Колодец одиночества - Маргарет Рэдклифф-Холл

Та ответила:

— Я ждала так долго, так долго, всю свою жизнь — и теперь, когда я наконец нашла тебя, я не могу приблизиться к тебе. Почему? Скажи мне.

— Разве ты не близко ко мне? Кажется, достаточно близко! — Стивен против воли улыбнулась.

— Да, но кажется, что ты так далеко.

— Это потому, что ты не только усталая, но и глупенькая!

Но они медлили; ведь, вернувшись на виллу, они должны были расстаться, и они страшились этих минут расставания. Иногда они внезапно вспоминали вечер, пока ночь еще не спустилась, и в такие минуты каждая узнавала ту печаль, что их сердца угадывали друг в друге.

Но вот Стивен взяла Мэри за руку:

— Кажется, эта большая звезда сдвинулась уже дюймов на шесть. Уже поздно — мы так долго простояли здесь.

И она медленно повела девушку назад на виллу.

4

Дни заскользили дальше, прекрасные, солнечные дни, дарившие телу Мэри здоровье и силу. Ее бледная кожа приобрела здоровый загар, и глаза больше не выглядели изнуренными — правда, теперь их выражение редко бывало счастливым.

Они со Стивен заезжали далеко в поля на мулах; часто они ездили в горы, забираясь на холм старой Оротавы, где сидели женщины за зелеными postigos[71], коротая до вечера долгие, спокойные часы своих праздных дней. Стены города покрывали цветы — жасмин, свинчатка и бугенвиллия. Но они недолго задерживались на старой Оротаве; продвигаясь дальше, они забирались выше, выше, туда, где был вереск и вьющиеся плети земляничного дерева, а затем — снова вверх, к самым высоким уступам, где когда-то росли могучие леса. Теперь оставалось лишь несколько испанских каштанов, признак упадка этих лесов.

Иногда они брали с собой обед, и тогда молодой Педро отправлялся с ними, ведь это он вел мула, нагруженного полной корзиной с обедом, который собирала Конча. Педро обожал эти импровизированные экскурсии, они давали ему повод избавиться от работы в саду. Он бродил вокруг, жуя стебли травы или какого-нибудь цветка, сорванного со стены; а то и напевал вполголоса, потому что знал много песен своего родного острова. Но если мул по имени Селестино упирался, или, в свою очередь, собирался сорвать цветок со стены, тогда Педро, вдруг перестав напевать, гортанным голосом кричал старому мулу: «Vaya, burro! Celestino, arre! Arre-boo[72]!» — кричал он, раздавая удары, и Селестино одним махом сердито проглатывал цветы, прежде чем получить ловкий пинок от Педро.

Обедали они на холодном горном воздухе, а животные стояли рядом и мирно паслись. Рядом с невероятно голубым небом пик сиял, как будто припорошенный хрусталем — Тейде, могучая снежная гора с огненным сердцем и хрустальным лбом. Вниз по извилистым тропинкам шли стада коз, звон их колокольчиков нарушал тишину. И, поскольку долгими столетиями все это казалось чудесным для влюбленных, это казалось чудесным и Мэри со Стивен.

Бывали дни, когда, покинув высокогорья ради долин, они ехали мимо обширных банановых плантаций и блестящих созревающих томатов, занимавших целые акры. Герань и агава росли бок о бок среди черной вулканической пыли. Из просторной долины Оротавы они видели извилистую линию гор. Горы казались синими, как африканская ночь, все, кроме Тейде, одетой в хрустальную белизну.

И теперь, когда они по вечерам вместе сидели в саду, иногда приходили нищие и пели; оборванные люди, которые ловко играли на гитарах и пели песни, старинные мелодии которых вели свое начало из Испании, но слова их шли прямо из сердца этого острова:

«Ай! Пока я не увидел тебя, я знал покой.Но теперь я измучен, потому что увидел тебя.Вырви мне глаза, о мой неприятель, о любимая моя!Вырви мне глаза, ведь они обратили меня в пламя.Моя кровь — как пламя в сердце Тейде.Ай! Пока я не увидел тебя, я знал покой».

Странные минорные мелодии с волнующим ритмом, они внушали сильное очарование, и сердце билось быстрее, заслышав их, и ум застилала дымка запретных мыслей, и душу наполняла бесконечная печаль удовлетворенного желания; но тело знало лишь стремление к полному удовлетворению…

«Ай! Пока я не увидел тебя, я знал покой».

Они не понимали нежных испанских слов, и все же, сидя в саду, они угадывали их значение, ведь любовь не находится в рабстве у языка. Мэри хотелось, чтобы Стивен сжала ее в объятиях, хотелось прильнуть щекой к плечу Стивен, как будто у них двоих было право на эту музыку, было право на свою долю в любовных песнях мира. Но Стивен всегда поспешно отодвигалась.

