Через пламя и ночь - Анастасия Александровна Андрианова

и породили. Это про новые тела упырей не знали, потому что каждый раз они находят что-то иное, чтоб выжить. В прошлые разы наращивали себе тела, похожие на человеческие, но всё же не в точности такие. А теперь вот научились в мёртвых вселяться. Потому главы сперва так и переполошились – как же так, болотный дух вошёл в людское тело и научился им управлять! Шуму-то было. Даже до меня в моей чумной яме долетало.

Царжа вздохнула и тоже подпёрла щёку кулаком. Теперь они с Мавной сидели в похожих позах друг напротив друга, пожилая и молодая, колдунья и пекарка.

– Что значит – они породили царя? Давно?

Мавна пересела так, чтобы боком касаться бока Раско. Хотела обнять его за плечи, но он заёрзал и засмеялся, увернулся от её рук, а, допив чай одним долгим глотком, заявил, что устал. Разговор взрослых будто бы совсем его не занимал: он даже не слушал, ковырял себе сладкое и с громким хлюпаньем втягивал в себя чай.

Царжа не успела ответить на вопрос Мавны: вошла девушка-райхи и попросила что-то на их языке. Царжа стала собирать бутылёчки и заворачивать в пергамент кусочки каких-то сушёных тёмных корней, от которых пахло пряно и остро. Мавна понимала, что она тут засиделась. Выпили чаю, и хватит, нечего мешать. Раско прижался к её боку и зевнул, она притянула его к себе, перебирая золотистые волосы, но медлила с уходом. Не хотелось возвращаться в комнату – что там делать? Просто сидеть и грустить, пока Раско спит? Уложить Раско и пойти прогуляться? Одной не хотелось – кто знает, сколько на улицах лихих людей, для которых одинокая девушка может стать лёгкой целью? С Царжей хотя бы можно было узнать что-то о царе и упырях – кто ещё рассказал бы такое? Самой говорить не хотелось, но послушать Царжу она не отказалась бы.

Девушка-райхи, расплатившись, забрала снадобья и ушла. Раско положил голову на колени Мавне, развалился на своём стуле и зевнул, едва не вывихнув челюсть. Мавна понимала, что, конечно, должна отвести его наверх и уложить спать – пускай отдыхает, бедный. Но на плечи будто бы давила непомерная тяжесть, и даже встать не было сил.

– Ты его тут положи. – Царжа проводила посетительницу, закрыла дверь и указала на кровать. – Ко мне сегодня до вечера никто не придёт. Не должен, по крайней мере. Оставайся, девка. Вижу, тяжко тебе одной с братом, только что с болотного дна вернувшимся. Посидим.

Мавна заморгала, тронутая теплом в голосе Царжи. Комнатка колдуньи никогда не казалась ей уютной, наоборот, пугала: полумрак, ткани и пологи, ковры и скатерти, душный воздух, пропахший травами и мазями, маленькое окошко, выходящее на тёмную сторону улицы и лампы с закопчёнными стёклами. Но сейчас она с радостью осталась бы здесь, среди запахов, тканей и тяжёлого тепла печи, чем пошла бы в свои светлые, но звенящие тишиной и пустотой комнаты.

Раско радостно побежал к уже знакомой кровати. Мавна с жалостью смотрела на него: раньше-то никогда не любил спать днём, и не заставишь. А сейчас сам просится. Бедный её малыш. И не спросишь ведь, каково ему было, простил ли её, помнит ли тот день… Вдруг распереживается, не хотелось его пугать.

– Кашу будешь? – спросила Царжа.

Раско замотал головой и устроился на кровати, свив себе гнездо из одеяла и подушек. Царжа кивнула Мавне.

– А ты?

Есть не хотелось, но из вежливости она согласилась, чтобы не расстраивать хозяйку.

– Что ты там, девка, спрашивала?

Царжа поставила себе и Мавне по миске с пшеничной кашей, сдобренной сушёными персиками. Вспомнилось, что Смородник говорил про персиковое дерево в своей деревне, и в горле встал ком.

– Про порождение царя, – вспомнила Мавна. – Ты говорила, чародеи сами его породили. Как это?

– А вот так. – Царжа черпнула каши и стала жевать. Пахло сладко: молоком, сахаром и персиком, а ещё – какой-то пряностью. Мавна пыталась вспомнить, что это, но так и не поняла. Вроде бы встречала такой запах на торгу, это был мелкий коричневый порошок, но он стоил дорого, и они не брали его для пекарни: в Сонных Топях хлеб задорого не продашь, положи туда хоть крупинки золота. – Давно это было. Уже и нет живых, которые помнят.

Она покосилась в сторону Раско – тот уже спал. Мавна была ей благодарна: конечно, не хотелось, чтобы он слышал разное о болотах.

– Чародеи тогда не собирались в рати, и не было ратных глав. Жили повсюду, разжигали в себе искру и учились друг у друга, младший у старшего, глупый у умного. Искра тогда умела больше: в её огне ковали крепкое оружие, обжигали зачарованную посуду, пекли живой хлеб, а печи, ею растопленные, не чадили и без дров давали тепла на многие месяцы. Это теперь искра умеет только убивать и приносить горе, а тогда она служила людям во всех уделах.

– Звучит неплохо, – вздохнула Мавна. – Я бы не отказалась от печи, для которой не нужны дрова. Можно было бы печь хлеб и не следить постоянно за топкой.

– Неплохо, – согласилась Царжа. – Но с тех пор много воды утекло, и чародеи стали совсем иными. Жадными до власти и денег, вспыльчивыми и жестокими. Они не смирились с тем, что у нашего народа тоже были свои чары – мы всегда умели обращаться с искрой, но не так, как они. Мы её не распаляем, а, наоборот, приручаем, гасим и поддерживаем в ней жизнь – не разрушительную, а мягкую. Наша искра как уголёк, который тлеет и греет, но не сжигает. Колдовству райхи обучиться труднее, чем простому чародейству, тут не всякая кровь подойдёт. Только наша.

– А угольки? – спросила Мавна. – Те, что отпугивают нежаков. Это из вашей угасшей искры? Как их добыть? Может, они всем бы помогли.

– Те угольки добываются из костей сильных колдунов-райхи, – тихо пояснила Царжа, и у Мавны по спине пробежали мурашки. – Так просто их не получишь. Их берегут и передают в случае крайней нужды.

– Ох, – только и сказала Мавна. При мысли, что всё это время у неё при себе были чьи-то сожжённые кости, стало дурно.

– Так вот. – Царжа снова принялась есть кашу и говорить – медленно, тихо, мягким голосом с грубоватым говором. Мавне вспомнилось, как она захаживала в Сонных Топях то к Малице, то к Ильке побеседовать, и они тоже рассказывали что-то такое, от чего у неё непременно леденели ладони, – но тогда страх был приятным, щекочущим в груди, а сейчас наползал душным облаком и сдавливал сердце. – Чем