До первого снега - Алиса Гордеева

кутается в плед и ошарашенно смотрит мне под ноги. — Что ты наделал? Зачем?

— Зависть — такое себе чувство! — смеюсь в ответ и уверен, Рита чувствует, что улыбка на моём лице искренняя. — Но, знаешь, идеей-то я загорелся, а сноровки сделать всё как надо не хватает. Поможешь?

Рита с трудом подходит ближе, в замешательстве скользит по мне взглядом, случайно натыкаясь и на своё отражение в зеркале. Всё внутри обрывается, а затея со стрижкой перестаёт казаться такой уж замечательной, сто́ит заметить полные слёз глаза Морено. После случившегося Рита видит себя впервые. Её необъятная боль передаётся и мне, а желание разбить ненавистное зеркало становится нестерпимым. Но Рита меня удивляет в очередной раз. Скинув плед, она вдруг улыбается и выхватывает из моих рук непослушную бритву:

— Помогу! С огромным удовольствием, Сальваторе! — принимает вызов Морено. — Но только при одном условии!

— Всё что угодно, Рита! — понимаю, что ради её улыбки готов на всё.

— После, ты поможешь мне!

В два счёта Рита справляется с остатками волос на моей голове, а затем смело протягивает мне бритву обратно.

— Ты обещал!

Помогаю ей занять моё место, а сам встаю за её спиной.

— Под ноль?

Я обещал. Помню. Но как невыносимо сложно сейчас сдержать слово. Пальцы дрожат. Ножницы, того и гляди, выскочат из рук. Всё же, налысо обрить парня или красивую девушку — это слишком неравнозначные понятия.

— Под ноль! — решительно кивает Морено и через зеркало заглядывает мне прямо в душу. В области сердца отчаянно колет, в глазах — пелена из предательских слёз. Рита всё видит, но горделиво задрав подбородок, продолжает уверенно смотреть на меня. А я понимаю, что люблю её взгляд, вздёрнутый носик, тонкие изгибы шеи, которые сейчас перестали прятаться под волосами. Я буду любить её любую. С волосами или без. Счастливую или печальную. Мою или чужую. Даже когда её локоны снова отрастут, а сама Морено уедет в далёкую Испанию, я буду её любить.

Бритва с треском падает на пол, стоит мне завершить начатое. Рита вздрагивает и наконец перестаёт сверлить взглядом наше отражение. Я готов ко всему: её слезам, кулакам, оскорблениям, истеричному смеху или жестокому молчанию, но только не к тихой просьбе:

— Поцелуй меня, Вик! — развернувшись в моих руках, в маленькой уборной, усыпанной нашими волосами и насквозь пропитанной слезами, Рита невыносимо близко, а выбор между «люблю» и «должен» оказывается до невозможности сложным.

Глава 23. Что мы наделали?

Я не знаю, о чём Вик думает.

А ещё не понимаю, что на меня нашло!

Дурацкая просьба родилась в сознании внезапно, а я, не задумываясь, её озвучила. Уверена, Сальваторе считает меня чокнутой. Да, наверно, я такая и есть! Ещё эта его заминка… Лучше бы рассмеялся мне в лицо, назвал сумасшедшей, просто оттолкнул. Но Вик молча смотрит на меня, а я, глупая, тону в лазурном омуте его глаз. Недаром в нашу первую встречу они так зацепили меня: кусочек летнего неба и тёплой морской волны. Тогда мне показалось, что этому угрюмому, холодному, грубому парню в чёрной толстовке и нелепых зелёных носках совершенно чужд такой чистый и солнечный взгляд. Да и вообще, я привыкла видеть в Сальваторе лишь врага, сама нарисовала себе его образ на подкорке сознания, но разве Вик такой? Разве жестокий человек способен на нежность? Разве недруг обреет себе волосы, чтобы просто тебя поддержать?

Я видела, как ещё минуту назад блестели от слёз его глаза, как несмело и скрепя сердце он состригал остатки моих волос. Я чувствовала тепло его ладоней, пока пыталась заснуть возле камина. Я слышала неподдельную тревогу в его голосе и ощущала бесконечную заботу с каждым глотком терпкого чая. Мне потребовалось слишком много времени, чтобы за панцирем врага разглядеть настоящего друга. И все несколько минут, чтобы понять: просто друга в его лице мне недостаточно.

Да! Я эгоистка! Я не думаю о Дани, гоню от себя мысли о Мике и пытаюсь не вспоминать слова Анхеля. Но теперь понимаю, что дед имел в виду, опасаясь моего прозрения. Я сама себя боюсь…

— Поцелуй меня, Вик! — дрожащим голосом повторяю просьбу. Меня начинает трясти. От холода. От осознания, что осталась лысой. От чувств, переполняющих сердце. Но больше всего от тишины в ответ.

Вик качает головой. А я понимаю, что не дышу. Что сожаления от потери волос гораздо слабее, чем боль от его отказа.

— Я не могу, — шепчет Вик, лишая меня земли под ногами. Никто и никогда не отказывал мне в поцелуе. Да я никогда и никого не просила.

— Прости, — всего одно слово, но мне требуется собрать всю себя по кусочкам, чтобы отважиться его произнести. — Я всё понимаю.

С носочков опускаюсь на пятки и делаю шаг назад. Я соврала! Я никогда не пойму!

Чувствую, что щёки вновь горят от слёз, а потому спешу отвернуться: Вику не стоит знать, как глубоко он залез в моё сердце. Чёртова заноза! Чёртов Сальваторе!

Я хочу убежать. Из тесной уборной. Из этого дома. Из ненавистного Тревелина. Хочу домой! Туда, где всё просто и понятно! Где мне не было так больно!

Но широкая грудь Сальваторе перекрывает единственный путь к отступлению. Опустив руки, парень стоит у самого выхода и продолжает сверлить взглядом. Наверно, сожалеет, что нашёл меня, что привёл в эту хижину, что волосы свои остриг. Я настолько противна Вику, что ему проще остаться лысым, чем меня поцеловать. Вот оно прозрение! У Сальваторе своё! Лимит его жалости исчерпан!

— Ненавижу тебя! — задыхаясь от слёз, начинаю с размаху колотить парня в грудь. — Ненавижу! Ненавижу!

Вик стойко сносит каждый мой удар. Молча. Не останавливает меня. Не отталкивает. Не уходит.

— Ты бесчувственный чурбан, Сальваторе! — продолжаю биться о стальную грудь. — Уйди с дороги!

Но мои попытки сдвинуть парня с места не приносят никакого результата.

— Как же я тебя ненавижу, — я больше не кричу, голос сорван ещё в овраге. Силы на исходе, а удары все больше напоминают хаотичные поглаживания. Своим молчанием Сальваторе вынул из меня всю душу. Вынул и