Скорпион в янтаре. Том 1. Инвариант - Василий Звягинцев

На столе ниоткуда возник телефонный аппарат, изготовленный из грубого черного бакелита в самом начале тридцатых годов, по дизайну соответствующий. Появился, постоял и требовательно зазвонил. Короткими пронзительными звонками. Так в то время отличали внутригородскую связь от междугородки. Обычно пугались: редко кто тратил деньги, чтобы порадовать приятной новостью. Чаще — наоборот.

— Слушаю, — со скептическим интересом ответил Шульгин. Что там они еще придумали?

— Ты меня слышишь, Саша, — прозвучал в трубке достаточно отчетливый голос Антона.

— Ну…

— Хочу сообщить, что до места добрался и устроился. Не скажу, что мне очень нравится тело, не мой размер, что называется, а остальное не так плохо. Я тебя жду, постараюсь подготовить кое-какие материалы для успешного завершения начатой миссии.

— Тебя эта ерунда до сих пор интересует? — искренне поразился Шульгин. — Я бы после трех лет тюряги поинтереснее занятие нашел.

— Я, может, тоже найду. Но надо же тебя отблагодарить и обнадежить.

— Спасибо, милостивец ты мой! Не знаю, как без тебя и жил бы…

— Не ерничай, Саша. Дела обстоят не самым лучшим образом. Я бы так сказал — сожми зубы и прорывайся вперед, не обращая внимания ни на какие отвлекающие факторы. Ты меня понял?

— Чего ж не понять. Всю жизнь так живем. С вашей, кстати помощью.

— Об этом после поговорим. У меня талончик[68] кончается. Держись, Саша. Других вариантов нету… Только вперед! Не пытайся вернуться назад. Назад дороги нет. Только смерть или развоплощение.

Сашка подумал, что совет немножко запоздал. Недельки б две назад Антон это ему сказал, когда на Столешниковом попросту общались.

— Куда уж нам назад… — Он не договорил, в трубке запиликали короткие гудки прерванной связи. Да и так все ясно.

Вернувшись в хижину, Шульгин жадно выпил полкружки успевшего остыть крепкого чая и попытался уснуть. Сначала у него не получалось, даже его крепкая психика получила слишком большой эмоциональный перегруз.

Вспомнилась сценка в Замке после эвакуации с Валгаллы. Тогда он продемонстрировал форзейлю, а главное, девушкам, что человек покруче любого пришельца. Показал и доказал, послав Антона в нокдаун так, что тот даже не успел заметить движения его кулака. Впоследствии это сыграло свою роль, заставив Ларису обратить на него свое специфическое внимание, а друзей избавило от подсознательного почтения к пришельцу. Но основная идея была не только в этом: ему захотелось немедленно снять у самого себя комплекс поражения, стыд от проигранного сражения за Форт. А Антон, как ни крути, был одним из непосредственных виновников поражения. Сцепившись с Антоном, Сашка показал ему и всем, кто «сильнейший самец в стае». Может быть, после этого и начались между ним и форзейлем «особые отношения».

Мысли на грани засыпания приобретают особую пластику и подвижность. Еще не сон, уже не явь, и кое-какие тормоза с воображения снимаются сами собой. Частности текущих событий и «довлеющая дневи злоба» растворились, а вместо них нахлынули совершенно экзистенциальные построения. Поиск аналогий между аналогиями, как заумно выразился некий философ.

Что, собственно, объединяет каждую из более-менее серьезных деформаций реальности, в которых ему лично и «Братству» в целом пришлось поучаствовать? Каждую по отдельности и весь пакет в целом. Где тот инвариант, который остается неизменным, где бы им ни приходилось действовать, абсолютно добровольно или повинуясь мягкому интеллектуальному принуждению?

Он мысленно заскользил по линейке времен и вееру вероятностей.

Закономерность обнаружилась почти сразу. Как никто из них раньше ее не заметил? Слишком они были озабочены нравственными метаниями и геополитикой.

Что бы они ни предпринимали: участие в боях на стороне квангов, попытки Новикова и Берестина переиграть Отечественную, создание Югороссии, подавление мятежа «леваков» в двадцать четвертом, — конечным результатом была минимизация человеческих потерь. Не важно, в подлинных реальностях или химерических.

Разгромив красных под Каховкой, прекратив Гражданскую войну, они в итоге сохранили несколько миллионов жизней с той и другой стороны. Война закончилась на два года раньше, после нее не последовал большевистский террор, раскулачивание и коллективизация.

