Скорпион в янтаре. Том 1. Инвариант - Василий Звягинцев

— Ну, Колыма или пуля в затылок в любом случае хуже, — успокоил его Шульгин. — Слушай, долг ведь платежом красен?

— Говорят, что так, — осторожно ответил Антон.

— Так давай я тебя оттуда выдерну. Подскажи как, и такую мы вашим придуркам конфузию устроим… Помнишь, был у нас разговор? Только ты это, как-нибудь начинай втихаря рекондиционироваться…

Во время одной из приватных бесед в Замке, незадолго до того, как форзейль отправил Сашку на захват Сильвии, промелькнул этот термин. Мол, агенты типа Антона, направляемые на Землю или иные планеты, специальным образом настраиваются на психическое человекоподобие. А по завершении миссии с них все лишние качества, привычки и навыки стираются. Словно бы фронтового разведчика, четыре года берущего языков, бьющего часовых финкой под левую лопатку, учиняющего иные несовместимые с гуманизмом и политкорректностью дела, перенастраивают на учителя начальной школы или псаломщика[64] в церкви.

Однако Сашка имел в виду не это, не технические процедуры неизвестной цивилизации. Он просто хотел, чтобы ставший близким по духу человек стряхнул с себя путы и принципы поганенького, как оказалось, мира и восстановился в роли победительного красавца, пытавшегося вершить судьбы не самого худшего человечества. Или хотя бы не самых худших его представителей.

— Я постараюсь. Я уже два раза избегал положенных процедур, что мне поставили в отдельную вину.

— А сейчас, за контакт со мной, тебе не добавят? У нас за маляву[65] карцер дают или ШИЗО[66].

Антон слабо усмехнулся.

Ох, как скрутило классного мужика! А туда же — великие цивилизации, светлые проводники и провозвестники. Учить они нас будут, что в носу ковырять неприлично!

— Этот канал, я совершенно уверен, не просматривается. Понять не могу, как ты его нащупал. Вот если бы воспользовался моей капсулой или формулами…

— Значит, сейчас говорить можем свободно?

— Да. Говори.

— Так кто же его устроил? Я до последнего считал, что попал в Ловушку…

— Так ты в нее и попал. Только сумел вывернуть к собственной пользе. Понимаешь, Саша, я сейчас никто. Кое-какие остатки человеческого мышления и памяти дают мне возможность с тобой говорить. Если бы не ты, не эта связь, меня ждали бы десятилетия медитаций, долженствующих наставить на истинный путь, но не обещающих даже свободы…

— Круто, — присвистнул Шульгин. — В натуре, лучше на Колыме золото мыть: и конец срока светит, и компания вокруг обычно неплохая…

— Земля — это совсем другое…

— Да уж точно. Сколько вы со своей коллегой Сильвией рук ни прикладывали, а Земля осталась такой, как задумано. За исключением некоторых деталей. Только в голову не возьму, как они тебя так быстро опустили… Месяца не прошло, как мы с тобой очередные наполеоновские планы строили. Я только-только ими вплотную занялся…

— Какой месяц, Саша! Я тут уже скоро три года. Помереть легче. Вот все, что у меня осталось…

Он протянул руку, и в ней появилась похожая на тыквенную половинку чашка с дымящимся напитком.

— Синтанг. Нечто вроде вашего зеленого чая, но с приличным наркотическим действием. Успокаивает и позволяет видеть красивые сны. Про Землю в том числе…

— А сопьешься?

— Совсем хорошо будет. «Жизнь, что идет навстречу смерти, не лучше ль в сне и пьянстве провести?»

— Да, брат, укатали тебя. Аж смотреть противно. Хорошо, Хайяма пока не забыл…

Сентиментальные рассуждения Сашке внезапно и остро надоели. Будет он еще чужие сопли утирать, когда на свои платков не хватает.

— Короче — есть у меня возможность тебя выручить? С этой позиции или другой? Я сделаю!

— Снова рискнешь головой?

— А хрена ли? Я только что свою настоящую смерть увидел. После чего любая другая — плюнуть и растереть. Как считаешь, правда то была или очередной понт не с нашего двора?

— У любого человека обязательно где-то есть «настоящая» смерть. Все остальные он сам себе организует.

— Ну, спасибо, философ. Еще чуток поговори, и останешься отбывать свое покаяние…

— Да уж, Саша, истинно сказано — не верь льстецам, верь грубиянам. Как ты мне тогда в морду засветил…

— И мне вспомнить приятно. Но хватит порожняк гнать. Что делать — быстро!

Антон сказал, что следует предпринять Шульгину, чтобы для начала перебросить матрицу Антона в какое-нибудь человеческое тело. Проще всего, за неимением лучшего, писателя Юрия…

— Во, бля… — удивился Шульгин. — Откуда ты про него знаешь? И вообще — он из аггров, ты форзейль. И как же?

