В сердце Азии. Памир — Тибет — Восточный Туркестан. Путешествие в 1893–1897 годах - Свен Андерс Хедин

Потом мне пришло в голову другое. Эта местность казалась совершенно безлюдной. Может быть, этой дорогой вовсе и не пользуются в жаркое время года? Дожидаясь тут помощи, я, пожалуй, успею умереть с голоду! Когда я в последний раз смотрел на карту Пржевальского, я высчитал, что мы достигнем реки около Буксама, расположенного в 250 верстах от Хотана. Отправиться разве в Хотан? Я могу пройти это расстояние в 6 дней.

Решено и приведено в исполнение. В 41Л часа утра я отправился в путь и зашагал, держась по возможности прямой линии, посредине речного русла, которое почти не делало изгибов. Ширина его колебалась между одним — тремя километрами. На всякий случай я взял с собой запас воды в сапогах. После нескольких часов ходьбы ноги у меня просто онемели и покрылись пузырями. Я обвернул ступни сложенными вдвое чулками и привязал последние длинными бинтами, изорвав для этого рубашку.

В следующей попавшейся мне луже вода опять оказалась пресной, и я заменил ею взятую с собой солоноватую. Затем я стал придерживаться левого берега и к своей величайшей радости набрел на обнесенный плетнем загон для овец. Я тщательно осмотрел его и убедился, что он давно в забросе. Пониже, в самом речном ложе, виднелись следы колодца.

8 мая я поднялся еще до восхода солнца и двинулся дальше, опять держась левого берега. Странно! Людей все не попадалось! Но, может быть, дорога шла лесом и я мог таким образом разминуться с путниками? Чтобы ориентироваться, я пересек лес в западном направлении. Ширина его оказалась всего в один километр, и за его опушкой предо мной предстало зловещее желтое песчаное море, столь хорошо мне знакомое.

Отдохнув часа два, я продолжал свое одинокое путешествие к югу. Приблизительно в 300 метрах дальше на сухом песчаном ложе реки показались два островка, покрытые кустарником и тополями. Между южным островком и берегом я открыл незадолго до солнечного заката следы двух босых людей и четырех ослов; следы вели в противоположную сторону, т. е. к северу!

Человеческие следы! Я ожил. Значит, я более не одинок в этой пустынной местности! Следы были так свежи, так отчетливы, что, очевидно, прошел самое большее день с тех пор, как люди эти проходили здесь. Странно, каким образом я не встретил их; но, может быть, они шли ночью, а днем отдыхали.

Откуда и куда они шли? Где они в последний раз делали привал? Может быть, около человеческого жилья? Или только около какой-нибудь лужи? Возвращаться назад по их следам не стоило — они, конечно, успели уже уйти так далеко, что мне не догнать их. Оставалось только идти туда, откуда шли следы, что я и сделал, продолжая с любопытством разглядывать эти отпечатки человеческих ног. Руководимый ими, я, следовательно, шел все к югу, вдоль правого берега Хотан-дарьи.

XXVII. Две недели в беседке

Начинало уже смеркаться, когда мне около края выдающейся мысом части леса послышался звук, заставивший меня остановиться и прислушаться, затаив дыханье. Звук не повторялся, и я подумал, что это был дрозд или какая-нибудь другая птица, которые не раз заставляли меня вздрагивать и останавливаться. Но нет! В следующую минуту я уже ясно услышал крик и мычанье коровы. Звуки эти в данную минуту показались мне слаще самого чарующего пения примадонны.

Поспешно надел я на себя мокрые сапоги, чтобы не походить на какого-то полоумного, и в сильнейшем волнении поспешил на звуки, продираясь сквозь чащу, перепрыгивая через поваленные стволы, спотыкаясь и падая. Чем дальше, тем яснее слышался людской говор и мычанье коров; наконец через просеку в чаще я увидел на поляне пасущееся стадо и пастуха с длинным посохом в руках. Он был немало поражен при виде появившегося из чащи человека в лохмотьях и синих очках.

