Избранные эссе. Пушкин, Достоевский, Цветаева - Зинаида Александровна Миркина

крови». Человек почти теряет сознание, летит в бездну и чувствует этот полет как смерть. Он закрывает глаза, становится совершенно неподвижным, ожидая, пока улягутся эти «водопады в крови». Кажется, больше ничего и невозможно. Это – экстаз. Потеря слуха, потеря зрения. Ничего не нужно. Все внутри.

«Дух: не дышу уж», – скажет Цветаева о чем-то подобном. Она погружается в это все глубже, дальше – и не хочет выныривать оттуда. «Пространством всосанный шпиль роняет храм – дням». «Тело? Мне нету дела…»

У Рильке все иначе. Миг экстаза, миг, в который эпилептик Магомет мог обозреть все чертоги Аллаховы – великий миг. Но это еще только миг Вечности. Вечность лишь приоткрывает свое царство, еще не впускает туда. Это как в стихотворении Пастернака «гроза, моментальная навек». Довольно, чтобы узнать: Вечность есть! Но не довольно, чтобы жить в Вечности, чтобы быть вечным.

Молния, разрезающая внешнюю тьму, приоткрывает внутренний смысл. Но это лишь вход во внутреннее пространство. Надо еще войти – и не пропасть в нем. Надо обжить это внутреннее пространство. Надо жить с Вечностью.

Человек летел в бездну. Он уже не дышал. Но у Рильке снова появляется дыхание и остановившееся сердце «стучит… стучит опять». Человек пережил собственную смерть и вернулся в жизнь.

Рильке очень любит образ размыкающегося и смыкающегося существа. Цветок анемона «в напряженном действе восприятья» раскрывается так, как человек, может быть, не сумеет, даже прожив сто лет. А к вечеру – смыкает свои лепестки, вобрав внутрь «многозвонный свет». Женщина размыкает свое лоно, чтобы родить. Но если она не сомкнется снова, она погибнет. Точно так же и рождающее сердце. Само рождение – это экстаз размыкания, потеря границ. Но сердце должно жить. Размыкание и смыкание есть ритм жизни, есть работа мира.

Сомкни глаза теперь и внутрь смотри.Все в нас вошло и потому мы вправеВ той темноте покоиться, внутри,Как в собственной державе.Там, где желанья, замыслы и сныЕще текут к свершениям и к яви,Не явные еще. Их скрыла тьма,Так, как печать скрывает смысл письма.Мы – запечатанные письмена.

Мы – не сами по себе, мы что-то вмещаем и несем. Мы – вестники, несущие будущее. В нас – семя жизни.

Теперь ты знаешь – мы, как анемоны,Сомкнуться можем в предвечерний час,Вобрав в себя все то, что день принес,И вновь раскрыться, новый день встречая.И мы не только можем делать так,Нет, –это долг наш. Мы должныУчиться замыкать в себе бездонность.

Мы должны. Кому? Тому, кто «встает перед сердцем моим»… Ему что-то надо от нас: надо взрастить Его семя. Зачать, выносить, родить и взрастить… Вот для чего мы в мире.

Что́ нужно кусту от меня?Не речи ж! Не доли собачьейМоей человечьей, кляняКоторую – голову прячуВ него же (седей – день от дня!).Сей мощи, и плещи, и гущи –Что нужно кусту от меня?Имущему – от неимущей!(Цикл «Куст», № 1)

Кусту что-то нужно от нее… Кусту… Жизни… И Рильке – да, Рильке, который теперь и есть сам дух жизни. Она ему нужна. Это чувство несомненно; чувство связи с неведомым уму духом Целого. Ему что-то от нее нужно. Что?

Чего не видал (на ветвяхТвоих – хоть бы лист одинаков!)В моих преткновения пнях.Сплошных препинания знаках?Чего не слыхал? (На ветвяхМолва не рождается в муках.)В моих преткновения пнях.Сплошных препинания звуках?

Действительно, что ему, всецелому, нужно от нее – части, дроби, вечно спотыкающейся, препинающейся, мучающейся… В нем все есть. Он восполнен. Так что же ему нужно от нее?

Но ведь нужно… нужно… Все его цветение обращается к ее «разверстой душе».

Разверстая душа – вот что такое Марина Цветаева. Разверстая душа – настежь открытая перед Духом Жизни.

Именно такие и нужны Богу более всего. Иов был таким, несмотря на все свои богохульства. Не те, застегнутые на все буквы друзья его, – он сам – разверстый, беззащитный, нужен Богу. Бог стучит в его сердце (и в ее сердце): впусти! Вмести!

Может быть, никогда она не была ближе к этому, чем когда писала свой «Куст». Здесь ничего не стоит между ней и Богом… Никаких посредников. И ничего не мешает. Никаких стен. Тело – не стена. Из него совсем не надо рваться вон, чтобы вместить Дух. Нет! Надо только подойти к некоей черте, черте смирения, и замолкнуть… Не так, как прежде, воображаемым усилием воли, заставляя себя не звучать и не дышать. Нет, не так. Просто и естественно замолкнуть от внутренней полноты. Самые совершенные из слов – ничто перед полнотою молчания, перед тишиною восполненного Духа.

Да вот и сейчас, словарюПридавши бессмертную силу –Да разве я то говорю,Что знала, – пока не раскрылаРта, знала еще на чертеГуб, той – за которой осколки…И снова, во всей полноте,Знать буду – как только умолкну.

Как все просто! Ни сверхсильного творческого напряжения, ни героического преодоления времени и пространства, земной тяги. Ничего этого не надо. Нет нужды «прорывать черту оседлости». Только перечеркнуть одну черту другой. «Черту оседлости» – вот этой чертой сомкнутых губ, «за которой осколки», – немым смирением всего существа.

И кусту от нее, и ей от куста нужно то, что больше нее и больше куста, что одно в обоих, одно во всех.

А мне от куста – не шумиМинуточку, мир человечий! –А мне от куста – тишины:Той,– между молчаньем и речью.Той – можешь – ничем, можешь – всемНазвать: глубока, неизбывна.Невнятности! наших поэмПосмертных – невнятицы дивной!

Ей нужно от куста:

Ну – шума ушного того,Все соединилось в которомКак будто бы все кувшины/Востока – на лобное всхолмье.Такой от куста – тишины.Полнее не выразишь: полной.(Цикл «Куст», № 2)

Ей надо от куста его сущности. Проникновения одной сущности в другую. Соединения двух сущностей в одну, в Целое. Воссоединения с самой собой.

Через молчащий куст она отвечает Рильке. Никогда, быть может, не отвечала так точно и полно, как теперь, через восемь лет после его смерти, в 1934 году. Это совершенно живой разговор двух молчаний. Слова – только перевод с языка молчания. Теперь она уже не хочет нарушать его молчания. Нет… Расти…Будь… Вот все, что мне от тебя надо. Да будет благословенна твоя вынашивающая миры отрешенность.

Все тебе помехойБыло – страсть и друг.С новым звуком, Эхо!С новым эхом. Звук!(«Новогоднее»)

Это она сказала еще тогда, в тот Новый год, сразу после его смерти. Кажется, эти слова прорастали в ней все восемь лет и разрослись целым кустом. Она теперь – пространство для его Голоса; он – эхо мировой всецелости. Он сам – его эхо. По крайней мере – сейчас, когда пишется «Куст»… Исполняется давнее обещание, данное ему:

Свидимся – не знаю, но – споемся.С мне-самой неведомой землею –С целым морем, Райнер, с целой мною!

Глава