Шаг во тьму. Дилогия - Иван Тропов

Я завел «козленка» в гараж, закрыл ворота. Постоял, ежась под холодным ветром, щурясь на дневной свет — яркий, странно непривычный после бессонной ночи.

И вообще непривычное время. В это время я обычно крепко сплю. Я зевнул, передернул плечами, запахнул плащ плотнее. Холодно. Все‑таки конец осени, почти зима.

Я бы и сейчас пошел спать, если бы думал, что смогу заснуть хотя бы на час.

А может быть, Гош и Шатун уже вернулись? А карту не забрали, потому что не смогли — какой‑то честный путешественник соблазнился столиком, чтобы перекусить по‑человечески и на свежем воздухе? Или машина стояла подозрительная… Вот и не стали останавливаться.

Мало ли что Гошу могло показаться подозрительным. Особенно когда возвращался со слежки.

Я развернулся и зашагал к дому Гоша.

Все‑таки потихоньку я оттаивал. Звуки города, проносящиеся машины, встречные, спешившие на работу…

То, что я видел там, словно растворялось в тепле жизни, становилось далеким, неправдоподобным, почти несуществующим.

На подходах к дому Гоша на детской площадке дежурили молодые мамаши с колясками и детьми. Клуб скучающих жен имени Отправленного на работу мужа…

Я почти оттаял. Сил прибавилось. Я взлетел по лестнице на пятый этаж, не дожидаясь тихоходного лифта. Вжал звонок.

Все будет хорошо. Гош и Шатун уже могли приехать — приехали, почему‑то я был уверен в этом. Откуда‑то знал это.

И дверь долго не открывают… Точно‑точно, Гоша уже начали откармливать, оттого сразу и не бегут к двери.

Наконец щелкнул замок. Я словно чувствовал теплую громаду Гоша за дверью — большой и теплый…

Я сам потянул дверь, чтобы быстрее. Но вместо громады Гоша с ежиком волос — тонкая фигурка с длинным пучком вороново‑черных волос и такие же блестящие черные глаза, чуть раскосые, над четкими скулами — алтайская тень на славянском лице.

Тетя Вера, запыхавшаяся и распаренная — из душа? стирает? — в наспех накинутом халате. Она все еще поправлялась, пряча под махровые полы халата шелковистую комбинацию.

А я был уверен, что Гош за дверью…

Пока я, сбитый с толку, приходил в себя — вот тебе и предчувствие, взяло да обмануло! — меня уже обнимали и обохивали, что такой худющий стал. Меня обчмокали в обе щеки и обругали за то, что давно не заезжал, с меня стащили плащ и потащили на кухню. Усадили в почетный угол слева от окна и принялись кормить.

Меня кормили салатом овощным и тут же натертым морковным, меня кормили кислой капустой с ломтиками ветчины и свинины, меня кормили борщом с пирожками, кормили котлетами с пюре и поили компотом, и снова кормили пирожками, на этот раз с яблочной начинкой и под травяной чай с шиповниковым вареньем…

Сашка был в школе. Маленькая Сонька, в кремовом костюмчике с кружевным воротником, с двумя косичками и с самым серьезным выражением на пятилетней мордашке, сидела на краешке табурета между нами.

Молчаливая, как и ее отец, только глазками — туда‑сюда, туда‑сюда, будто не за кухонным столом, а над теннисным матчем. По‑матерински всплескивала руками и крутила головой, маленькое отражение тети Веры стоило мне заикнуться, что нет, спасибо, я уже…

Тетя Вера успевала и подкладывать‑разливать, и присматривать за новыми кастрюльками на плите, и сбегать к стиральной машинке, гудевшей в ванной, и посидеть напротив, подперши голову руками и разглядывая меня, а я прятал взгляд в тарелку, подальше от раскрывшегося ворота халата, под которым только краешек бежевой комбинации и — ложбинка полных грудей…

Я почти выбрался из‑за стола, но тут пришел Сашка, и все пошло по новой, только теперь за столом нас было четверо.

Я потихоньку раздувался от вкусностей и сладостей. Тихо согрелся этими двумя косичками, взлетающими, стоило качнуть головой, любопытными глазенками и их будущим отражением, крупнее и добрее.

Пропитывался домашним теплом и уютом…

Меня разморило и клонило в сон, но меня никуда не отпустили. Да я не особо и рвался. Ждать Гоша можно и здесь. Лишь бы дождаться поскорее… День за окном уже серел.

Меня усадили в огромное кресло, покрытое настоящей медвежьей шкурой, и я бы совсем растворился в тихой домашней возне, если бы глубоко под ложечкой меня не продолжали цапать холодные коготки.

Надо успеть до того, как они соберутся заканчивать. Обязательно до.

Я ждал Гоша, но Гоша не было.

Сашку сослали в детскую комнату делать уроки, тетя Вера была тут и там — мне снова вручили чай, на этот раз изумительно пахнущий хвоей и кедровыми шишками, а на колени устроилась Сонька — с кошкой и огромной иллюстрированной энциклопедией для детей.

Да, эта мелкая пошла в мамашу. Она не отпускала ни кошку, ни книжку, ни меня. Все должны были быть рядом, все должны были делать то, что им велено. От кошки требовалось не убегать, от меня — проверять, что мы уже много знаем.

Планеты и грибы я отверг. Толком не знаю, а вникать в сноски — нет, не до того мне, холодок под ложечкой скребся, не давая сосредоточиться.

А вот деревья и кусты — это давайте, это я и так знаю…

Сонька тоже знает, как оказалось. По крайней мере, рисунки выучила. Надо будет ее в лес сводить, вживую показать, чтобы в самом деле знала…

Часы отмеряли минута за минутой, четверть за четвертью. Дошагали до двадцати минут четвертого.

За кустами последовали птички.

Где Гош, черт бы его побрал? Неужели они с Шатуном так увлеклись слежкой, что решили за один раз добраться до самого их логова? А теперь пока вернутся…

Лесные звери.

А если Гош не приедет? Или приедет, но поздно — слишком поздно? Он же не знает, ни черта не знает ни про накидки, ни про мальчишку, ни про…

Половина четвертого.

Человеческий скелет. О, это тоже знаю неплохо… С переломами я на ты. Я дотянулся до телефона. Одним ухом слушая Соню, к правому приложил трубку и набрал домашний Шатуна. Гудки, гудки, гудки. Никто не брал трубку. За окном сгущались сумерки, проявляя за тюлем еще одну Соньку, кошку и меня.

Внутренние органы. Изображенные удивительно подробно для детской книжки и зачем‑то прямо внутри тщательно прорисованного человеческого тела, вспоротого художником от паха до шеи. Без волос, без кожи, лишь сплетения мышц и сухожилий.

…уголок губы оттягивается вниз и расслабляется, оттягивался вниз и расслаблялся…

Я больше не мог сдерживать царапающий холодок в груди. Некуда больше тянуть. И нельзя.

Я пересадил Соньку на подлокотник и сбросил кошку с колен.

* * *

Хуже всего было до выезда на трассу — тут мы могли разминуться.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});