двойную смерть никак не списать на «незавершенность». Из протяженного рассуждения Августина о двойной смерти приведем лишь несколько строк: «Хотя душа человеческая справедливо признается бессмертною, однако и для нее существует некоторая своего рода смерть. <…> Смерть души бывает тогда, когда ее оставляет Бог; подобно тому, как смерть тела случается тогда, когда его оставляет душа. Следовательно, смерть души и тела, то есть смерть всего человека, бывает тогда, когда оставляет тело душа, оставленная Богом…»[236] Эту Августинову мысль Булгаков развернул в грандиозную метафору своего романа. Рассуждение о «двойной смерти» расположено в тексте августинова сочинения в непосредственной близости к рассуждению о «свете» и «покое».

Явно по Августину дается у Булгакова – прежде всего, в «Мастере и Маргарите» – соотношение добра и зла. «Ибо зло, – говорит Августин, – не есть какая-либо сущность; но потеря добра получила название зла»[237] Зло у Булгакова, как и у Августина, не субстанция, а ее недостаток, порча, повреждение, ущерб.

Афоризм Воланда, что все-де будет правильно, ибо на том стоит мир, и его сентенция о необходимости зла, подобного теням, которые отбрасываются предметами на солнечном свету, почти буквально повторяют Августина: «И злая воля, не пожелавшая соблюдать порядок природы, не ускользает вследствие этого от законов праведного Бога, все направляющего к добру. Ибо как картина с черным цветом, положенным на надлежащем месте, так и совокупность вещей, если кто сможет окинуть ее взором, представляется прекрасной даже с грешниками, хотя безобразие их, когда они рассматриваются сами по себе, делает их гнусными»[238].

Мысль Августина, связующая тени со светом, была на слуху у Булгакова и его современников в 1930-е годы. Как раз в пору формирования последней редакции «Мастера и Маргариты» августиново «единство противоположностей» было актуализировано Н. И. Бухариным с трибуны Первого съезда советских писателей: «Здесь я прошу моих слушателей извинить меня, что некоторое время они должны поскучать, но скука, как зло, будет лучше оттенять добро, которое последует… Можно сослаться на Блаженного Августина, который говорил, что зло существует только для того, чтобы оттенять добро. Исходя из ссылки на такой крупный авторитет, я прошу вас немного потерпеть (аплодисменты)»[239]. Не о том ли и Воланд просил Левия Матвея? И не к бухаринской ли шутке отсылает известное место романа о «неудачной шутке» фиолетового рыцаря по поводу «света» и «тени»?

Внимательное чтение романа приводит к выводу, что августиновы идеи и образы (да, и образы!) густеют, собираются, концентрируются в начале и в конце «Мастера и Маргариты»: в сценах между Пилатом и Иешуа, между Воландом и Берлиозом (с Иванушкой), между тем же Воландом и Левием Матвеем. Едва ли нужно подсказывать, чему в романе Булгакова соответствует такой, например, пассаж Августина: «…Сходство природы нисколько не благоприятствует общению людей, как скоро они, вследствие разности языка, не в состоянии бывают делиться между собой чувствами; это до такой степени, что человек охотнее проводит время со своею собакой, чем с чужим человеком»[240].

Земной Рим основал Ромул, но Рим небесный основан, по Августину, Господом. Августин был, по-видимому, первым, обратившим внимание на типологию «городского мифа», описывающего происхождение Вечного города: Каин, убийца Авеля, был первым градостроителем, и в глубинах городского мифа всегда лежит мифологема братоубийства – прежде чем основать город, какой-нибудь Ромул убивает какого-нибудь Рема. Здесь содержатся ключи к городоведению «Белой гвардии», где тысячи Ромулов убивают тысячи Ремов в братоубийственной Гражданской войне. И, быть может, объяснение того, почему в романе и пьесе «Дни Турбиных» акцентируется так называемый «военизированный Олег», то есть пушкинская «Песнь о вещем Олеге», исполняемая как спародированный военный марш. С Олегом в художественную ткань входит мифологема братоубийства, необходимая в комплексе представлений о Вечном городе.

