Избранные эссе. Пушкин, Достоевский, Цветаева - Зинаида Александровна Миркина

душу…

Она глядит туда и видит – расстояние от земли до звезд: от себя до Себя…

Она не боится этого расстояния. Готовится к пути. Оставляет все здешнее, все звучащее, кричащее, даже саму боль готовится оставить…

Рассказать, что сделала, узнав про..?Тсс… Оговорилась. По привычке.Жизнь и смерть давно беру в кавычки.Как заведомо-пустые сплёты.Ничего не сделала, но что-тоСделалось, без тени и без эхаДелающее!(«Новогоднее»)

Да, ничего не сделала… Делать нечего. Здесь, на берегу смерти, она понимает это и принимает. Надо затихнуть и вглядываться в пространство смерти… В ничто… Всякая внешняя активность здесь, на этом берегу – лишняя.

Для того, чтобы зазвучал внутренний голос, надо всему внешнему существу «стать у порога лишним». Здесь – неизбежна «моя вынужденная неподвижность, моя хочу или нет – терпимость». Нет меня. Есть только то, «без тени и без эха делающее».

И вот, замирая, продолжает она вглядываться в пустоту и осмыслять их земную встречу-невстречу:

Верно, плохо вижу, ибо в яме,Верно, лучше видишь, ибо свыше:Ничего у нас с тобой не вышло.До того, так чисто и так простоНичего, так по плечу и ростуНам – что и перечислять не надо.

И все-таки перечисляет, кружится тоскующая память:

Ничего хоть чем-нибудь на нечто.Что-нибудь – хоть издали бы – тень хотьТени! Ничего, что: час тот, день тотДом тот – даже смертнику в колодкахПамятью дарованное: рот тот!Или слишком разбирались в средствах?Из всего того один лишь свет тотНаш был, как мы сами только отсветНас, – взамен всего сего – весь тот свет.

Как ни сопротивлялась морю – Богу, – отнял. Как ни отталкивалась от «холода Ничто» – настиг. Она так надеялась, она так лелеяла мечту отвоевать Рильке у всех небес и у всех земель; она так хотела отобрать его у «Ничто», она так хотела земного «вместе»! Ну хоть что-то! «даже смертнику в колодках памятью дарованное: рот тот!»

Нет ничего.

Но разве не предупреждал он ее в элегии, ей посвященной, к ней обращенной, – что их путь друг к другу лежит через это ничто?.. Не предупреждал, что пустоты избежать нельзя, что через нее надо пройти? Насквозь – через Ничто. Нырнуть в ничто, как в море, и – насквозь…

Свою элегию к Марине Рильке начинает картиной падающих звезд и размышлением о незыблемости и незримости равновесия космического Целого. Ничья внезапная гибель «святого числа не уменьшит».

Мы падаем в первоисточникИ, в нем исцелясь, восстаем.(Р.–М. Рильке. «Элегия». Перевод З. Миркиной)

Так что же тогда такое наша жизнь? Наша мука, наша гибель? Неужели это просто игра равнодушных сил, в которой нет никакого смысла? «Игра невинно-простая, без риска, без имени, без обретений?»

На этот риторический вопрос Рильке отвечает не прямо, а как бы пересекая его внезапно вторгающимся новым измерением:

Волны, Марина, мы – море! Глуби, Марина,                                                              мы – небо!Мы – тысячи весен, Марина!                                        Мы – жаворонки над полями!Мы – песня, догнавшая ветер!

Мы суть то, что наполняет нас. И если мы наполнимся жизнью до края, она не исчезнет с нашей смертью. Она есть. Она накапливалась и зрела в нас, как цветок в бутоне, как плод в цветке. Бутон лопнул. Но есть нечто иное – весь смысл жизни бутона – цветок, разливающий благоухание так далеко за свои пределы.

В нас тоже зреет этот благоухающий дух жизни, если мы наполняемся небом и морем, весной и песней, В нас живет и зреет это. И любить в нас надо именно это, а не оболочку этого.

Мы – не певцы, а песня. Не оболочка, а Дух жизни.

У Рильке есть стихотворение «Поэт». Мертвый поэт лежит на столе. А за окном – дали. И вот эти-то дали и чувствует Рильке истинным лицом усопшего. Эти дали, которые пересекают всю земную тяжесть, всю безвозвратность и окончательность. Нет безвозвратности! Нет окончательности!

«Но эти веянья! Но эти дали!..»

«Я» исчезает, но то, что меня наполняет – не исчезает! Другими словами, я и есть то, что меня наполняет. Я – не оболочка, а дух, собранный в оболочке. И задача человека – отождествлять себя не с телом (оболочкой), а с духом…

Но ведь Марина Цветаева подошла к этой задаче вплотную. Разве она не решила ее?

Солнцепричастная, больше не щурюсь.Дух, не дышу уж…(«Поэма Воздуха»)

Все-таки нет. Не решила. Задача – в том, чтобы ощутить себя духом, существующим всюду и во всем, а не духом, вынутым из всего – вне– и над-мирным.

Для Цветаевой дух значит не тело. Тело значит не дух. Таким образом, в духе может жить только мертвый. В духе можно жить лишь после смерти. А жизнь… «жизнь – это место, где жить нельзя». Жизнь тел – это низшая жизнь.

Марина Цветаева поняла, что главное, вечное не кончается со смертью тела; что отсутствие тела не есть отсутствие жизни. Но как совместить это, вечное, с телом? Как быть живым и одновременно вечным? Как жить в духе, а не только умереть в духе?..

Рильке чувствует свое единое «Я» в тысячах тел, тысячах существований. Собственное его тело ничему не мешает. Оно – верный слуга, добрый конь, несущий дух.

Дух не рвется вон из тела. Он только знает, чувствует, что он больше любого тела. Он видит сквозь тела и узнает себя во всем, в бессчетных образцах (не отождествляясь ни с одним).

Ты ведь знаешь, как это влекло нас сквозь ледяное                                                  пространство преджизниК новым рожденьям?.. Нас? –Эти глаза без лица, без числа… Зрящее, вечно поющее                                                  сердце целого рода –В даль! Точно птиц перелетных к неведомой цели –                                                  к новому образу!Преображенье парящее наше…(Р.–М. Рильке. Элегия)

Дух – то единое, что пронизывает собою все бесчисленные мировые множества; он – внутренний смысл и целое всех внешне разрозненных частей. Дух не надо ничему противопоставлять. Постичь Дух – значит постичь внутренне единство всего, что есть в мире, что есть во всех мирах. Рильке хочет, чтобы Марина постигла это внутреннее единство и стала воистину бессмертной. Но тут следует условие, как в волшебной сказке: нельзя открывать заветную дверь, нельзя произносить какое-то слово: нельзя присваивать себе хоть что-нибудь в мире – ничего.

Все то, что видим – не наше. Мы только касаемся мира, как                                                  трогаем свежий цветок.Я видел на Ниле в Ком Омбо, как жертву приносят цари –О, царственный жест отреченья!Так ангелы метили души, которые до́лжно спасти им –Легким мгновенным касаньем. И только.И отлетали далёко. Нежный рассеянный жест,В душах оставивший знак, – вот наше тихое дело.Если же, не устояв, кто-нибудь хочет схватить вещь и                                                              присвоить себе,Вещь убивает его, мстя за себя.

Вещь… Или скорее Дух, скрытый в вещи, не терпящий, чтобы его разрывали на части. Дух не может быть ни моим, ни твоим. Дух – ничей. И – всех. Дух – это мировой Океан, которым дышат миры, благодаря которому