Пожалуй, он принял меня за лесного тролля или за одного из злых духов пустыни, заблудившегося в лесу; по крайней мере, он как будто окаменел от испуга и только таращился на меня. Я приветствовал его дружеским: «Селям алейкум!» («Мир вам!») и вкратце объяснил ему, как попал сюда. Но тут пастух мой вдруг бросил стадо, кинулся бежать и исчез в чаще.

Вскоре, однако, он вернулся с другим пастухом, постарше, который оказался рассудительнее. Я встретил и этого тем же приветом и стал подробно рассказывать о наших приключениях. Услыхав, что я неделю не ел и прошу немного хлеба, пастухи повели меня в низенький шалаш из ветвей, находившийся неподалеку.

Тут я расположился на рваной кошме, и младший пастух поднес мне деревянный лоток со свежим маисовым листовым хлебом. Я поблагодарил, отломил кусок и стал есть; съев небольшой ломтик, я почувствовал, что уже сыт. Пастухи предложили мне еще овечьего молока, которое я выпил с удовольствием. После того оба пастуха куда-то исчезли, а со мной остались только две большие собаки, которые все время лаяли на меня.

Когда уже стемнело, пастухи вернулись, приведя с собой в шалаш еще третьего. Поблизости от шалаша находился загон, куда и загнали стадо на ночь, чтобы оно было в безопасности от нападения тигров и волков; мы же, разведя большой костер, заснули все четверо прямо под открытым небом. Таким образом, я был спасен от смерти, от голода и жажды.

9 мая. На рассвете пастухи ушли со своими стадами, и я опять остался один. Шалаш был расположен на холме около опушки леса, и между деревьями открывался вид на русло Хотан-дарьи. Неподалеку от шалаша река образовывала заливчик, и в нем находилась лужа с прозрачной водой; чтобы обеспечить себя запасом свежей холодной воды, пастухи, кроме того, вырыли в речном ложе колодец. Около полудня они вернулись, чтобы провести со стадами жаркую пору дня около колодца. Во время этого полуденного отдыха я и имел случай поближе свести знакомство с моими хозяевами. Одного из них звали Юсуф-бай, другого Тогда-бай и третьего Паси-ахун; пасли же они 170 овец и коз и 60 коров, принадлежавших одному хотанскому баю.

Проводили они тут в лесу и лето и зиму и получали за свой однообразный труд все вместе 20 тенег (около 4 рублей) в месяц да известное количество маисовой муки для хлеба. Когда подножный корм на одном месте истощался, они переходили на другое и возводили себе новый шалашик, если там не оставалось старого с прежних лет. Хотя жизнь они вели, по-видимому, крайне однообразную и бедную радостями, вид у них был веселый и довольный. Тогда-бай был женат, но жена его оставалась в Хотане. Я спросил его, почему он не берет ее с собой в лес, и он сказал, что проезжие китайцы не дают спуска туземным женщинам и поэтому пастухи предпочитают жить бобылями. Раза два в год ему удается навестить жену в городе.

Имущество их было невелико. Прежде всего надо упомянуть надетое на них платье: на плечах рваный чапан — халат, на голове тельпек, т.е. косматая баранья шапка, вокруг талии бельбаг, или пояс, в котором запрятан запас чая, и на ногах, вместо сапог, лоскутья овечьей шкуры, прикрепленные ремешками, а вместо чулок онучи. Остальное добро заключалось в большой деревянной чашке — казане, средней — аяге и маленькой — джаме, котелке, тыквенной бутылке для воды — кабаке, ковше, или чумичке, грубо выдолбленном из тополевого корня, кошмы — кигизе и трехструнной гитары — джевабе. Самым же важным предметом из всего хозяйственного скарба считался топор — балта, топорище которого образует с лезвием прямой угол; этим орудием они рубят себе шалаши, топливо, прорубают просеки в чаще и обчищают весной с деревьев молодые ветви и побеги на корм овцам и козам.