— Никакой разницы. Теперь. Если удастся, вернешься в Москву, помаракуем, что дальше делать. Здесь я скончаюсь от остановки моего погрязшего в неподобающих чувствах сердца — и пусть эта трижды долбаная вселенная катится гораздо ниже центра мирового равновесия… — Он добавил несколько фраз в духе незабвенного капитана Кирдяги[67]. — В любом варианте там меня никто искать не будет.

— Плотно выражаешься, — похвалил Шульгин. — Есть шансы на выздоровление. Получается, кто-то тебя сдал своим, а кто-то заинтересован тебя выручить. Снова чужими руками. Я ведь не за тобой в странствия отправился. Наоборот, в душе надеялся, что очередной раз поможешь, если припрет. А оно вон как получилось. Кто ж меня под пулями на этот терминал вывел?

— Сам и вышел. Очень хотел, наверное.

Шульгин в душе согласился, что так и было. Все время в голове гвоздем сидела надежда на помощь Антона, картинка его кабинета в Замке, воспоминания о сомнительных по результатам, но все же дружеских встречах.

— Пусть так. Считаем, все к лучшему в этом лучшем из миров. Но пока я здесь, ты там и сохраняешь долю адекватности, подскажи, если знаешь, мне-то что дальше делать? В Москве или придется встретится, или нет…

Антон прикрыл глаза темными, набрякшими веками, видимо, сосредотачиваясь.

И начал говорить странным, свистящим шепотом.

— Наступило время, когда действует не царь, а царица. На ее стороне сила. Всякая попытка подчинить ее себе может привести к опасным последствиям. Намечается возможность концентрации всего зла, которое было на предыдущих ступенях. Оно окончательно не побеждено. На время это зло получает возможность действовать вновь. Никакой компромисс со злом по существу недопустим. Спасти положение может только стойкое пребывание на месте. Однако тупой и неразвитый человек, хотя бы он и был слаб, в силу закономерностей движения будет стремиться к действию. Всякое самостоятельное выступление помешает делу воссоединения. Однако не следует думать, что скрывание собственных достоинств приведет к дурным последствиям. Оставайся самим собой, и через сожаление придешь к успеху…

Пожалуйста вам — очередной Дельфийский оракул! В одиночке сидит пожизненной, а вместо делового разговора несет заумную чепуху. Или таким образом их подводят к окончательному просветлению? Чтоб слюни начал пускать и, кроме своего синтанга, ни к чему более не стремился.

— Хорош, Антон, завязывай. Такой мутотени я тебе сам километры наговорю…

— А? Что? — Форзейль словно проснулся.

— Хватит, я сказал. Соберись. Сейчас когти рвать будем, не скрывая собственных достоинств. К успеху мы придем сами, а сожаления оставим твоим коллегам… Что делать, спрашиваю.

— Продолжай идти, куда идешь. Выход близко. Только не поддавайся эмоциям. А теперь сосредоточься. Вообрази, что пространство между тобой и мной исчезло. Вспомни настроение, с которым входил в Сеть. Окутай меня коконом своей воли. И — выдергивай. Как зуб из челюсти. Дальше я сам найду дорогу. В Москве встретимся…

Шульгин так и сделал. Это оказалось совсем несложно. Не труднее, чем перенести броневик через пятьдесят парсек.

Существо, которое секунду назад было Антоном, мягко повалилось лицом вниз на помост. Чаша откатилась в сторону, расплескивая остатки до сих пор горячего напитка.

Створки межпространственного барьера сомкнулись. Шульгин снова видел перед собой только пустую комнату и чистый стол. Провел рукой по голове — никакого шлема на ней не было.

Очередная миссия, следовательно, завершена. Кому из Игроков потребовалось Сашкиными руками спасать Антона, верного, хотя и несколько своевольного агента? Сами не могли? А ведь очень может быть. Очередное правило. Форзейль залетел по собственной неосторожности, угодил за решетку согласно законам своего мира, и освободить его просто так, в стиле Лихарева, вызволившего Буданцева из внутрянки, там не получалось. Чужой мир — чужие правила.

Нет там ребят уровня Шульгина, Берестина или даже Лихарева, которые могли бы с автоматом в руке кованым ботинком вышибить дверь, положить мордой вниз охрану, закинуть друга в вертолет и увезти «хоть в Сухум, а хоть в Одессу». Была такая присказка еще в двадцатые годы. В мире Антона все ходят на цыпочках, кланяются и вежливо шипят, постоянно соображая, как кому угодить и где упрочить свою карьеру. Исполнение долга чести передоверяют представителям низших рас. Вроде землян, к примеру.