Мифы и легенды Греции и Рима - Эдит Гамильтон

Когда Креусе пришло время рожать, она в одиночку отправилась в ту самую мрачную пещеру, где и родила сына. И здесь она оставила его одного умирать. Несколько позже, мучаясь от желания узнать, что же с ним все-таки сталось, она вернулась назад. Но пещера оказалась пустой, и даже капель крови нигде не было видно. Дикие звери, очевидно, не тронули ребенка. И что удивительно, вещи, в которые она завернула его: накидка и плащ, сотканные ее собственными руками, также исчезли. Она испугалась, что, быть может, в пещеру влетел большой орел или гриф и унес дитя вместе со всеми вещами в своих ужасных когтях. Это, видимо, было единственно возможное объяснение.

Через некоторое время она вышла замуж. Ее отец, царь Эрехтей, отдал ее руку чужеземцу в качестве награды за помощь в войне. Ее муж, которого звали Ксуф, был определенно грек, но родом не из Афин и даже не из Аттики. Афиняне смотрели на него как на пришельца, более того, как на чужака, и, если Креуса и Ксуф длительное время оставались бездетными, афиняне не считали это большой бедой для их семьи. Для Ксуфа же это было несчастьем. Ему страстно, гораздо больше, чем Креусе, хотелось сына. Поэтому они отправились в Дельфы, это прибежище всех попавших в беду греков, чтобы спросить бога, смогут ли они иметь ребенка.

Креуса, оставив своего супруга в городе в обществе одного из жрецов, направилась в святилище одна. В его внешнем дворе она встретила красивого юношу в жреческом одеянии, собирающегося очистить священное место водой из золотого колодца и распевающего хвалебный гимн своему богу. Он очень по-доброму оглядел красивую статную женщину, как и она его, и они вступили в разговор. Он сказал ей, что она – из высокорожденных и носит на себе благословение судьбы. На это Креуса с горечью ответствовала:

– Благословение судьбы! Лучше сказать, боль, от которой жизнь становится невыносимой!

В этих словах выразились все ее беды, ее страх и давняя тоска, ее горе из-за потери ребенка и тяжесть тайны, которую она несла в себе вот уже столько лет. Увидев удивление в глазах юноши, она собралась с духом и спросила его, кто он, такой молодой, но, очевидно, посвященный в высокие таинства святая святых Греции. На это он ответил, что его зовут Ион, но откуда он родом, не знает. Однажды утром Пифия, прорицательница и жрица Аполлона, нашла его в младенческом возрасте на ступеньках храма и воспитала его, как нежная мать. Он с радостью трудится в храме, всегда счастливый и гордый, что служит богу, а не людям.

А затем стал расспрашивать ее. Почему, деликатно задавал он вопрос, она так печальна и ее глаза увлажнены слезами? Ведь пилигримы приходят в Дельфы вовсе не с таким настроением – они радуются, что приблизились к святилищу Аполлона, бога-возвещателя Истины.

– О, Аполлон! – воскликнула Креуса. – Я пришла в его святилище совсем не с радостью.

А затем, в ответ на недоуменный и исполненный упрека взгляд Иона, добавила, что прибыла в Дельфы с секретным поручением. Ее муж уже был здесь, чтобы выяснить, есть ли надежда, что у него когда-нибудь родится сын, она же хочет узнать о судьбе ребенка, точнее, сына одной… Здесь она запнулась и замолчала, а затем быстро произнесла:

– Моей подруги, несчастной женщины, которой ваш дельфийский бог причинил большое зло. Не успел этот ребенок, зачатый ею от бога, родиться, как тот уже бросил ее. Его, должно быть, нет в живых, ведь это случилось много лет назад. Но моя подруга жаждет уверенности, она хочет знать, при каких обстоятельствах это произошло. И поэтому я и прибыла сюда.

Услышав обвинение, выдвинутое против бога, которому служит, Ион ужаснулся.

– Это неправда, – с жаром запротестовал он. – Это был какой-то смертный, а она, чтобы извинить свой позор, называет насильником бога.

– Нет, – твердо произнесла Креуса, – это был Аполлон.

Ион молчал. Потом он покачал головой.

– Даже если бы это было правдой, – промолвил он, – то, что ты собираешься сделать, – глупость. Ты не смеешь приблизиться к алтарю бога, чтобы назвать его насильником.

Пока этот удивительный юноша говорил, Креуса начала чувствовать, что ее решимость постепенно слабеет и уходит прочь.

– Я не приближусь к алтарю, – сказала она послушно. – Я поступлю, как велишь ты.

Ее обуревали чувства, смысла которых она не понимала. И тут во двор вбежал Ксуф. Радость триумфа озаряла его лицо. Он протянул было руки к Иону, но тот отступил с выражением холодного неприятия на лице. Но Ксуфу все-таки удалось обнять Иона, к величайшему его неудовольствию.

– Ты – мой сын! – воскликнул он. – Мне это объявил Апполон!

В сердце Креусы появилось чувство горькой неприязни к Иону.

– Твой сын?! – резко спросила она. – А кто же его мать?

– Не знаю, – сконфузился Ксуф. – Я-то думаю, что он – мой сын, но, быть может, это бог дарит его мне. Но в любом случае он – мой.