За недолгие месяцы пребывания Андрея и Алексея в сорок первом им удалось предотвратить разгром Красной Армии, в реальности потерявшей к осени полтора миллиона убитыми и больше трех миллионов пленными.

В Москве двадцать четвертого, удайся переворот, счет жертв тоже пошел на сотни тысяч, ибо очередная война Совдепии с Югороссией стала бы неизбежной, а там и западная интервенция с целью выбить Россию из Царьграда и Проливов.

Нынешний тридцать восьмой… Почти прекращен террор, и есть шанс завершить запредельно жестокую испанскую войну. Ребята за Пиренеями такие горячие и беспощадные, что за два с лишним года при двадцатимиллионном населении ухитрились положить народу больше, чем в стошестидесятимиллионной России за пять.

В перспективе вариант, когда не состоится и Вторая мировая, по крайней мере — в прежнем формате.

Кому нужен такой альтруизм? Или действительно перед Держателями, Сетью, а то и Тем, кто неизмеримо выше, стоит некая гиперцель, для которой требуется гораздо большее количественно и куда менее кровожадное человечество?

Зачем, интересно?

Но и самого первого (вполне возможно, что предварительного) вывода Сашке хватило, чтобы обрести желаемое душевное спокойствие. Ведь теперь, черт возьми, ориентируясь именно на этот параметр, можно жить и работать, не отягощаясь «проклятыми вопросами».

Хорошо, что ему не пригрезилась новая, вытекающая из первой, гипотеза. Например, такая — человечество с какой-то целью необходимо довести до контрольной цифры поголовья. Или — критической массы. А уж тогда — или на колбасу, или… Ростокин рассказывал ему про девушку Зарю и ее план депортации с Земли двух миллиардов человек на предмет извлечения из них психической энергии.

Но до этого он дойти в своих умозаключениях не успел. Перевернулся на левый бок и окончательно заснул, без сновидений, чтобы проснуться на очередном привале по избранной им (или для него) тропе.

Глава двадцатая

Сейчас, похоже, кое-кто решил дать и ему позабавиться.

Нет, не так! Общение с «Добрым ангелом, светлым Даймоном» вывело на уровень формирующейся мыслеформы все связанные с ним воспоминания, в том числе о походах Воронцова, Новикова и Берестина на большую войну, в которой и он мечтал принять участие, да не довелось. На это наложились его последние размышления о «сбережении народа». И, наконец, собственное подсознание или соответствующая структура Сети для снятия неизвестно кем устроенного стресса с картиной собственной смерти предложили своеобразную компенсацию. Забудешь, не забудешь страшную картину, а отвлечешься.

Еще один штрих нельзя исключать из рассмотрения. Если уж позволили (или приказали) Шульгину-Шестакову одержать победу в первой современной войне двадцатого века, то скорее всего решили устроить ему небольшую стажировку. На войне еще более современной.

К делу подошли серьезно. Не только личную память восстановили в полном объеме по всем реальностям, а кое-чего добавили. В принципе известное, но проходившее краем сознания. Из читанных военных мемуаров советских и немецких полководцев, кое-какой публицистики, художественных книжек и фильмов «про войну», столь популярных среди школьников послевоенных лет.

Сейчас он все знал подробнее и глубже всех остальных вовлеченных в сюжет персонажей. На текущий момент и вперед, на всю протяженность их жизней, написанных воспоминаний, всей правды и неправды, что там содержалась, с чем они ушли на тот свет, стыдясь или гордясь.

Само собой, техническая сторона вопроса оставалась для него непонятной. В отличие от Новикова с Берестиным и Воронцова его никто не инструктировал, не готовил морально и материально. Вбросили — и все. В расчете, что сам разберется и поступит, как хочет. Но снабдили и обеспечили неплохо.

Раннее утро двадцать седьмого июня сорок первого года. Он, как в своем варианте Воронцов, а точнее, взамен него, очутился на стыке рвущихся на восток вражеских группировок. Только не дивизионным комиссаром, а комиссаром госбезопасности третьего ранга. Три ромба в петлицах, которые повесомее для окружающих, чем звезды генерала армии. В разгар величайшего встречного танкового сражения, происшедшего в треугольнике Луцк — Броды — Ровно. Сражение под Прохоровкой описано тысячекратно, а это забыто или скорее непонято. Подробное изложение битвы было впервые опубликовано в пятьдесят седьмом, затем в шестьдесят первом, но не вызвало в историческом сообществе никакой реакции. Хотя в нем столкнулось втрое больше танков, чем под Курском или когда-либо в истории. В лоб, без разведки, без знания обстановки, без пехотного и артиллерийского прикрытия. Броня на броню.