Шаг во тьму. Дилогия - Иван Тропов

Там была не стена. Там была металлическая дверь. Новая, еще блестящая полиролью, тем особым магазинным лоском новой вещи, что держится только первые дни. Стена вокруг была идеально ровная, совсем недавно покрасили в цвет морской волны.

Санитар вздрогнул, вскинул глаза прямо на меня… но его зрачки прыгнули в сторону. Замерли на полке с трупом справа от меня.

А я стоял как во сне. Во сне, который уже был со мной однажды…

Я ведь уже видел такое. Тот кавказец, в подвале. Он тоже не мог видеть алтарь.

Только тогда это был слуга. Ему промывали голову долгие месяцы, чтобы добиться такого. Здесь же…

Это ведь не слуга. Это обычный санитар, который здесь работает. Та, которая сделала с ним такое — сколько она трудилась над ним? Полдня? Час? Пять минут?

Или хватило одного касания?..

Я сглотнул.

Санитар все крутился на одном месте, шаря глазами по сторонам. Силясь взглянуть в тот конец мертвецкой, но лишь морщился и фыркал как собака, сунувшая нос в банку с гуталином. Не мог.

И все‑таки он чувствовал, что тут кто‑то есть…

Он присел, заглянул под полки. Вдоль левой стены, вдоль правой. Перепрыгнув взглядом через мои ноги.

Встал. Потянулся к трупу на полке, будто хотел приподнять простыню и взглянуть на лицо, но так и не приподнял. Рука замерла, будто он забыл о ней.

Он повернулся ко мне и медленно пошел.

Прямо на меня. Шаря взглядом по сторонам, вглядываясь в покрытые простынями трупы. Когда его лицо смотрело на меня, его взгляд вдруг уходил в сторону.

Господи, он же уткнется в меня носом…

Он прошел первый ряд полок, второй.

Я мог бы шагнуть вперед и коснуться его рукой. Еще два его шага и…

Он вдруг встал, как налетел на стену. На миг лицо потеряло выражение, глаза осоловели. Всего на миг. Бульдожья решимость удержалась.

Он потряс головой, опять ощерился и двинулся вперед. С натугой, будто сквозь воду шел, сквозь смолу продирался. Теперь совсем медленно.

Если бы я протянул руку, я мог бы толкнуть его.

Я невольно задержал дыхание, в холодном воздухе облачка пара плыли прямо ему в лицо. Я слышал вонь его давно немытого тела, его тяжелое дыхание, пропитавшие его одежду запахи хлорки, больницы и столовой…

Но он смотрел только на полку слева от меня, на тело, скрытое под простыней.

Полки шли в два яруса, и я только теперь заметил, что справа и слева от меня тела лежат не только на нижнем ярусе, но и на верхнем. Хотя в начале пролета трупы лежали только на нижних полках. А до поворота, в первом пролете, и первый‑то ярус был не весь заполнен…

Санитар начал поворачиваться от тела ко мне и вдруг дернул головой, рывком переведя взгляд с нижней полки слева от меня на полку справа.

В его лице мешались подозрение и раздражение, злость и упрямство. Медленно, весь оскалившись от натуги, будто на его руках висели гири, он поднял руку, потянулся к простыне на трупе…

И без того медленное движение руки еще замедлилось, стало совсем сонным…

И вдруг его лицо потекло, меняясь. Раздражение, упрямство, желание что‑то выяснить — ушло, развеялось без следа. Осталось лишь недоумение.

Рука совсем застыла.

Он нахмурился, глядя на руку. Огляделся вокруг, вновь обогнув меня взглядом, явно не понимая, что здесь делает.

Шагнул назад. Потер лоб. Еще раз огляделся.

Вдруг съежился, задрожал, плотнее запахнул халат. Развернулся и, шоркая, пошел прочь.

Свернул в проем, еще несколько шагов, хлопок двери и звонкий щелчок язычка.

Стало тихо.

Тишина, пустота и облачка пара, вырывающиеся из моих ноздрей…

Но меня не отпускало ощущение, что он не ушел. Что он хлопнул дверью, а сам не вышел. Так и стоит перед дверью.

Предчувствие.

Такое четкое, что я стоял, не двигаясь с места. Обратившись в слух.

Он меня ловит…

Он как‑то понял, что не может смотреть сюда, понял, что какой‑то подселенный ему в голову вредный домовой не дает ему сделать этого, не дает понять, что он видит, когда смотрит сюда. Может быть, не дает даже думать об этом.

Но если я выйду из этого угла с новой дверью, дойду до конца пролета и поверну — под его ожидающий взгляд…

Сколько я так стоял? Пять минут? Четверть часа?

И вдруг понял, отчего на самом деле у меня ощущение, что рядом кто‑то есть. Дверь!

Я развернулся.

Лакированная черная сталь. Лампы отражались в ней, как в зеркале. Золотистая ручка, накладка над замками.

Отпереть я ее, положим, смогу, кое‑чему Гош и меня научил. Но…

Я медленно поднял руку, не решаясь проверить, заперта ли дверь. Не решался даже коснуться ручки.

Сейчас там, внутри, нет никого — ни жабы с усатым, ни девчонок с пурпурными, — они все уехали, это я сам видел.

Но три недели назад мне тоже казалось, что все, кто жили в доме чертовой суки, в отъезде… Казалось до тех пор, пока волк не метнулся из‑за спины к моей глотке. Волк, умевший красться почти беззвучно.

То было у обычного домашнего алтаря, где хозяйничала всего одна чертова сука. А сколько их было здесь? Жаба и две молоденькие… И еще была как минимум одна паучиха — та, что с легкостью превратила санитара в сторожевого пса, заставила его забыть про все, кроме морга и холодильных, не спать уже пятые сутки…

Санитар…

Я нахмурился. Потер лоб. У меня была какая‑то мысль, связанная с санитарами… Я оглянулся на трупы. Перед дверью лежали сразу четверо — и на нижних полках, и на верхнем ярусе. А в первом пролете, у входа в холодильную, и на первом ярусе пустые места остались…

Почему?

Санитарам было бы проще положить тела у входа, чем тащить трупы в самый конец, да еще закидывать на второй ярус.

Так почему же они лежат здесь, на втором ярусе?

И простыни… На тех трупах, что были подальше от двери, были не простыни, а древние, серые от времени тряпки. На этих четырех возле новой двери — белоснежные крахмальные простыни.

На нижней слева полке из‑под простыни выглядывали голые мужские ноги, на большом пальце висел ярлычок со временем смерти.

Я осторожно приподнял бумажку. Вчера, одиннадцать часов вечера. То есть уже позавчера.

Я еще раз поглядел на ногу. Мне в плаще было холодно, и пальцы в перчатках леденели, а у трупа пальцы ног были розовыми, как у младенца после теплой ванной…

Я тряхнул головой. Спокойно, спокойно! Это только кажется.

Но кожа розовая! Розовая и даже на взгляд теплая и мягкая…

Не сходи с ума!

И своим глазам тоже не верить?..

Глядя на эти розовые ноги, я переплел пальцы домиком, постучал так, потуже натягивая перчатки. И, сморщившись от омерзения, потянулся указательным пальцем к ступне трупа.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});