Ион продолжал стоять в стороне с ледяным выражением лица, Ксуф – ошеломленный, но счастливый, а Креуса – с чувством, что она всю жизнь была мужененавистницей и теперь не потерпит навязываемого ей сына от какой-то неизвестной, низкорожденной женщины. И в этот момент к ним подошла немолодая жрица, прорицательница оракула Аполлона. В руках она несла две какие-то вещи, заставившие Креусу – при всей ее занятости собственными мыслями – сосредоточиться и посмотреть на них более внимательно. Одной из них было покрывало и второй – девичий плащ. Жрица сообщила Ксуфу, что с ним желает побеседовать некий жрец, и, когда тот удалился, она протянула принесенные ею вещи Иону.

– Мой милый, – сказала она, – эти вещи ты должен взять с собой, когда отправишься в Афины со своим вновь обретенным отцом. Это – одежды, в которые ты был завернут, когда я тебя нашла.

– О, это же моя собственная мать одела меня в них! – воскликнул Ион. – Это – ключ, теперь я ее найду, даже если буду искать по всей Европе и по всей Азии.

В этот момент Креуса неслышно подошла к нему и прежде, чем он успел отпрянуть, обидевшись во второй раз, обняла его и, с плачем прижав его лицо к своей груди, не уставала повторять:

– О, сын мой, мой сын!

Для Иона это было уже слишком.

– Да она – сумасшедшая!! – вскричал он.

– Нет и нет, – твердо отвечала Креуса. – Эта накидка, этот плащ – мои. Я завернула тебя в них, когда оставляла в пещере. Смотри. Та подруга, о которой я тебе рассказала… Словом, это – не подруга, это – я сама. А твой отец – Аполлон. О, не отворачивайся. Я тебе все докажу. Разверни эти вещи. Я перечислю тебе на них все вышивки. Я сделала их собственными руками. Смотри же. Сейчас ты найдешь на плаще две маленькие золотые змейки – я сама к нему их прикрепила.

Обнаружив драгоценности, Ион перевел взгляд на мать.

– Мама! – потрясенно произнес он. – Но тогда выходит, что бог-возвещатель Истины солгал? Ведь он сказал, что я – сын Ксуфа. Мама, я боюсь!

Афина предстает перед Креусой и Ионом.

– Но Аполлон не сказал, что ты – собственный сын Ксуфа. Он передал тебя ему как подарок! – вскричала Креуса. Ее тоже била дрожь.

Неожиданно их обоих озарило яркое сияние, идущее откуда-то сверху. Все их страдания померкли перед лицом охватившего их трепетного страха. Над ними возвышалась фигура богини, прекрасная и бесконечно величественная.

– Я – Афина Паллада, – произнесла богиня. – Меня послал Аполлон, чтобы возвестить, что Ион – твой сын и сын Ксуфа. Когда ты оставила его, именно он принес его сюда. Возьми его с собой в Афины, Креуса. Он достоин управлять моей страной, моим городом.

С этими словами Афина исчезла. Мать и сын смотрели друг на друга. Ион буквально светился радостью. А Креуса? Был ли этот поступок Аполлона достаточной компенсацией за все, что она выстрадала? История, как принято говорить, об этом умалчивает, а мы можем только гадать.

Часть VI

Менее значимые мифы

Глава 1

Мидас и другие мифы

Сказание о Мидасе лучше всего излагает Овидий, которому я и следую в этой книге. Рассказывая об Асклепии, я опираюсь на Пиндара, у которого история Асклепия описана наиболее полно. Судьба Данаид находится в центре внимания одной из пьес Эсхила. Сказания же о Главке и Скилле, Помоне и Вертумне и Эрисихтоне заимствованы у Овидия.

Мидас, имя которого давно стало синонимом богача, не получил больших выгод от своих богатств. Обладание ими длилось не более одного дня и поставило его под угрозу быстрой голодной смерти. Его поведение в данном случае было образцом глупости, столь же фатальной, как смертный грех, хотя он и не предвидел возможных дурных последствий. Он просто не прибег к услугам своего ума, хотя, как показывает его история, и прибегать-то было вообще не к чему.

Он царствовал во Фригии, стране роз, и перед его дворцом цвели пышные розовые сады. В них как-то раз заплутал старый Силен, который, как всегда будучи пьян, отбился от свиты Вакха и заблудился. Этот старый толстопузый пьяница был обнаружен дворцовыми слугами в увитой розами беседке. Они связали его розовыми гирляндами, на дели на голову венок из цветущих роз, разбудили и доставили к Мидасу, желая его рассмешить. Тот поприветствовал Силена и десять дней развлекал его. Потом он препроводил его к Вакху, который – в восторге оттого, что снова обрел своего наставника, – предложил Мидасу исполнить любое его желание. Ни секунды не думая о возможных последствиях, тот попросил, чтобы все, до чего бы он ни дотронулся, тотчас же превращалось в золото. Конечно, Вакх предвидел, что же случится за следующей трапезой, но Мидас не подозревал ни о чем дурном, пока пища, которую он поднес к губам, не превратилась в кусок золота. Придя в отчаяние от голода и жажды, он поспешил к богу, умоляя забрать свой дар назад. Вакх посоветовал ему отправиться к истоку реки Пактол, где он и утратит свой роковой дар. Мидас так и поступил. Вот почему в песке по берегам этой реки находят крупицы золота.