— Пойдем в дом, — говорила она; и ее голос казался грубым, потому что юность Мэри, как сверкающий меч, вставала между ними.

5

Настали дни, когда они намеренно начали избегать друг друга, пытаясь найти покой в разлуке. Стивен одна отправлялась в долгие поездки, оставляя Мэри в праздности на вилле; и, когда она возвращалась, Мэри ничего не говорила, но бродила по саду в одиночестве. Стивен по временам была почти грубой, одержимой чем-то вроде ужаса, ведь ей казалось — то, что она должна сказать любимому существу, должно стать для него смертельным ударом, который погубит в Мэри всю ее молодость и радость.

Терзаемая телом, разумом и духом, она резко отталкивала девушку:

— Оставь меня в покое, я больше не могу!

— Стивен, я не понимаю. Ты ненавидишь меня?

— Ненавижу тебя! Ты ничего не понимаешь… просто, говорю тебе, я не могу это выносить.

Они глядели друг на друга, бледные и потрясенные.

Долгие ночи было даже труднее выносить, ведь теперь они чувствовали себя так страшно разделенными. Их дни были отягощены непониманием, а ночи заполнены сомнениями, тревогой и желанием. Они часто расставались врагами, и в этом была огромная опустошенность.

С течением времени они пришли в глубокое уныние, и оно лишало для них солнце его сияния, лишало колокольчики на шеях коз их музыки, лишало темноту ее сияющего ореола. Песни нищих, которые пели в саду, когда слаще всего пахла santa noche — эти песни жестоко терзали их.

«Ай! Пока я не увидел тебя, я знал покой.Но теперь я измучен, потому что увидел тебя».

Все это становилось для них не таким прекрасным, не таким совершенным, потому что сами они были неудовлетворены.

6

Но Мэри Ллевеллин не была ни трусливой, ни слабой, и однажды вечером гордость наконец пришла ей на помощь. Она сказала:

— Я хочу поговорить с тобой, Стивен.

— Не сейчас. Уже так поздно — поговорим завтра утром.

— Нет, сейчас.

И она прошла вслед за Стивен в ее спальню.

Сначала они не смотрели друг другу в глаза, потом Мэри заговорила, довольно быстро:

— Я не могу оставаться здесь. Все это было ужасной ошибкой. Я думала, что нужна тебе, потому что ты неравнодушна ко мне. Я думала… не знаю, что я думала, но жалости от тебя я не приму, Стивен, особенно сейчас, когда ты стала ненавидеть меня. Я возвращаюсь домой, в Англию. Я навязалась тебе, просила взять меня с собой. Должно быть, я сошла с ума; ты приняла меня только из жалости; ты считала, что я больна, и жалела меня. Ну что ж, теперь я не больная и не сумасшедшая, и я ухожу. Каждый раз, когда я подхожу к тебе, ты шарахаешься от меня или отталкиваешь, будто я внушаю тебе отвращение. Но я хочу, чтобы мы поскорее расстались, потому что… — ее голос дрогнул, — потому что это мучительно для меня — всегда быть рядом с тобой и чувствовать, что ты буквально ненавидишь меня. Я не могу так; лучше я совсем не буду видеться с тобой, Стивен.

Стивен глядела на нее, бледная и ошеломленная. В одно мгновение вся сдержанность, скопившаяся в ней за годы, была разрушена одним мощным ударом. Она ничего не помнила, ничего не понимала, кроме того, что любимое существо собирается уйти от нее.

— Девочка, — выдохнула она, — ты не понимаешь, ты не можешь понять… Господи, я же люблю тебя! — и вот она уже держала девушку в объятиях, целуя ее глаза, целуя губы: — Мэри, Мэри…

Они стояли, утратив чувство времени, утратив разум, забыв обо всем, кроме друг друга, охваченные самым неумолимым из человеческих чувств.

Потом руки Стивен вдруг упали:

— Хватит, хватит, ради Бога. Ты должна выслушать меня.

Итак, теперь ей придется расплатиться до последнего гроша за то безумие, которое оставляло эти слова невысказанными — так, как расплатился до этого ее отец. Поцелуи Мэри еще не остыли на ее губах, а она уже должна была расплачиваться. И от своей невыносимой боли она говорила грубо; ее слова, когда пришлось их высказать, были жестокими. Она не щадила ни девушку, вынужденную слушать их, ни себя, вынужденную заставлять ее слушать.

— Ты все поняла? Ты сознаешь, что это будет означать, если ты отдашься мне?

Она вдруг замолчала… Мэри плакала. Стивен сказала безо всякого выражения в голосе: