Скорпион в янтаре. Том 1. Инвариант - Василий Звягинцев

— А ты кто такой?

Член Военного совета фронта аж задохнулся.

— Да я, да я! Вы что, не видите… Я член…

— В этом — согласен. Именно то и есть! Кому и чей — пока не понял. Доложись по полной форме. Как учили. Ну! — Голос его завибрировал, как стальная полоса.

Накопленная за многие годы злость, помноженная на никак не выветривающееся из памяти зрелище собственной смерти, произвела должное впечатление.

Вашугин чисто инстинктивно сообразил, что не какой-нибудь комкор запаса, не успевший получить новое звание, стоит перед ним, а страшное ГУГБ в лице одного из высших представителей. Дернулся, закусил губу и ответил, сдвинув каблуки:

— Корпусной комиссар Вашугин, член Военного совета Юго-Западного фронта…

И тут, наверное, снова у него взыграло. Человек, способный застрелиться, осознав свою ошибку, все ж таки — сильный человек. Хотя и не совсем.

— А кто вы, товарищ комиссар? И какое право имеете вмешиваться? Я подчинен только ЦК! Я…

Пышные черные усы дергались, но выглядели приклеенными. Почему, бог весть, но такое впечатление.

— Ты, ты… — Шульгин усмехнулся, пистолет доставать не стал, просто откинул крышку кобуры. — Может, вспомнишь, орел, был такой у тебя начальник по фамилии Гамарник[71]?

Рифма вышла сама собой, непредусмотренно.

— Я, особо уполномоченный Ставки Главного командования Шульгин, на месте оценив обстановку, считаю, что твое поведение заведомо преступно. Ты сейчас что приказал генералу и бригкомиссару? Спалить последний наш боеспособный корпус в бессмысленной атаке? За двадцать минут подготовить и организовать наступление, на что не одни сутки требуются? А потом? Сослаться на отсутствие сил для сопротивления и открыть фронт немцам? Такой у тебя преступный замысел? Данной мне властью объявляю тебя врагом народа…

И протянул раскрытое удостоверение, в которое был вложен квадратик картона со всеми положенными грифами и личной подписью Сталина. Не корпусному, бригкомиссару Попелю.

Тот отчетливо, с торжественными нотками прочел:

— Распоряжения и приказы подателя сего обязательны к исполнению всеми представителями партийных, советских и военных органов. Секретарь ЦК ВКП(б), Председатель ГКО и Ставки Главного командования И. Сталин. Подпись, печать!

Вашугин побелел. Не столько от личного страха за себя, как от немыслимого изменения обстановки. Хотя отчего же немыслимого? Не так ли он минуту назад собирался поступить с Попелем и Рябышевым?

— Товарищ комиссар госбезопасности! Но я же выполняю Приказ номер три, тоже подписанный лично товарищем Сталиным, наркомом Тимошенко и начальником Генштаба Жуковым… А они отказываются!

— Вот и дурак. Ты сам карту когда-нибудь видел? Не сегодняшнюю, вообще карту? Не ту, что в дурака играют, — топографическую?

Вопрос поставил комиссара в очередной тупик, что отчетливо проявилось в его взгляде.

— Ладно, Вашугин. Расстреливать я тебя не стану, а вот проявить себя в исполнении приказа Ставки позволю.

Подошел, натренированными в занятиях боевыми искусствами пальцами сорвал с петлиц Вашугина ромбы, покачал на ладони, как бы не зная, куда девать. Можно и на землю бросить. Потом протянул Рябышеву:

— Спрячьте, до случая…

Прокурорские и судебные начальники, от греха подальше, оттянулись за ближайшие деревья. Никто из них не осмелился не то чтобы вступиться за Вашугина, а хотя бы поинтересоваться достоверностью предъявленного мандата. Да куда им! Если кто в глубине души помнил основы законодательства, тот быстро сообразил, что, начнись разбирательство, сам факт их согласия с эскападами коркомиссара уже являлся подсудным. Кто военный прокурор и кто комиссар? Совершенно разные вещи.

Шульгин же, повторяя в чем-то друга Берестина, поманил рукой попавшегося на глаза танкового подполковника, который, прячась за стоявшей неподалеку «бэтэшкой», смотрел, полураскрыв рот, на разборки высшего начальства.

— Фамилия, должность?

— Волков, командир 24-го танкового полка.

— Я вас прошу, товарищ Волков, передайте этому товарищу свои шпалы, у меня под руками нету, а взамен, когда найдете, приколите себе четыре. Комкор приказ подпишет, а я завизирую. Имею право. Согласны, товарищ Рябышев? Достоин товарищ Волков нового звания и должности командира ударного передового отряда?

Из истории Шульгин знал, что в реальности подполковник Волков проявил себя в последующих боях очень хорошо, сумел выйти на коммуникации противника и уничтожить танковый полк и тыловые подразделения 11-й танковой дивизии немцев. Но вскоре героически погиб, к сожалению.

Генерал-лейтенант, за пять дней настолько замотанный, что в идиотской ситуации с озверевшим коркомиссаром не догадался молча выстрелить ему в затылок, а затем списать эту потерю на «обстоятельства», кивнул. Больше всего ему хотелось спать.

Сержант, порученец Шульгина, неторопливо прикрепил на петлицы бывшего корпусного комиссара три шпалы. На пять ступенек вниз опустил Сашка амбициозного чиновника. Но ведь не расстрел и не самоубийство.

— Запомни, Вашугин. Дураком быть — право каждого, но нельзя этим правом злоупотреблять. Я только что спас тебя от паскуднейшей ошибки в твоей жизни. Если ты уверен в правильности того приказа, который заставлял выполнять знающих дело командиров, то вперед! Товарищ Рябышев, назначаю старшего батальонного комиссара заместителем командира передового отряда. Как ты распинался здесь — к вечеру взять Дубно? Вот и бери…

Шульгин никогда не был злым человеком. Просто при встрече с хамами, подлыми дураками или откровенной сволочью у него срывало стопора, как говорил Воронцов. И тогда он поступал не всегда по-христиански.

Раскрыл коробку папирос, протянул всем, кто находился рядом: Попелю, Рябышеву, Вашугину тоже и ставшему полковником Волкову. Спичку поднес сержант из-за спины.

После глубокой затяжки сказал Рябышеву:

— Исполнит отряд свою задачу, она, кстати, смысл имеет, возьмет Дубно, обрежет немцам коммуникацию — отдайте Вашугину ромбы. Пусть делает с ними, что хочет. Не вернется из боя — доложите, что пал смертью храбрых. Перебежит к немцам — тоже доложите, как есть. Выбор за тобой, товарищ Вашугин…

Шульгин большим пальцем указал за спину, на бесстрастных, как члены хора в античной трагедии, сержантов.

Кто думает, что подобные сцены даются легко, сильно ошибается. Нервы горят не слабее, чем в бою.

А что же тогда сказать о Попеле и Рябышеве? Сашке — эмоциональный всплеск, а людям сорок первого года — едва не снесший головы взмах крыла бессмысленной и унизительной смерти. От руки представителя той самой власти и партии, которым они беззаветно отдались двадцать лет назад.

Да, следует позаботиться еще о других представителях фронта. Большие люди — прокурор в чине бригвоенюриста, председатель трибунала — тоже. И свита от лейтенантов до майоров. Целый взвод набирается. Берестин когда-то повеселился, поставив на место всего лишь одного капитана ГБ, а тут сколько подходящей публики.

— Этих — тоже в строй. До тех пор, пока обстановка не нормализуется. Вы хотите что-нибудь возразить, товарищ? — заметил он негодующий жест бритоголового прокурора.

— Да, хочу! Невзирая на ваши полномочия. Прокурорский надзор и судебные органы…

— А ты бы лучше заткнулся. — Грубить в этой ситуации Сашке просто нравилось. Разрядка как-никак. — Какой на хрен ты надзор, если при тебе какой-то придурок собирается ставить к стенке заслуженного генерала? Ты обвинение рассмотрел в установленном порядке, заслушал свидетелей, приказы изучил и сопоставил? В трибунал дело передал, командующему фронтом доложил? Что-то я такого не заметил. Стоял, сволочь, и кивал…

Ромбик в петлице у прокурора, три у Шульгина, и грозная эмблема на рукаве, и напор, и расстегнутая кобура…

— Вашугин тебе был выше закона? Его приказы выполнял? Так и сейчас будет! Генерал, — повернулся он к Рябышеву, — посадите всю эту команду, — он обвел рукой вашугинский синклит, — в две полуторки и направьте в составе ударного батальона на Дубно. Пусть хоть раз в жизни немцев увидят… А то, мать их так, ромбами и шпалами обвешались, а с какой стороны у винтовки приклад, плохо помнят. Выдайте им по винтовке и по сорок патронов!

Жестоким человеком Шульгин себя не чувствовал. И негодяем тоже. Вот когда невинного человека к смерти приговариваешь или к десятилетнему сроку, почесываясь и отхлебывая чаек с лимоном, тогда — сволочь. А дать увешанному знаками отличия и различия командиру высокого ранга проявить себя в открытой борьбе с врагом — благодеяние! Вдруг уцелевшие найдут именно там свое призвание?

Строевые командиры все равно поглядывали на бывших властителей судеб с опаской, потому Шульгин поручил исполнение своего приказа сержантам. Тем все равно, что Блюхер, что нарком Ворошилов, что захолустный прокурор.