У Булгакова так много смысловых перекличек и текстуальных совпадений с Августином, что даже неловко задавать вопрос, знал ли наш писатель трактат «О Граде Божьем». Не проверять текст биографией, скорей наоборот – от анализа текста следовало бы перейти к установлению биографического факта, к реконструкции воображаемой библиотеки Булгакова и решительно утверждать: да, знал. Трактат Августина, несомненно, вошел в сознание Булгакова и составил едва ли не основание его мировидения, а образ самого Августина – историка, нравственного мыслителя и пророка – отразился в образе мастера. Говорить о личности Августина как еще об одном прототипе мастера не приходится, но мастер – человеческое явление того же, августиновского типа.

К счастью, есть возможность подтвердить изложенную здесь «августиновскую гипотезу» и с другой стороны. Дело в том, что в булгаковские времена существовало два русских перевода Августина: один из них относится к концу XVIII века и должен быть отведен по дряхлости; другой – полный и сохранивший значение до наших дней – публиковался в «Трудах Киевской Духовной академии» на протяжении 1890-х–1900-х годов, а затем вышел несколькими изданиями или, скорее, тиражами, «заводами» (с того же набора) в издательстве этой же академии. Публикация совпала со временем становления будущего писателя и стала одной из многочисленных киевских параллелей к его биографии. Время публикации сочинений Августина также совпало со временем службы в Киев-ской духовной академии А. И. Булгакова, и статьи Булгакова-старшего по проблемам западного протестантства напечатаны в «Трудах Киевской духовной академии» вперемежку с очередными частями августиновых творений, в коллективном переводе которых принимал участие и отец будущего писателя. Так что сочинение «О Граде Божьем» несомненно было для Булгаковых «своей», «домашней», «семейной» книгой.

Переводчиком августинова трактата был профессор Киевской духовной академии М. Ф. Ястребов – коллега Булгакова-старшего по кафедре западных вероисповеданий. В неопубликованных воспоминаниях В. П. Рыбин-ского (еще одного профессора той же академии) содержится краткий набросок портрета М. Ф. Ястребова: «Свою профессорскую деятельность М. Ф. начал с преподавания истории западных вероисповеданий, к чему он, несомненно, был вполне пригоден вследствие формального характера своего ума, точного и весьма ясного. Но так как названная дисциплина занимала какое-то неопределенное положение и постановка ее неоднократно менялась, он перешел на догматику. Она, по-видимому, иссушила его ум и сделала его бесплодным. Не раз думал он о докторской диссертации, но так и не выбрал для себя темы. Очень много времени он потратил на перевод сочинений Бл. Августина вместо того, чтобы заняться каким-либо самостоятельным исследованием»[241].

Факты биографии Булгакова косвенно подтверждают знакомство писателя с трудами Августина, лишая все только что сказанное статуса догадки или гипотезы. Обследовав сохранившуюся часть библиотеки Михаила Булгакова, М. Чудакова сообщила, что «среди уцелевших книг… „Труды Киевской духовной академии“ (почти полные комплекты за 1891 и 1907 гг.)»[242] – и можно показать, какие именно части сочинений Августина помещены в наличествующих томах. Известно и происхождение этих томов. М. Чудакова записала свою беседу с С. Ермолинским, который вспоминал: «Нам сказали, что „Труды духовной академии“ есть у какой-то старухи в Крюкове. Булгаков так хотел иметь их, что решил срочно ехать. Помню, что была зима, мороз, мы ехали на розвальнях…»[243] Следует ли сомневаться в том, что не любопытство к новому, неизвест-ному источнику погнало Булгакова за город на розвальнях в мороз, а память о чем-то хорошо известном, ностальгическое чувство, желание еще раз прикоснуться к книгам, связанным с родительским домом, с родным городом.

1 ... 71 72 73 74 75 76 77 78 79 ... 91
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Мастер и город. Киевские контексты Михаила Булгакова - Мирон Петровский бесплатно.
Похожие на Мастер и город. Киевские контексты Михаила Булгакова - Мирон Петровский книги

Оставить комментарий