В сердце Азии. Памир — Тибет — Восточный Туркестан. Путешествие в 1893–1897 годах - Свен Андерс Хедин

Но и этот тяжелый день подошел к концу; солнце еще раз приблизилось к западному горизонту. Напрягая последние силы, я встал, стряхнул песок с тела, которое вместо кожи было, казалось, обтянуто коричневым пергаментом, оделся и позвал Касима. Он прохрипел, что не может двинуться с места, и жестом, полным безнадежного отчаяния, дал мне понять, что, по его мнению, все кончено.

Я двинулся один. Стояла могильная тишина; тени от барханов казались чернее обыкновенного. Иногда я отдыхал на барханах. Теперь только я окончательно остался одинок, наедине со своей совестью и звездами, которые горели, словно электрические лампочки. Только они одни составляли мне компанию, только их я еще узнавал, только они убеждали меня в том, что я еще не в царстве мертвых. Прохладный воздух не шелохнулся, малейший звук был бы слышен издалека. Я приложился ухом к песку и прислушался, но, кроме тиканья хронометров да слабого медленного биения собственного сердца, ничего не услышал.

Тут я отвел душу, закурив последнюю папироску. Остальные мы выкурили в предыдущие дни; куренье до некоторой степени притупляло муки жажды. Я всегда начинал первый, выкуривал половину папироски, а доканчивать отдавал Касиму. Тот долго наслаждался ею, выкуривая даже часть мундштука гильзы, и говорил, что от папироски и на душе становится как-то легче. В этот вечер мне пришлось самому докурить папироску.

5 мая. Я шел ночью до 121/2 часов, когда свалился около куста тамариска. После нескольких тщетных попыток развести костер я заснул.

Но что это? Песок захрустел под чьими-то шагами, и в темноте вырисовался темный силуэт мужской фигуры. «Это ты, Касим?» — спросил я. «Я, господин», — ответил он. Ночная прохлада немножко подкрепила его, и он притащился по моим следам. Встреча подбодрила нас обоих, и мы с час еще шли в темноте, борясь с усталостью и одолевавшим нас сном. Крутые склоны барханов были теперь преимущественно обращены к востоку. Каждый раз, спустившись с такого ската, я затем долго полз на четвереньках. Мы оба были разбиты усталостью и как-то вяло равнодушны, но все еще боролись за жизнь.

Можно представить себе наше изумление, когда мы на отлогом склоне одного бархана нашли следы человеческих ног! Мы припали к ним и стали разглядывать их. Ясно было, что тут проходили люди и что мы, следовательно, были недалеко от реки. С какой стати, в самом деле, забрались бы люди в глубь пустыни? В одно мгновенье сон и усталость с нас как рукой сняло. «А следы-то как будто свежие!» — с удивлением заметил Касим. Меня же это не удивило, так как в течение нескольких дней не было ветра. А может быть, эти следы были оставлены каким-нибудь пастухом, который, увидав вчера огонь нашего костра, сделал крюк, забрав от дороги в пустыню, чтобы узнать, в чем дело.

Мы поднялись по следам на песчаную гряду, где песок был плотно спрессован и где следы отпечатались отчетливее. Припав к следам, Касим вдруг едва слышным голосом промолвил: «Это наши собственные следы!» Я всмотрелся и убедился в справедливости его слов. На песке явственно отпечатались подошвы наших сапог, а там и сям виднелись и ямки от заступа, на который Касим опирался при ходьбе. Печальное открытие! Сколько же времени мы так кружили? Должно быть, не особенно долго, так как я лишь в течение последнего часа, одолеваемый усталостью, забыл про компас. Это соображение несколько успокоило нас, но вообще с нас довольно было на этот раз, и мы улеглись и заснули около наших следов. Было 21/2 часов утра.

На заре мы проснулись и в 4 ч. 10 м. потащились дальше. На Касима страшно было взглянуть: распухший, совершенно сухой и белый язык, посиневшие губы, ввалившиеся щеки и какие-то стеклянные глаза. Его мучила похожая на предсмертную судорожная икота, от которой содрогалось все его тело; он с трудом держался на ногах, но все-таки тащился за мной.

Около 5 часов мы достигли «дере» (собственно долина) — впадины в песке, и я скоро убедился, что это старое речное русло. На дне его в изобилии росли тополя; следовательно, грунтовые воды не могли находиться на особенно большой глубине. Еще раз попытались мы пустить в дело заступ, но сил опять не хватило, и мы поплелись дальше к востоку. Когда солнце взошло, на восточном горизонте явственно обозначилась горизонтальная полоска с едва заметными неровностями. Мы даже вздрогнули при виде ее вместо обычной зубчатой линии, образуемой бесконечными грядами барханов. Через некоторое время мы открыли на горизонте черную полосу. Какая радость, какое счастье! Эта полоса обозначала лес на берегу Хотан-дарьи, которая наконец перестала убегать от нас! Пройдя узкую полосу неглубокого бесплодного песку, мы в 51/2 часов утра вступили в частый, сплошной лес, где под густолиственными вершинами деревьев, стоявших в свежем весеннем уборе, царила тень и прохлада. Схватившись рукой за лоб, я стоял, точно очарованный этим чудным зрелищем. Я старался собраться с мыслями, как будто только что пробудившись от ужасного мучительного кошмара. Ведь мы только что целые недели медленно умирали среди раскаленных песков, тащились по долине мертвых, а теперь…

Куда ни взгляни кругом — жизнь, весна, птицы, цветы, зелень всех оттенков, тень, а дальше, между бесчисленными стволами деревьев, следы зверей и дичи: тигров, волков, лисиц, оленей, антилоп, газелей и зайцев! В воздухе жужжали мухи и комары, гудели, проносясь стрелой, жуки, звучали утренние песенки птиц! Лес становился все чаще; там и сям стволы тополей были обвиты лианами. Иногда нам преграждали путь непроходимые баррикады из упавших деревьев, сухого валежника и куч хвороста.

В 7 часов 10 м. мы заметили, что лес поредел; между деревьями ясно виднелись следы людей и лошадей, лошадиный помет. Определить их давность, однако, было невозможно — в чаще леса они были защищены от песчаных буранов и могли сохраняться очень долго. Но какая радость, какое счастье! Теперь ясно было, что мы спасены.

Спотыкаясь, пошатываясь, побрели мы к югу, но уже в 9 часов утра тропическая жара сломила наши силы, и мы легли в тени тополей. Руками вырыл я себе яму между корнями и целый день пролежал в ней, ворочаясь от жары с боку на бок; заснуть мне так и не удалось ни на минуту. Касим лежал неподвижно на спине, широко раскрыв глаза и рот, и бредил, что-то бормотал, стонал и не отвечал мне, как я ни тряс его.

Только в 7 часов вечера я был в состоянии одеться и позвал Касима идти за водой. Но он только замотал головой и жестами дал мне понять, чтобы я шел один, напился и скорее вернулся к нему с водой, не то он умрет, где лежит.

Тогда я взял заступ и снял железный налопатник с древка: последнее должно было послужить мне посохом и орудием для защиты, а налопатник я повесил на ветку, свешивавшуюся над тропинкой, чтобы мне легче было потом найти это место. В то же время во мне вновь пробудилась надежда, что нам удастся спасти и оставленные в пустыне вещи, если мы с этого места отправимся назад по прямому направлению на запад. Трех оставленных нами людей я, напротив, считал погибшими.