В сердце Азии. Памир — Тибет — Восточный Туркестан. Путешествие в 1893–1897 годах - Свен Андерс Хедин

В 4 часа утра холод заставил нас очнуться; мы чуть не закоченели совсем. Быстрым маршем продолжали мы путь и шли пять часов без остановки. В 9 часов мы присели отдохнуть на час. Поднялся свежий ветер с запада, и благодаря навеваемой им прохладе мы могли пройти еще конец. Но в половине двенадцатого жара стала невыносимой; у нас просто темнело в глазах. В изнеможении упали мы на песок и целый день провели на обращенном к северу крутом склоне бархана, где песок не успел еще особенно нагреться.

С помощью заступа Касим вырыл яму под самым гребнем бархана и накопал охладившегося за ночь песку. Мы разделись донага, зарылись в этот песок, воткнули заступ у себя в головах и повесили на него наши платья, устроив подобие ширм для защиты от солнца. Теперь стало хорошо, прохладно. Но понемногу песок согрелся от теплоты нашего тела и от воздуха. Тогда мы сбросили с себя этот слой песку, и Касим, накопав свежего, посыпал им мое тело. Какая прохлада! Я как будто принял холодный душ в этой раскаленной атмосфере. Мы опять совсем зарылись в песок, из которого торчали только наши головы, которые мы тщательно прятали в тень, чтобы не получить солнечного удара. Комар и две мухи составили нам компанию; вероятно, их принесло ветром издалека.

Первые кусты тамариска 

Так мы лежали весь день молча, но заснуть не могли. В 6 часов вечера мы встали, оделись и еле поплелись дальше без сомнения, расслабленные этой сухой песочной ванной. Тем не менее мы шли с маленькими остановками до 1 часу ночи, когда опять свалились в изнеможении и заснули.

3 мая. Подкрепившись сном, мы двинулись снова в 41/2 часа утра. Утро до восхода солнца вообще самое лучшее время для ходьбы: прохладно и можно, не отдыхая, делать большие концы.

Сегодня наша угасающая надежда оживилась, и мы подбодрились. Касим вдруг остановился, схватил меня за плечо и молча указал рукой на восток. Я, сколько ни напрягал зрение, не видел в том направлении ничего необычайного. Касим же своим соколиным взором разглядел на горизонте зеленый кустарник тамариска. На нем сосредоточились теперь все наши упования.

Мы направили курс прямо на кустарник, ни на минуту не теряя его из виду. Когда мы спускались в котловину, он исчезал, но, поднявшись на вершину бархана, мы видели его снова. Мало-помалу мы все подвигались к нему. Добравшись наконец до кустарника, мы возблагодарили Бога, набросились на свежую зелень и стали, точно животные, жевать сочные иглы. Кустарник действительно был живым! Корни его, видно, достигали до грунтовых вод, значит, и открытая вода была теперь не за горами, до нее возможно было добраться.

Кустарник рос на вершине бархана, и поблизости нигде не было видно участков обнаженной твердой почвы. Удивительное растение — тамариск! Он купает свои крепкие гибкие ветви и ствол — высотой не более 2 метров — в лучах палящего солнца, а корни посылает в неведомую глубь высасывать влагу фунтовых вод. Корни служат как бы насосами, снабжающими влагой все растение, которое покоится на подвижной волнистой поверхности песчаного моря, словно кувшинка на поверхности вод.

Один вид этого кустарника приводил нас в восхищение. А что за наслаждение было растянуться на часок в его скудной тени! Он явился для нас масличной ветвью, свидетельствовавшей, что это море песку имеет-таки границы, которые подают потерпевшему крушение мореплавателю надежду на близость берегов! Я взял с собой несколько веток тамариска и с наслаждением вдыхал их свежий аромат. Надежда на спасение была во мне теперь сильнее, чем когда-либо, и мы с новым подъемом мужества продолжали путь к востоку. Барханы стали пониже, едва достигая 10 метров, а в промежутке между двумя из них мы нашли два небольших жиденьких пучка дырису или чия[6] и принялись жевать стебельки. Надежда не обманула нас: в 91/2 часа вечера мы увидели еще куст тамариска, а дальше к востоку их виднелось много.

Но силы наши были парализованы жарой, и мы просто свалились на песок под тенью тамариска. Целых девять часов лежали мы, как мертвые; Касим с трудом мог набросать на меня свежего песку. В 7 часов вечера мы, шатаясь, двинулись дальше. Через три часа — Касим снова остановился и воскликнул: «Тограк!» («Тополь!») Что-то темное рисовалось за ближайшими барханами. Оказалось, что это действительно были три великолепных тополя с сочной листвой. Листья эти, однако, так горьки, что не очень-то тянет жевать их; но мы натирали ими кожу, пока она не становилась влажной.

Совершенно разбитые усталостью, мы лежали часа два, прежде чем собрались с силами исследовать местность. Мы начали было рыть колодец около корней дерева, но сил наших не хватило: заступ буквально валился у нас из рук. Песок оказался только слегка влажным, и до воды, видно, было еще далеко. Мы, впрочем, не упали духом и принялись рыть прямо голыми руками, но скоро должны были отказаться от попыток дорыться до грунтовой воды.

Вместо того мы собрали в кучу все сухие ветви, разбросанные кругом, и зажгли громадный костер, бросавший отблеск далеко кругом. Окружающие барханы выступали из мрака, словно зловещие призраки.

Огонь должен был послужить сигналом для Ислам-бая, если он еще оставался в живых, в чем я сильно сомневался. Кроме того, мы надеялись привлечь этим сигналом внимание людей в случае, если кто-нибудь ехал вдоль левого берега Хотан-дарьи по дороге, соединяющей Хотан с Ак-су. В виду этой важной цели мы, выбиваясь из сил, поддерживали огонь в течение 2 часов.

Касим поджарил на огне кусочек курдюка овцы, который и проглотил с большими усилиями; для меня оказалось не легче справиться с омарами. Остатки «провианта» мы бросили; незачем было понапрасну таскать их с собой. Но пустую жестянку из-под шоколада я решил сохранить: из нее я мог напиться воды, зачерпнутой в Хотан-дарье! После того мы заснули около тлеющего костра, умерявшего своей теплотой ночной холод.

4 мая. Тащились до 9 часов утра. Тут снова разверзлась перед нами песчаная пучина, как будто со злорадством ожидая момента, когда можно будет окончательно поглотить нас. Тополей больше не попадалось, а кустарники тамариска были разбросаны так редко, что их и не видно было друг от друга. Мы сильно упали духом, опасаясь, что опять пойдет бесконечный песок. В 9 часов мы пластом упали у корней тамариска и целых 10 часов лежали на солнцепеке. Весь день мы не перемолвились словом, да и о чем было говорить? Думали мы оба об одном и том же, боялись одного и того же. Да мы и не в состоянии были говорить, а только хрипели или шептали.

Но и этот тяжелый день подошел к концу; солнце еще раз приблизилось к западному горизонту. Напрягая последние силы, я встал, стряхнул песок с тела, которое вместо кожи было, казалось, обтянуто коричневым пергаментом, оделся и позвал Касима. Он прохрипел, что не может двинуться с места, и жестом, полным безнадежного отчаяния, дал мне понять, что, по его мнению, все кончено.